Глава V. Отношение к себе в структуре внутреннего диалога - Самосознание личности - Столин В.В.

Уже в самом факте существования самосознания заложена его двойственность, диалогизм «Я». «О чем бы я ни думал,—пишет У. Джеме,— я всегда в то же самое время более или менее сознаю самого себя, свое личное существование. Вместе с тем ведь это Я сознаю, так что мое самосознание в целом является как бы двойственным — частью по­знаваемым и частью познающим, частью объектом и частью субъектом...» (34, 144). Конечно, делая само­го себя объектом своего анализа, субъект как бы от­страняет свое «Я» превращает его в объект наподо­бие других объектов. «Отношение «Я — мое» — все равно, идет ли .речь о самопознании, самоконтроле, оценке результатов своей деятельности или констата­ции принадлежности чего-то к своему «Я» — есть от­ношение субъектно-объектное; превращая определен­ную совокупность своих свойств в объект познания, индивид рассматривает их как бы со стороны и стре­мится овладеть ими так же, как он овладевает про­чими вещами» (57, 14). Однако, делая свои поступ­ки, намерения, чувства и мысли объектом собственно­го сознания, констатируя и оценивая, субъект, естест­венно, не может оставаться беспристрастным судьей. Накапливается контраргументация, в том числе и апеллирующая к ошибкам и пристрастности самого анализа. Субъект вновь превращается в объект ана­лиза, но уже с позиций того своего «Я», которое не­посредственно перед этим осмышлялось и оценива­лось.

Другой предпосылкой диалогического строения са­мосознания является уже неоднократно упоминавший­ся факт вовлечения субъекта в различные и пересе­кающиеся, т. е. противоречивые отношения. Возмож­ность рефлексии, возможность критики и несогласия с самим собой возникает отнюдь не в силу каких-то имманентных свойств бестелесного «духовного Я». Эта возможность создается реальной вовлеченностью в различные системы связей, которые и определяют возможность различных точек зрения субъекта на мир и в том числе на себя самого;

И наконец, третьей предпосылкой диалогического строения самосознания является тот способ, в кото­ром происходит его формирование. Этот способ —че­ловеческое общение, опыт которого закрепляется в его сформированной структуре.

Диалогическое строение самосознания, однако, в разной степени выражено в различные периоды инди­видуального развития человека, как и различно оно выражено в разные исторические периоды.

Маленькие дети говорят о себе в третьем лице, т. е. как бы переносят обращение к ним взрослого. Ребенок, действует ли он ради контакта со взрослым или ради овладения предметным миром, оценивает себя по тем параметрам, которые так или иначе про­диктовал ему взрослый — его проводник и наставник в мире социальных отношений и человеческих дея-тельностей. Самоотношение ребенка до определенного периода также является, так сказать, линейной функ­цией от отношения к нему взрослого, прежде всего родителей: неприязнь, отдаленность, неуважение к ребенку переходят в дефект самоотношения вплоть до неприязни к себе — к своему телу, чертам харак­тера [223]. В самосознании ребенка, однако, проис­ходит оборачивание этой логики; на самом деле он негативно относится к себе потому, что так относят­ся к нему другие, взрослые, но сам воспринимает это отношение других ка^ следствие его «объективной плохости». Ширли Самюэль, автор монографии по развитию детского самосознания, открывает книгу стихами Р. Лэйнга,. в которых отражена указанная особенность детского самосознания.

Моя мать любит меня —

Мне хорошо.

Мне хорошо потому, что моя мать любит меня.

Я хороший потому, что мне хорошо.

Мне хорошо потому, что я хороший.

Моя мать любит меня потому, что я хороший.

Моя мать не любит меня.

Мне плохо.

Мне плохо потому, что она не любит меня.

Я плохой, потому что мне плохо,

Мне плохо потому, что я плохой.

Я плохой потому, что она не любит меня.

Она не любит меня потому, что я плохой.

Внешне самосознание ребенка диалогично- — он сам оценивает себя как хорошего или плохого, однако внутренне, по своей психологической, содержательно-генетической структуре этот диалог есть лишь форма усвоения родительского монолога. Замена непосред­ственной оценки взрослого на внесенную тем же взрослым внутреннюю систему самооценок не меняет дело. Ведь соответствующие нормы и образцы спра­ведливы для ребенка еще не в силу его собственного социального опыта и не в силу сознательной привер­женности этим нормам, но единственно в силу авто­ритетности и значимости тех лиц, которые эти нормы проповедуют и активно внедряют в его сознание. Иногда и взрослый человек выказывает черты этого инфантильного самосознания ребенка: чужое негатив­ное мнение, неприязненное отношение непосредствен­но маркирует собственные черты как «плохие», и уже из них выводится и плохое мнение о себе окружаю­щих и собственный недостаток самоуважения.

В процессе развития ребенка меняется и его са­мосознание. Расширение контактов с окружающими, появление новых «значимых других», овладение соб­ственным поведением приводят к разрушению преж­де линейного отношения оценки и самооценки, отно­шения и самоотношения.

Отметим, что на то, как рано в индивидуальном развитии самосознания ребенка возникнут элементы диалога, влияет сам стиль отношений взрослых и де­тей, который не есть, естественно, нечто раз и навсег­да данное. Об этом свидетельствуют, в частности, ис­следования Е. В. Субботского [129]. В них показано, что предоставление ребенку-дошкольнику права кон­тролировать взрослого по тем же параметрам, кото­рые применимы к его деятельности, и одновременный отказ взрослого от социального контроля за действи­ями ребенка (в игровой ситуации детского сада) приводят к быстрому развитию независимого поведения, т. е. поведения, при котором ребенок может, опи­раясь на ранее разработанную программу, противопо­ставить свой поступок мнению взрослого. Другими словами, речь идет о предпосылке возникновения диа­лога со взрослым и, следовательно, диалога в са­мосознании ребенка.

В подростковом и юношеском возрасте, как пока-' /зывают, в частности, исследования А. А. Бодалева, ;происходит резкое расширение объема и глубины восприятия другого человека: способности, интеллект, воля, жизненные планы упоминаются гораздо чаще, чем у детей 11 лет [20]. Одновременно самосознание, рефлексия своего «Я» становятся главным моментом развития психики.

Подросток стремится к общению, но чувство соб­ственной уникальности и боязнь быть непонятым и осмеянным, равно как ощущение «обидной» нереали-зованности собственных потенций, часто делают его плохим партнером по диалогу. Волнующее открытие собственного внутреннего мира детерминирует и ре­дукцию диалога его самосознания к монологу. Юно­шеский дневник, при всей его интимности и внешней диалогичности, представляет собой прежде всего мо­нолог, рассчитанный на пока не найденного собесед­ника, который поймет и оценит еще не открытую слож­ность и прелесть внутреннего мира его автора. У ма­ленького ребенка диалог по своей сути — монолог другого, взрослого; юношеская редукция диалога к монологу предоставляет слово рождающемуся «Я». С вступлением в пору личностной зрелости в самосоз­нании человека явственно звучит диалог.

Ребенок не осознает конечных мотивов своих по­ступков, рефлексия мотива и тем более мотива в от­ношении к потребности — достояние зрелой лично­сти. Конфликтные смыслы ставят под сомнение моти­вы, их соответствие потребностям, сами потребности, черты и тем самым актуализируют внутренний диа­лог. Другие люди также начинают восприниматься не только как оценщики и образцы, но как потенци­альные участники этого внутреннего диалога. Поиск близости — в любви, в дружбе — это и есть поиск партнера по диалогу, перед которым не страшно об­нажить свои сомнения.

Этой необходимости и возможности внутреннего

диалога, "аутокоммуникации должна соответствовать и внутренняя структура самосознания, равно как и структура его продукта —• образа «Я». В чем же со­стоит эта структура?

Существует целый ряд интереснейших фактов, ко­торые наталкивают на некоторые гипотезы об аспек­те в строении самосознания, обеспечивающем внут­ренний диалог.

Одна группа фактов, издавна описываемых кли­ницистами, относится к явлениям так называемого раздвоения личности [197].

Один из таких случаев, описанных Азом и Жане, приводит У., Джеме в своей «Психологии» [34, 175].

Леония Б., сорока пяти лет, с трех лет «страдала припадками сомнамбулизма». Начиная с 16 лет она часто подвергалась гипнозу не столько в лечебных, сколько в демонстративных целях. «Первичная», т. е. нормальная жизнь Леонии протекала в деревне, сре­ди обычной крестьянской обстановки, «вторичная» — «в гостиных и приемных докторов». В первичной жизни Леония Б. — «сосредоточенная, грустная осо­ба, спокойная, неподвижная, чрезвычайно кроткая с окружающими и крайне робкая: при взгляде на нее и в голову не придет, какую личность она скрывает за собой». Превращение наступает в состоянии гип­ноза. «Ее глаза, правда, закрыты, но острота других чувств заменяет ей зрение. Она весела, шумна, под­вижна, иногда просто   невыносима. Она сохраняет свой добрый характер, но обнаруживает чрезвычай­ную наклонность к резкой жестикуляции и к иронии В высшей степени любопытно послушать ее после по­сещения гостями сеанса, на котором ее гипнотизиро вали. Она дает характеристику каждого из них, пере­дразнивает их жесты, претендует на знание их смеш­ных сторон и страстишек и про каждого рассказыва­ет целую историю». В своей вторичной жизни Леония называет себя Леонтиной. Леонтина очень хорошо помнит все, что касается жизни Леонии, причем даже такие вещи, о которых Леония даже не подозревает. Про свое первичное «Я» она говорит: «Это добрая женщина — не я: она слишком глупа». Себе Леонти­на приписывает «все ощущения, поступки, вообще все, пережитое ею в состоянии сомнамбулизма, свя­зывая эти части довольно продолжительной своей

жизни в одну историю». Леонии она приписывает все пережитое в часы бодрствования.

Интересно, что если гипноз уже загипнотизирован­ной Леонии продолжался, возникала третья личность. «После возобновленных пассов и повой потери созна­ния пациентка делается совершенно новой личностью, приходя в состояние, обозначенное мною Леонией 3-й. Она становится серьезной и степенной — вместо того, чтобы резвиться, как дитя, она начинает медленно говорить и мало двигаться. Свое тождество с Леони­ей 1-й она и в этом состоянии отрицает. «Это — не я, — по-прежнему говорит она, — она добрая женщи­на, только глупа». Она отрицает также свое тождест­во с Леонией 2-й: «Как вы можете находить во мне какое-либо сходство с этим полоумным существом? — говорит она. — К счастью, между нами нет ничего общего».

Случаев, подобных описанному П. Жане, в совре-„...,/менной психиатрии накоплено достаточно много; один из наиболее интересных и подробно описанных — случай Евы Уайт — цитируется и комментируется И. С. Коном [57]. Общие черты этих случаев: кон­трастность «первичного» и «вторичного Я» по ряду черт (скромность — социальная смелость, консерва­тизм — радикализм и т. д.), осведомленность «вто­ричного Я» о «первичном» вплоть до деталей и нюан­сов, «забытых» «первичным Я», пренебрежительное отношение «вторичного ^Я» к «первичному».

В своем исследовании психологии и психопатоло­гии одиночества О. Н. Кузнецов и В. И. Лебедев со-'   брали множество интересных и релевантных обсуж­даемой проблеме фактов. Они проанализировали си­туации, связанные с географической, социальной и сенсорной изоляцией, а также с экспериментально со­зданной сенсорной депривацией.

Появление (или усиление) аутообщения, диалоги­ческой речевой активности, вплоть до выделения «двойников» — общая характеристика нарушений са­мосознания людей, находящихся в ситуации изоляции или депривации. Собранные О. Н. Кузнецовым н В. И. Лебедевым данные позволяют также констати­ровать и еще один факт, чрезвычайно важный для нашего обсуждения. Характер выделяемых двойни­ков у психически больных и у здоровых, оказавшихся в условиях сурдокамеры, закономерно отличается. «Не совсем также ясно, — пишут О. Н. Кузнецов и В. И. Лебедев, — почему чаще всего экстериоризу-ется, выносится наружу все то, что чуждо больному, к чему он относится со страхом и отвращением, про­тив чего протестует вся его сущность» [65, 218]. В от­личие от этого в условиях сурдокамеры «испытуемые экстериоризовали из себя двойника в виде собесед­ника (оппонента), друга и помощника» [65, 214]. По­добными же характеристиками обладали двойники и у некоторых путешественников, в одиночку пере­плывавших океан [65, 219].

В связи с отмеченным фактом интересную парал­лель можно провести с наблюдениями М. Газаниги над нейрохирургическими больными, у которых по ме­дицинским показаниям рассечены межполушарные. комиссуры (мозолистое тело) [172]. Оказалось, что такие больные обладают как бы двумя сознаниями, соответствующими левому и правому мозговым полу­шариям. При этом в одних случаях отношения между этими сознаниями вполне кооперативны и друже­любны. Так, например, если больному, предъявляли красные или зеленые вспышки света так, чтобы ин­формация поступала в правое полушарие, то внача­ле он не мог дать правильный ответ. Мозговые зоны, ответственные за речь, лежат в левом полушарии, а за цветоразличение — в правом, поэтому даже пра­вильно различив цвет вспышки, больной лишь случай­но мог подобрать правильное название цвета. Однако вскоре больные научались отвечать правильно. При этом использовалась особая тактика: после того как больной ошибался (ошибалось левое речевое полуша­рие, в которое не поступала информация от зритель­ного правого), он морщил лоб и покачивал головой (обратная связь об ошибке от правого полушария, которое видит, но не говорит левому, которое гово­рит, но не видит), а затем исправлял ошибку. В дру­гих случаях два сознания вели себя как антагонисты:

так, больной одной рукой мог замахиваться, а дру­гой — перехватывать свою руку.

Описанные факты относятся либо к патологиче­ским, либо к экстремальным состояниям. Но, следуя логике Л. С. Выготского, в патологии разрываются швы, сшитые в норме. Другими словами, и в нормаль­ных, обычных условиях в структуре самосознания должны быть элементы, лежащие в основе внутренне­го диалога в его персонифицированной форме.

Задачей исследования, которое излагается ниже, как раз и являлась попытка -экстериоризовать внут­ренний диалог и раскрыть структуру, позволяющую его существование. Кроме того, нас интересовало, как в структуре этого диалога строится отношение к себе.

Гипотеза состояла в том, что в самосознании вы­деляются два партнера по диалогу. Один из них по­добен' самому субъекту: это как бы сам субъект с те­ми его свойствами, которые воспринимаются им са­мим и окружающими, другой партнер — характерен всем тем, чего нет в воспринимаемом «Я» субъекта. Предполагалось также, что отношение к себе суще­ствует и развивается в виде диалога с этими партне­рами.

В соответствии с этой гипотезой была разработа­на методика управляемой проекции [117]. Основная методическая идея состояла в том, чтобы предъявить испытуемому под именем вымышленного лица его соб­ственное словесное описание (портрет), а также сло-,весный портрет его вымышленной противоположно­сти, а затем «заставить» испытуемого вступить с ни­ми в диалог. Последнее достигалось путем предложе­ния испытуемому решить задачу на «проницатель­ность» — ответить на ряд вопросов об описанных в портретах людях, а также предположить, какие от­ношения сложились бы у него с этими людьми и у них между собой.

Процедура. Испытуемому предъявлялись два сло­весных портрета, один из которых — портрет самого испытуемого (персонаж А), а другой — портрет его вымышленной противоположности (персонаж В). При этом важны два условия: портрет подобного персона­жа (персонаж А) должен быть достаточно обобщен, чтобы испытуемый не мог уверенно узнать в нем себя, и в то же время достаточно похожим на него, чтобы испытуемый все-таки почувствовал это сходство.

Л^юррей при описании ТАТ указывал, что «герою», т. е. персонажу, с которым идентифицируется испы­туемый, как правило, приписывается тот же пол, во­зраст, социальный статус, которым обладает сам испытуемый [210].. Вследствие этого, если нам необхо-" димо, чтобы испытуемый идентифицировался со сло-весно описанным персонажем, надо придать ему (персонажу) те же возрастные, половые и социально-ролевые признаки, которыми обладает и сам испыту­емый. Это же требование вытекает из следующего факта: при свободных самоописаниях по методике «Кто я есть» чаще всего встречаются определения возраста, социальной роли, пола и профессии. В обо­их портретах три признака были одинаковыми — пол, возраст, социальный статус (студент), четвер­тый же — будущая профессия — различался: в порт­рете А указывалась будущая профессия — историк, близкая нашим испытуемым (филологам), а в порт­рете В — профессия вычислитель-математик, дале­кая от профессии испытуемого. Кроме того, в портре­ты вводились личностные характеристики персонажей. Для этого испытуемые предварительно отвечали на опросник 16 личностных факторов Кэттэлла. На осно­ве обработки данных опросника традиционным спо­собом в портрете А указывались личностные особен­ности, характеризующие самого испытуемого, а в пор­трете В — противоположные. Так, если испытуемы?:

характеризовался низким значением фактора С, т. е. как эмоционально неустойчивый, легко теряющий рав­новесие, то это же указывалось и в портрете персона­жа, А., а персонаж В характеризовался как устойчи­вый, спокойный, выдержанный. Текст портрета был кратким; занимал, в зависимости от числа значимых по анкете факторов 2—4 машинописные строки. Для большей убедительности портрет подписывался вы­мышленными инициалами.

С каждым испытуемым  экспериментатор встре­чался дважды: первый раз — для заполнения опрос­ника Кэттэлла, повторно — после обработки резуль­татов, для выполнения трех экспериментальных зада­ний.

В первом задании испытуемых просили выполнить тест на «проницательность» — умение понимать дру­гих людей — качество, важное для их будущей про­фессии. Для каждого из вымышленных персонажей испытуемый должен был письменно ответить на два блока вопросов, относящихся к мотивам учебы и мо­тивам общения с лицами противоположного пола,

Ради чего эта девушка поступила в вуз? *. Какие причины побудили ее поступить именно в этот вуз? Что она ждет от своей будущей специальности и что ^ее привлекает в ней? Как она оценивает свои про­фессиональные перспективы? Каково, по Вашему мне­нию, будущее этого человека? Будет ли она стремить­ся к профессиональному успеху и достигнет ли его? Что эта девушка ищет в общении с молодыми людь­ми? Что ее привлекает в друге? Каким она представ­ляет себе мужа? Как она оценивает себя: что она могла бы дать своему другу, какой была бы женой? Какой мужчина мог бы лучше всего выполнить для нее роль мужа?

После ответов за персонажей испытуемый должен был ответить на те же вопросы, но за себя.   '

Во втором задании испытуемым предъявлялась мо­дифицированная шкала «локус контроля» Роттера [222], содержащая альтернативы типа «Многие не­счастья в жизни людей объясняются невезением» или «Людские невезения — результат их собственных ошибок». Испытуемый последовательно выполнял за­дание за обоих персонажей, а затем — за себя, при этом он выбирал из двух предположений то, с кото­рым согласился бы данный персонаж (или, в послед­нем случае, он сам). В третьем задании испытуемого просили указать, какие взаимоотношения сложились бы у него с обоими описанными людьми и у них между собой, а также — какие чувства испытывали бы все трое друг к другу.

Работа с «живыми» текстами ответов на вопросы о мотивах, отдельные из которых представляли со­бой целые сочинения, равно как и с ответами на «от­крытые» вопросы о чувствах персонажа и испытуе­мого друг к другу, потребовала дополнительной про­цедуры анализа соответствующих текстов, которая заключалась прежде всего в выборе основных смыс­ловых единиц — категорий контент-анализа и их эм­пирических индикаторов, присутствующих в текстах ответов.

Эмоционально-ценностное отношение к другому и к самому себе можно выявлять по трем обсужденным

выше осям: симпатии—антипатии, уважению—неу­важению и близости — отдаленности. Пилотажный эксперимент показал, однако, что в текстах ответов испытуемых довольно трудно разграничить высказы­вания, касающиеся симпатии, и высказывания, ка­сающиеся близости. Поэтому мы упростили задачу и приняли за исходную схему анализа двухмерную систему координат с осями симпатия — антипатия и уважение — неуважение. Соответственно имелось во­семь категорий анализа: симпатия, антипатия, уваже­ние, неуважение, симпатия и уважение, симпатия и неуважение, антипатия и уважение, антипатия и не­уважение. Одинаковый набор категорий использовался для анализа отношения к персонажам, выраженного как спонтанно (1-е задание), так и по инструкции (2-е задание), однако из-за отличия в лексике при выражении эмоционально-ценностного отношения в обоих случаях конкретные индикаторы категорий раз­личались.

При анализе спонтанного отношения к персонажам, проявлявшегося в контексте приписывания мотивов, при ответе на приведенные выше вопросы критериями симпатии служили: прямые выражения благожела­тельности, позитивного эмоционального отношения, сочувствия.и солидарности; оправдания приписыва­емых персонажу действий, мотивов, слабостей; при­писывание персонажу сомнений, размышлений и т. д.;

приписывание характеристики «любящий» предпола­гаемому мужу персонажа; развернутость ответов вплоть до сочинений на 4—5 страницах и т. д. Об ан­типатии свидетельствовали: прямые выражения непри­язни; домысливание качеств, помыслов и обстоя­тельств, негативно характеризующих персонаж; ис­пользование кавычек, как правило, многократное;

приписывание стремления к достижению, но с негатив­ным прогнозом («будет стремиться к достижению ус­пеха, но не достигнет»); обвинение гипотетического мужа в эгоизме и т. д. Об уважении говорили: прямые указания на общественно ценные качества, достиже­ние профессиональных мотивов своими силами и са­мостоятельность в выборе профессии; выражение зависти или восхищения; подчеркивание стремления к достижению и положительный прогноз («будет стремиться к достижению профессионального успе­ха и обязательно его достигнет»); приписывание пред­полагаемому мужу сходства с персонажем, как пра­вило, в энергичности, целеустремленности и т. и. О неуважении свидетельствовали указания: на случай­ность поступления в вуз, несамостоятельность в выбо­ре профессии, слабость, беспомощность и неадаптив­ность, отсутствие стремления к достижению при от­рицательном прогнозе («не будет стремиться к про­фессиональному успеху и не достигнет его»); припи­сывание предполагаемому мужу доминантных качеств или отсутствие предпочитаемых качеств («подойдет любой мужчина»).

Соответствующие комбинации свидетельствовали о выраженности эмоционального отношения по обоим координатам. Так, если испытуемая заявляла, что пер­сонаж будет стремиться к успеху и обязательно его достигнет, но будет использовать при этом все доступ­ные, т. е. дозволенные и недозволенные средства, то это свидетельствовало об уважении и антипатии. Если же испытуемая, указывая на несамостоятельность пер­сонажа в выборе профессии, отсутствие цели и смысла обучения в вузе, в то же время оправдывала его или видела благоприятные изменения для него в будущем, это свидетельствовало о неуважении и симпатии и т. д. Единицей счета служил текст ответов одного испыту­емого на вопросы о мотивах данного персонажа (текст приписывания мотивов). Каждый такой текст по пре­обладанию высказываний тех или иных категорий ква­лифицировался как выражающий один из четырех типов эмоционально-ценностного отношения: симпа­тию и уважение, симпатию и неуважение, антипатию и уважение, антипатию и неуважение.

При анализе отношения, выраженного в ответ на инструкцию, отнесение высказываний испытуемых к одной из восьми вышеназванных категорий производи­лось на основе их очевидной семантической близости. Например, высказываниями, синонимичными утвер­ждению о симпатии, мы считали те, в которых конста­тировались близость, понимание, теплое дружеское отношение, желание общаться, доверие, стремление к контакту и т. п. Высказывания, которые относились к симпатии и неуважению, как правило, были составны­ми: «симпатична, но она не личность»,' «понравилась бы, но осуждала бы ее зависимость от . . .». К этой же

категорий относились высказывания о снисходитель­ности, жалости, сочувствии и сожалении и т. п. Ана­логичным образом устанавливалось соответствие меж­ду высказываниями испытуемых и остальными катего­риями. Как и в предыдущем случае, единицей счета служил текст, но в данном случае тот, в котором испы­туемые непосредственно выражали, . оценивали свои взаимоотношения с обоими персонажами и у послед­них между собой.

Испытуемые. В опыте участвовали 90 человек — все студенты, по профессии будущие филологи. По проведении эксперимента из дальнейшего анализа бы­ло исключено 18 протоколов, т. е. все протоколы сту­дентов-мужчин [14] и неполные протоколы (4). Таким образом, анализировались результаты 72 девушек в возрасте от 20 до 23 лет.