К чему приводит унижение ребенка и презрительное отношение к его слабостям (примеры из повседневной жизни). - Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я

Как-то в отпуске я много размышляла о том, почему возможно презрительное отношение человека к другим людям, и просматривала свои прежние записи на эту тему. Именно поэтому, наверное, я приняла близко к сердцу разыгравшуюся на моих глазах вроде бы вполне обычную сцену. Описанием ее я хочу предварить мои размышления, так как данный пример может проиллюстрировать выводы, сделанные мной на основании моей психотерапевтической работы, причем я не рискую проявить бестактность по отношению к своим пациентам.

Во время прогулки я заметила молодую супружескую чету — оба высокие, рослые,— а рядом с ними маленького, примерно двухлетнего, громко хныкавшего мальчика. (Мы привыкли рассматривать такие ситуации с точки зрения взрослых, но здесь я намеренно хочу попробовать взглянуть на нее глазами ребенка.) Оба супруга купили в киоске мороженое на палочке и с наслаждением поедали его. Малышу тоже хотелось именно такого мороженого. Мать ласково сказала ему: «На, откуси кусочек, целиком тебе его есть нельзя, оно слишком холодное для тебя». Но ребенок решительно протянул руку к палочке, которую мать тут же поднесла ко рту. Тогда мальчик в отчаянии зарыдал, и отец не менее ласковым голосом повторил слова матери: «На, мышонок, откуси кусочек». «Нет, нет!» — закричал ребенок и убежал чуть вперед, но тут же вернулся и принялся с завистью смотреть, как двое взрослых с наслаждением едят мороженое. То и дело один из них предлагал ему откусить кусочек, то и дело ребенок тянулся крохотными ручонками к мороженому, но родители мгновенно пресекали попытки схватить вожделенное сокровище.

И чем сильнее плакал ребенок, тем больше веселились родители. Они громко смеялись, надеясь этим отвлечь и развеселить сына: «Ну это же мелочь, что за спектакль ты тут устраиваешь!». Ребенок даже сел на землю спиной к родителям и начал бросать камешки в сторону матери, но потом вдруг вскочил и с тревогой оглянулся, проверяя, не ушли ли они. Отец же, не торопясь, доел мороженое, сунул палочку от мороженого ребенку и пошел дальше, мальчик хотел лизнуть ее, поднес палочку к губам, пригляделся к ней, отбросил ее, затем наклонился, хотел ее поднять, но не сделал этого, а лишь всхлипнул, выражая свою досаду, и весь даже задрожал от обиды. Через минуту-другую ребенок уже бойко трусил вслед за своими родителями.

По моему мнению, проблема не в том, что ребенок не получил мороженого — ведь родители предлагали ему откусить кусочек. Родители не понимали, что ребенок просто хочет, как и они, держать в руке палочку, они откровенно высмеивали его. Два гиганта, гордясь своей непреклонностью, еще и морально поддерживали друг друга, в то время как ребенок, который кроме «нет» и сказать-то еще ничего не мог, оказался наедине со своей душевной болью, а родителям не дано было понять смысл его очень выразительных жестов. Защитника же у него не было. До чего же это несправедливо, когда ребенок находит у двух взрослых понимания не больше, чем у стены, и никому из них он не может пожаловаться! Такое поведение, по моему мнению, объясняется тем, что родители слишком твердо придерживаются определенных «воспитательных принципов».

Возникает вопрос, почему родители проявили такую душевную глухоту? Почему ни матери, ни отцу не пришла в голову мысль быстрее съесть мороженое или даже выбросить половину, а остаток вместе с палочкой отдать ребенку? Почему они оба с радостными улыбками неторопливо ели мороженое, не замечая отчаяния своего ребенка? Ведь эти родители явно не были жестокими или холодными людьми, напротив, и мать, и отец очень нежно разговаривали с сыном. И тем не менее они в данный момент проявили полное отсутствие эмпатии.

Это можно объяснить лишь тем, что они сами остались неуверенными в себе детьми, а теперь у них был ребенок, который слабее их, с которым они чувствовали себя сильными. Практически все мы в детстве попадали в ситуации, когда взрослые смеялись над нашими страхами, приговаривая: «Этого ты не должен бояться ». Ребенку сразу же становилось стыдно, он чувствовал, что его презирают, потому что он не смог оценить опасность. Безусловно, при первой же возможности он точно так же отнесется к тем, кто младше его.

Именно страх, испытываемый маленьким и беззащитным ребенком, внушает взрослому чувство силы и уверенности в себе и дает ему возможность использовать детский страх в своих целях. Ведь собственный страх взрослый не может использовать в своих целях.

Не приходится сомневаться в том, что наш маленький мальчик лет через двадцать тоже окажется в подобной ситуации, но на этот раз «мороженое » будет у него, а от беспомощного, маленького, завидующего ему существа можно будет просто «отмахнуться». Возможно даже, он проделает это раньше, со своими младшими братьями и сестрами. Презрение к маленьким и слабым позволяет, таким образом, скрыть чувство бессилия, собственную слабость. Сильному человеку, знающему о моментах собственного бессилия, не нужно открыто демонстрировать свое презрение к слабым.

Проявления чувств бессилия, ревности и одиночества взрослые порой наблюдают впервые лишь у собственных детей, так как в детстве им не дано было сознательно испытать эти чувства. Выше я описала пациента, который стремился любым способом завоевать сердце женщины, а через какое-то время бросал ее. Он перестал поступать так, лишь испытав ранее незнакомое ему чувство покинутости. Он вспомнил, что мать часто оставляла его одного, высмеивала его. Он впервые осознанно пережил чувство унижения, которое заглушил в себе в детстве. От неосознанной душевной боли можно попытаться «избавиться», отыгравшись на собственном ребенке так, как это, к примеру, произошло в описанной выше сцене с мороженым. («Смотри, мы — взрослые, мы можем есть холодное, а ты — нет, сначала подрасти, а потом сможешь спокойно делать то же, что и мы».)

Унижает ребенка не отказ в удовлетворении естественного желания, а презрение к его личности. Демонстрацией своего «превосходства» родители подсознательно мстят ему за свои прошлые обиды, чем только усиливают страдания своего ребенка. В его любопытных глазах они видят свое прошлое, где их подвергали унижению, и теперь они противопоставляют этому унижению ощущение полноты своей власти. В раннем детстве родители привили нам определенные стереотипы, от которых мы сами при всем желании не сможем избавиться. Но мы освободимся от них, если в полной мере почувствуем страдания, причиненные нам. Только тогда мы полностью осознаем деструктивный характер этих стереотипов, которые до сих пор живы в сознании многих людей.

Во многих социальных системах маленьких девочек подвергают дополнительной дискриминации за принадлежность к слабому полу. Став женщинами и получив власть над своими новорожденными детьми, они подвергают ребенка унижениям с самого его рождения. Взрослый мужчина, конечно, идеализирует свою мать, ибо полагает, что она его по-настоящему любила. В результате он часто презирает других женщин, поскольку тем самым мстит в их лице своей матери за унижения, оставшиеся в бессознательном. С другой стороны, униженные в детстве женщины обычно не имеют другой возможности избавиться от груза прошлых лет, кроме как навязать его своему ребенку. Это происходит незаметно и совершенно безнаказанно: ребенок никому ничего не может рассказать. Иногда, впрочем, перенесенные им унижения находят выражение в форме каких-либо извращений или невроза навязчивых состояний. Но даже в таких случаях по внешним проявлениям этого невроза трудно установить, что его причиной явились унижения со стороны матери.

Презрение есть оружие слабого и защита от чувств, напоминающих о фактах собственной биографии. А истоки почти любого презрения, любой дискриминации лежат в бессознательном, неконтролируемом, более или менее скрытом осуществлении взрослым своей власти над ребенком. Самое страшное, что общество относится к этому вполне толерантно (за исключением случаев убийств или нанесений тяжких телесных повреждений). Взрослый может творить с душой ребенка все, что ему заблагорассудится, он обращается с ней как со своей собственностью; точно так же тоталитарное государство поступает со своими гражданами. Но взрослый человек не так беспомощен перед государством, как младенец перед ущемляющими его права родителями. Пока мы не воспримем на чувственном уровне страдания крошечного существа, никто не обратит внимания на осуществление деспотической власти над ним, никто не ощутит весь трагизм ситуации. Все будут пытаться смягчить ее остроту, употребляя расхожее выражение: «Ну это же всего лишь дети». Но через двадцать лет эти дети станут взрослыми, и теперь уже их детям придется расплачиваться за страдания родителей. Став взрослыми, они вполне могут бороться с «царящей в мире жестокостью» и одновременно неосознанно мучить своих близких, ибо знание о жестоком обращении с ними сохранилось бессознательном: это знание, скрытое за идеализированными воспоминаниями о прекрасном детстве, будет побуждать их совершать поступки, приводящие к разрушению своей личности и насилию над другими.

Поэтому крайне необходимо предотвратить «наследование» деструктивных свойств характера следующим поколением. Это возможно лишь в том случае, если человек эмоционально переживет насилие и в последствии осмыслит переживания. Люди, которые бьют или оскорбляют других людей, зная, что тем самым они причиняют им физическую или душевную боль, не всегда понимают, зачем они это делают. Но ведь наши родители и мы сами часто совершенно не представляли себе, как глубоко и болезненно мы в том или ином случае травмировали зарождающееся самосознание наших детей и к каким далеко идущим последствиям это могло привести. Великое счастье, если наши дети заметят это и скажут об этом нам. Тогда мы еще можем успеть вовремя извиниться за наши упущения и проступки, а у наших детей появится возможность сбросить с себя узы бессилия, дискриминации и презрения. Если в достаточно юном возрасте наши дети смогут почувствовать свое бессилие, затем излить свою ярость и осознать причины, породившие эти чувства, то много позже им уже не потребуется прикрывать свою беспомощность неосознанным насилием над родными и близкими.

Но в большинстве случаев человеку так и не удается на эмоциональном уровне пережить свои детские страдания, и они остаются скрытым источником новых, порой гораздо более изощренных унижений людей, относящихся уже к новому поколению. В нашем распоряжении такие защитные механизмы, как отрицание (к примеру, собственных страданий), рационализация («Я обязан воспитать своего ребенка»), замещение («Не отец, а мой сын причиняет мне боль »), идеализация («Побои мне пошли только на пользу ») и т. д. Но главное место среди них занимает механизм отреагирования — перевода пассивного страдания в активное поведение. Следующие примеры показывают, что люди, структура личности и уровень образования которые различны, в одинаковой мере склонны отгораживаться от подлинной истории своего детства.

Тридцатилетний сын греческого крестьянина, ныне владелец ресторана в одной из западноевропейских стран, с гордостью рассказывал, что не пьет спиртного и что этим он обязан отцу. Оказывается, в пятнадцатилетнем возрасте он как-то пришел домой пьяным, и отец так сильно избил его, что мальчик целую неделю не мог двигаться. С тех пор этот человек не выпил ни капли спиртного, хотя в силу выбранной им профессии алкогольные напитки у него постоянно под рукой. Узнав о его намерении жениться, я спросила, будет ли он так же бить своих детей. Ответ последовал незамедлительно: «Ну разумеется, какое может быть воспитание без побоев, это ведь самый лучший способ внушить уважение к себе. При отце я, к примеру, никогда бы не осмелился курить, хотя сам он непрерывно дымил. Вот наиболее характерный пример моего уважения к нему». Этот грек производил впечатление довольно симпатичного человека, далеко не глупого, хотя у него не было даже среднего образования. Как мы видим, вполне можно убедить себя в том, что действия родителей были вполне безобидными, так как их можно рационально объяснить.

Но как быть, если таким же иллюзиям предается гораздо более образованный человек?

Талантливый чешский писатель в середине семидесятых годов проводил в одном из западногерманских городов творческий вечер. По его окончании он начал непринужденный разговор с аудиторией и очень откровенно отвечал на вопросы, касающиеся его биографии. Несмотря на активное участие в событиях «Пражской весны», он был достаточно свободен в своих действиях и мог часто ездить на Запад. Далее он описал происшедшие за последние годы в своей стране события. Отвечая на вопрос о своем детстве, он восторженно отозвался о своем весьма разносторонне одаренном отце, при этом глаза его даже засияли. Оказывается, отец оказал огромное воздействие на формирование его ума и характера и вообще был для него настоящим другом. Только ему он решился показать свои первые рассказы. Отец очень гордился им и, даже жестоко наказывая его за прегрешения, о которых отцу рассказывала мать, всегда восхищенно говорил: «Молодец», если сын не плакал. За слезы полагались дополнительные побои, и будущий писатель быстро научился сдерживать их. Отныне он гордился тем, что его стойкость была лучшим подарком отцу.

Этот человек говорил о побоях, которые ему регулярно наносились в детстве, так, словно речь шла о самых обыденных вещах. (Сам он, конечно же, так и воспринимал их.) Закрывая эту тему, он сказал о побоях так: «Они ничуть не повредили мне, но, напротив, подготовили к жизни, закалили и научили тому, что иногда нужно уметь стиснуть зубы. Именно поэтому я достиг таких успехов в своей профессии». И именно поэтому, добавим мы, он научился так хорошо адаптироваться к условиям коммунистического режима.

В отличие от чешского писателя, кинорежиссер Ингмар Бергман вполне осознанно и с гораздо большим (разумеется, лишь в интеллектуальном плане) пониманием истинных причин драмы, разыгравшейся в его детстве, поведал нам с телеэкрана историю перенесенных им унижений. Эти унижения были основным средством его воспитания. Так, за мокрые штаны его заставляли весь день носить одежду ярко-красного цвета, чтобы все это видели и чтобы ребенку было стыдно. Он был вторым, младшим сыном протестантского пастора. В телевизионном интервью Бергман описывает хорошо запомнившиеся ему эпизоды детства. Оказывается, отец часто бил его старшего брата, а Ингмар сидел и наблюдал за этим.

Бергман рассказывает об этом спокойно, без всяких эмоций. Так и видишь еще совсем маленького Ингмара, равнодушно смотрящего, как его брат корчится под непрерывно сыплющимися на него ударами и как мать потом протирает ватой окровавленную спину брата. Не убежал, не закрыл глаза, не закричал... Создается впечатление, что то, что происходило с его братом, пришлось пережить и самому знаменитому кинорежиссеру, а потом это осело где-то в глубинах его памяти: вряд ли отец бил только старшего брата. Многие люди твердо убеждены в том, что унижения в детстве выпадали исключительно на долю их братьев и сестер; лишь благодаря курсу глубинной психотерапии они вспоминают охватывавшие их тогда чувства ярости и бессилия и ощущают, какими беспомощными они казались себе, когда их нещадно избивали любимые отцы.

Но, в отличие от многих, Бергману не нужно прибегать к таким защитным механизмам, как отрицание перенесенных в детстве страданий и нежелание признать виновными в них родителей. Он снял много фильмов и благодаря этому, несомненно, передал зрителям эмоции, которые когда-то не мог открыто выразить и потому долго хранил в своем бессознательном. Мы сидим в кинотеатре и чувствуем, что испытывал ребенок, который хранил в себе свои чувства, не смея выразить их открыто. Нам на экране показывают жестокость, но мы часто не желаем видеть ее, как тот ребенок. (Точно так же вел себя когда-то маленький Ингмар, наблюдая, как отец наказывает старшего брата.) Когда Бергман с сожалением говорит, что, несмотря на частые поездки в нацистскую Германию, он вплоть до 1945 года так и не смог разглядеть истинную природу гитлеровского режима, то, по-моему, становится ясно, что это — следствие привитой ему с детства манеры поведения. Ведь жестокостью был пропитан воздух, которым он дышал еще ребенком. Так почему же потом Бергман должен был замечать ее?

Почему я привела примеры из жизни тех, кого в детстве избивали? Разве побои — это что-то типичное? Или я решила заняться изучением последствий когда-то перенесенных ими побоев? Ничего подобного. Вполне можно согласиться с тем, что это далеко не типичные случаи. Я выбрала этих людей потому, что они не поведали мне свои секреты в доверительной беседе, а публично раскрыли их. Но главным образом мне хотелось доказать, что ребенок склонен идеализировать даже самое жестокое обращение с ним. Нет ни суда, ни следствия, ни приговора, все покрыто мраком прошлых лет, и даже если какие-то факты всплывают, их подают как благодеяние. Если так обстоит дело с причинением физических страданий, то как тогда выявить душевные муки, которые внешне гораздо менее заметны или совсем незаметны? Кто всерьез отнесется к измывательствам над мальчиком, умолявшим просто дать ему мороженое? Ведь они представляются совсем «безобидными »... Такие случаи становятся предметом обсуждения только в ходе психотерапевтического сеанса, когда взрослые дают волю своим чувствам. Манипулирование ребенком включает различные виды насилия (в том числе и сексуальное). Став взрослыми (а иногда уже родив собственных детей), люди порой приходят к психотерапевту и только с его помощью понимают, какой вред им нанесли в детстве.

Так, мужчина, выросший в пуританском окружении, был вынужден всякий раз преодолевать себя при исполнении супружеских обязанностей. Купая свою маленькую дочь, он впервые позволил себе взглянуть на женские гениталии, немного поиграл с ними и опять-таки впервые вдруг почувствовал возбуждение. Женщина, над которой в детстве сексуально надругались, которую испугал вид возбужденного члена, с тех пор испытывала страх перед мужскими половыми органами. Став матерью, она вполне может при определенных условиях преодолеть боязнь, «вытирая» после купания половой член маленького сына таким образом, что у него наступит эрекция, или массируя во время купания его член под предлогом «избавления от фимоза » (сужения крайней плоти). Любовь, которую каждый ребенок испытывает к своей матери, позволит ей беспрепятственно продолжать свои робкие попытки изучения (в подлинном смысле этого слова) сексуальных отношений вплоть до наступления у сына пубертатного периода.

Но как быть с детьми, которых «используют» закомплексованные на сексуальной почве родители? Ласковые прикосновения, безусловно, доставляют удовольствие любому ребенку. Одновременно он теряет уверенность в себе, если в нем спонтанно пробуждаются чувства, не соответствующие уровню его развития. Ощущение неуверенности еще более усиливается из-за того, что самому ребенку родители запрещают мастурбировать, а застав его за этим занятием, делают выговор или бросают на него презрительные взгляды.

Насилие над ребенком, как я уже отмечала, совершается не только в сексуальной форме; возьмем, к примеру, интеллектуальное насилие, лежащее в основе как «антиавторитарного», так и «традиционного» воспитания. Сторонники обоих методов совершенно не знают истинных потребностей ребенка на той или иной стадии его развития. Ребенок никогда не будет свободно развиваться до тех пор, пока родители не прекратят рассматривать его как свою собственность или как средство для достижения определенных, пусть даже самых благих, целей.

Со спокойной душой, не видя в этом ничего особенного, мы подчас лишаем ребенка источника жизненных сил, а потом пытаемся найти этому источнику искусственную замену. Мы не разрешаем ребенку проявлять любопытство («Не все вопросы можно задавать»), а позднее, после исчезновения интереса к учебе, предлагаем ему занятия с репетиторами. Алкоголиками и наркоманами очень часто становятся люди, которым в детстве не позволяли ощутить всю полноту своих чувств. Теперь они прибегают к алкоголю или наркотикам, чтобы хоть на какое-то время вернуть утраченную интенсивность переживаний (на эту тему см. мою книгу «Am Anfang war Erziehung»).

Избежать неосознанного насилия над душой ребенка и его дискриминации можно благодаря осознанному восприятию на эмоциональном уровне того насилия, которое было совершено над нами, распознания его во всех формах, в том числе и в самых «безобидных». Это может побудить нас относиться к ребенку с тем уважением, в котором он нуждается сразу же после своего появления на свет. В противном случае он не сможет расти в духовном и эмоциональном отношении. Осознанного восприятия этого насилия можно добиться самыми разными способами, например, путем наблюдения за поведением чужих детей, стремясь проникнуть в сущность их чувств. Это постепенно научит нас понимать чувства, которые мы испытывали в детстве.