1. Этапы скитаний - Проблема Абсолюта и духовной индивидуальности в философском диалоге Лосского, Вышеславцева и Франка - С. В. Дворянов - Философы и их философия

          Николай Онуфриевич Лосский родился в 1970 году, в ночь с 6 на 7 декабря ( по ст. стилю) в местечке Креславка ( ныне Краслава, Латвия) Витебской губернии. Среди его предков ( о чем, впрочем, свидетельствует и фамилия философа)  были поляки, и в этом смысле Лосского можно считать “побратимом” Ницше и Достоевского, наличие польской крови в родословной которых является общеизвестным фактом. Однако, также как и Ф. М. Достоевский, ( чье творчество философ ценил очень высоко, и даже посвятил ему отдельную книгу ),  Лосский в глубине души считал себя русским интеллигентом и голос польской крови не прорезался настолько, чтобы хотя бы в малой степени заинтересовать его судьбами и будущностью Речи Посполитой. Более того, будучи уже состоявшимся философом, Лосский ответил решительным отказом на предложение профессора Введенского устроить его на кафедре в Варшавском университете, считая  “положение лица с полупольским происхождением, но решительно русским национальным сознанием особенно трудным в варшавском обществе”1).

    Предки Лосского по отцовской линии переселились в Белоруссию из Польши. Здесь род Лосских захудал, и документов о принадлежности к дворянству в семье уже не оказалось. Однако, как свидетельствуют исторические хроники, в 1461 году Краковский университет даровал степень бакалавра Николаю Лосскому, ставшему впоследствии каноником варшавской епархии, что само по себе является примечательным и весьма символическим фактом 2).

    Отец философа служил лесничим, а через год после его рождения стал приставом в Дагде, в том же Двинском уезде Витебской губернии. Как вспоминает Лосский, он был хлебосолом, любителем охоты и дружеских компаний. Мать философа, урожденная Пржиленская, была католичкой и жила заботами огромной семьи ( Николай был восьмым из 15 детей), многократно возросшими после внезапной смерти главы семейства, наступившей от разрыва аорты в 1881 году. Первые детские трагические впечатления надолго останутся в памяти Лосского. Вот как он напишет о похоронах отца : “Его хоронил друг нашей семьи отец Иоанн Гнедовский. Потрясающее впечатление произвели на меня удары комьев земли о крышку гроба, когда стали закапывать могилу”3). 

      Не смотря на то, что Лосский в довольно позднем возрасте испытал подлинное обращение к Богу, обращение, которое преобразило его личность и развило в нем качества смирения и терпеливости, все его детство проходило в обстановке  глубоко религиозной . Вот как он сам вспоминает об этом : “ Православный храм был от нас далеко, в 27-ми верстах в Креславке. Впервые я побывал в нем сознательно лишь когда мне было уже десять лет. Но зато у нас в Дагде был прекрасный каменный католический костел. По воскресеньям мы с матерью <...> ходили туда слушать мессу. Благодаря этим впечатлениям детства и глубокой религиозности матери мне доступна интимная сторона не только православного, но и католического богослужения” 4). Лосский отмечает, что “никаких неудобств и соблазнов оттого, что мать была католичкою, а отец и все дети православными не было”. Он также пишет в воспоминаниях, что к Креславскому священнику, благочестивому и кроткому Иоанну Гнедовскому мать и все дети питали глубокое уважение и любовь. Вместе с тем, Лосский отмечает, что в его детской религиозности “тягостною стороною был мучительный страх ада и адских мук” 5).

  Толерантность и веротерпимость, столь глубоко свойственные Лосскому и столь часто проявляемые им в жизни, проявились и в его отношении к представителям  другой конфессии, другого, гонимого и, увы, многими презираемого народа. “Видное место в укладе жизни нашего местечка и среди впечатлений моего детства занимали евреи, - пишет Лосский, - Привлекали к себе своеобразие их быта и наружности, живость характера, интенсивность умственной жизни, наличие духовных интересов вообще. <...> Все эти впечатления детства поселили в моей душе симпатии к столь часто гонимому еврейскому народу, недостатки которого всем известны,  а  достоинства  учитываются не в достаточной мере” 6).

     Несмотря на ограниченность средств, всех детей в семье будущего философа готовили к получению высшего образования. В 1881 году Лосский поступил в классическую гимназию в Витебске. Как и многие юноши того времени, он остро реагировал на проявления общественной несправедливости ( особенно на притеснения, которым подвергались в его краях поляки и евреи), увлекался  социалистическими учениями, за пропаганду которых был исключен в 1887 году из гимназии без права поступать в другие учебные заведения. Лосскому были совершенно чужды проявления национальной ксенофобии и имперского превосходства, но его увлечение социалистическими теориями вовсе не носило характера противостояния существующему режиму, он никогда в жизни не проявлял радикальных взглядов в политике. Именно поэтому исключение студента Лосского из гимназии было весьма досадным казусом, обидной каверзой судьбы, поскольку даже и с очень большой натяжкой его нельзя было причислить к рьяным революционерам. В студенческой среде он числился на особом положении, был одинок и замкнут, почти не имел друзей. В отличие от товарищей, он в полной мере сохранял свою детскую религиозность. “Вечером перед сном я становился на колени и молился, что исполняли немногие из моих товарищей. <...> Я внимательно следил за службою и хорошо знал порядок богослужения”7). Вполне уместно спросить, что же сбило с истинного пути столь усердного в обучении и вполне религиозного мальчика ? Увы, радикализация настроений в студенческой среде, повсеместное муссирование в прессе социальных конфликтов, имевших место в Российской империи, все это сыграло свою роль в формировании взглядов столь впечатлительного и чуткого юноши, каковым являлся Лосский.  В результате Лосский получил “волчий билет”. “Проступок мой был ничтожен : он сводился к тому, что я читал произведения Писарева, Добролюбова, Михайловского, Вундта и беседовал о социализме и атеизме со своими товарищами и с бывшим волостным писарем”8) .

      Однако тяга Лосского к образованию была столь велика, что он решает продолжить учебу за границей. Его поиски самостоятельных источников зароботков доходят до трогательного комизма - у одного из ремесленников он берет уроки делания чемоданов, обитых белою парусиною. С помощью контрабандистов, без заграничного паспорта, он пересекает границу и переезжает жить в Цюрих.  Здесь, в среде русских эмигрантов, Лосский познакомился с работами Лассаля, Герцена и других радикально настроенных мыслителей . “Лекции на общественные темы, устраиваемые иногда эмигрантами и заканчивающиеся прениями, я посещал охотно, - пишет Лосский, -  Как-то из Женевы приехал Плеханов и прочитал публичную лекцию. Его ораторский талант произвел на меня большое впечатление”9). Но пафос революционной деятельности, пропаганда социальной справедливости и беспощадной борьбы за светлое будущее угнетенных сословий ненадолго овладевает им, ибо, будучи по своей внутренней природе подлинным философом, он неуклонно двигался к осознанию Высшей справедливости, которую в более поздних своих работах, следуя изначальной и неизменной Традиции, будет именовать Божьей волей. Итак, разочаровавшись в революционном движении, Лосский перебрался в Берн и поступил на философский факультет университета. Вместе с тем, судьбе было угодно послать эмигранту Лосскому новое испытание и его духовное странничество усугубилось новым географическим скитальчеством  - в один из дней на марсельском пароходе он отправляется в Алжир, намереваясь поступить там в университет. Столь экстравагантное на первый взгляд решение имело вполне банальное объяснение  : будущему философу не хватает денег на обучение и он бежит из обеспеченной и гостеприимной Европы в нищую и негостеприимную Африку. “В моей голове зародился фантастический план. Я пришел к мысли, что в европейских  колониях пропитание должно быть очень дешевым. Порывшись в энциклопедических словарях, я остановился на городе Алжире, как месте, где можно поступить в университет”10). Приведенная цитата, подкупающая своей наивностью и прямотой, звучит почти как исповедь Гулливера, однако, в отличии от известного литературного героя, Лосским двигала вовсе не страсть к знакомству с иноземными нравами и обычаями, а  жажда познания, жажда прикасания к истине в ее бытийственной глубине.

   В Алжире неблагоприятно складывающиеся обстоятельства вынуждают Лосского  поступить солдатом в Иностранный легион - науськиваемый хитроумным вербовщиком и вдохновленный примером старшего брата, который окончил курс Михайловского артиллерийского училища, он подписывает контракт о воинской службе рядовым на пять лет. “Маршировки и упражнения не утомляли меня, но мучительна была среда, грубоватая и совершенно лишенная умственных интересов, - откровенно высказывается Лосский о своем небольшом, но очень мучительном опыте воинской службы, - <...> перспектива нескольких лет жизни вне умственных интересов начинала все более угнетать меня.<...> Была у меня тетрадь в клеенчатом переплете, куда я записывал свои мысли. <...> Опытный человек, заглянув в мою тетрадь, и познакомившись с этими моими рассуждениями, понял бы, что основные мои интересы лежат в области философии”11).   

   Для того, чтобы изменить неумолимый ход событий и уклониться от поспешно взятых на себя обязательств по воинскому контракту, Лосский решается на крайний шаг, почти авантюру - он претворяется сумасшедшим и добивается медицинской комиссии. “Наконец состоялось решение отпустить меня. Мне была выдана солдатская книжечка с отметкою “reforme”12).

      Уже позже, оставляя многочисленным дотошным исследователям богатейшего философского наследия свои замечательные мемуары, Лосский выскажет в них следующее предположение о невероятных африканских злоключениях : “Алжирские приключения мои закончились благополучно. Провиденциальный смысл их в моей жизни мне не ясен. Возможно, что в феврале этого года у меня начиналась тяжелая болезнь, которая могла свести меня в могилу, но климат Алжира весною и летом исцелил меня”13). Приведенная выше оценка является результатом уже качественно иного мировосприятия,  когда философом были выработаны внутренние личностные качества смирения перед волею Божьей и одновременно надежды на Его промысел, а также терпеливость при встрече со многими жизненными невзгодами. При этом и многие другие, приведенные в мемуарах Лосского способы объяснения самых сложных и запутанных жизненных ситуаций, перипетий, событий, участником которых ему довелось быть, в конечном итоге  свидетельствуют об  о б р а щ е н и и философа, о  стремлении к осознанию и исполнению своей духовной миссии на этой Земле. Вот как, например,  Лосский описывает смерть своей десятилетней дочери Маруси в 1918 году : “Пригласили священника отслужить панихиду. Эта служба начинается словами “Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь”. Эти слова, выражающие убеждение в том, что все случающееся в нашей жизни, руководимой Провидением, имеет глубокий смысл, производят в такой обстановке потрясающее впечатление”14).

   У Лосского юношеская дерзновенность в искании истины, а точнее в стяжании знания, впоследствии сменяется на зрелую религиозную просветленность, исключительную п р е д а н н о с т ь Богу, которая столь отчетливо будет проявляться во всех поздних работах Лосского. Оба эти свойства его широкой натуры, дерзновенность и преданность, точнее их уникальный сплав  и сформировали столь неординарного, и, вместе с тем, столь глубоко к о н с е р в а т и в н о г о  философа - Николая Онуфриевича Лосского, который в своих гносеологических построениях пошел намного дальше Канта, а в своих монументальных метафизических философско-религиозных  трактатах едва ли не превзошел  Ф.Аквинского. Масштаб любого философа измеряется прежде всего тем, насколько он понимает и, в конце концов, достигает гармонии, ибо только подлинная гармония позволяет выйти победителем в противоборстве со  в р е м е н е м, самым хаотическим началом, разрушающем на своем пути все и вся. На самых первых страницах своих мемуаров Лосский, описывая золотые дни детства, рассказывает о благодатном внутреннем состоянии, и этот рассказ, вынесенный в качестве эпиграфа к настоящей главе, является подтверждением того, что поиск гармонии был имманентным свойством его восприимчивой натуры.

    Возвратившись из Алжира в Швейцарию, летом 1889 года, без денег, проделав значительную часть пути пешком, Лосский в конце концов добирается до Витебска. Жизненные неудачи не уменьшили стремления Лосского к образованию, а только закалили его волю и характер. Любознательность его была велика, в свое время он научился читать следя за обучением старшей сестры. Вот и теперь он продолжает самообразование,  много читает, едет в Петербург, в надежде заработать средства для продолжения учебы за границей. Однако, вскоре друзья семьи добились для него разрешения учиться в России. В 1891 году он поступил на естественнонаучное отделение физико-математического факультета Петербургского университета, где специализировался на психофизиологии у П.Ф.Лесгафта. Работоспособность Лосского поражает воображение. В своих мемуарах он упоминает о том, что уже в юношестве он старался мобилизовывать все силы, использовать все резервы организма для достижения поставленной цели. Огромное значение он уделял осанке и всегда следил за тем, чтобы его тело ни в коем случае не находилось в расслабленном состоянии.

     Только в 1894 году Лосский ясно и окончательно понял, что его подлинное призвание это философия. Он поступает на первый курс историко-филологического факультета, слушает лекции главы русского неокантиантсва А.И.Введенского, благодаря которому гносеология надолго оказалась в центре его интересов. Другим своим учителем он считал неолейбницианца А.А.Козлова.

     Профессор Введенский оказался не только учителем, но и последовательным, до конца жизни, оппонентом Лосского. Прорабатывая  свою оригинальную гносеологическую теорию интуитивизма, Лосский, подыскивая все новые и новые аргументы в споре с Введенским и иными, иже с ним подвизающимися неокантианцами, решается на перевод “Критики чистого разума” И. Канта. “Труд этот, - напишет впоследствии Лосский, - я предпринял не ради уже заработка и не по заказу какого- либо издательства, а по собственной инициативе. Я считал, что существенным условием для преодоления критицизма должно быть знание и точное понимание “Критики чистого разума”, книги, написанной тяжелым языком и потому малодоступной широким кругам общества”15).

       Стоит отметить, что путь Лосского в философию был непрост и долог. Ему не пришлось идти проторенной дорогой, но имевшие место частые отклонения, а именно овладение иными базисными дисциплинами - физикой, математикой, психологией - существенно пригодились Лосскому впоследствии, когда он закладывал фундамент своей собственной философской системы. Уже к окончанию философского курса им были продуманы контуры этой системы, разработка которой стала важнейшим делом всей его последующей жизни. Ключевые для его мировоззрения идеи об “имманентности всего всему”, о преодолении дуализма между сознанием и бытием в акте интуиции сложились у него на рубеже веков в 1898 - 1899 годах.  В 1901-1903 годах Лосский отправился в заграничную командировку : он занимался в семинаре В.Виндельбанда в Страсбурге, в Лейпциге работал у В.Вундта, в Геттингене у психолога Г.Мюллера. В Петербург Лосский вернулся с готовой диссертацией  ( “Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма”), которая была защищена им в 1903 году. Ее доработанный текст, которому было дано название “Обоснование мистического эмпиризма” и который печатался в журнале “Вопросы философии и психологии” ( 1904-1905 гг.), затем уже под заголовком “Обоснование интуитивизма” вышел отдельной книгой. Она получила исключительно высокую оценку коллег и читателей, причем не только в России, но и за рубежом. На русском языке книга издавалась три раза; она выходила также в немецком ( 1908 г.) и английском ( 1917 г.) переводах.  Лосский вспоминает, что интерес к этой книге основывался у некоторых лиц на весьма забавном и примечательном недоразумении, именно на предположении, что автор подразумевает под словом “интуиция”  особую загадочную способность, присущую лишь некоторым высокоодаренным лицам. В действительности Лосский подразумевал под этим словом  нормальные и  обычные способы восприятия и умозрения, но задался целью показать, что все они “имеют характер непосредственного созерцания бытия в подлиннике”. Вот как он сам  вполне объективно и вполне  доступно говорит о достоинствах своей книги : “Теория знания интуитивизма должна была оказать помощь лицам, стоящим на двух противоположенных флангах, - и натуралистам, и религиозным мистикам. Натуралистам она дает право утверждать, что, наблюдая в микроскоп инфузорий или в телескоп светила небесные они исследуют не свои представления, а саму живую действительность внешнего мира. Религиозным мистикам она дает новые основания защищаться против упрека, что они живут в мире субъективных иллюзий и утверждать, что их созерцание суть проникновение в высший Божественный мир”16). 

           Вскоре Лосский становится признанным философом, философом “с именем”. Он уже был знаком  с Соловьевым, теперь знакомиться с Бердяевым и многими другими яркими представителями русского философско-религиозного Ренессанса. “Осенью 1904 года в Петербург приехали из Москвы С.Н. Булгаков и Н.А. Бердяев с целью основать журнал “Вопросы жизни” <...> и решили обратиться ко мне с предложением взять на себя номинально звание редактора. Знакомство с двумя этими общественными деятелями, которые с течением времени стали все более отдавать  свои силы философским и, наконец, религиозно-философским проблемам, было очень приятно”17). 

    Однако, в отличии от того же Бердяева, Лосский не обладал качествами публичного философа, трибуна, оратора. Он предпочитал  напряженную кабинетную работу, молчаливое уединение всевозможным диспутам и собраниям.  Лосский не был частым гостем  Религиозно-философского общества, предпочитая, в отличии от других философов, в том числе Б.П. Вышеславцева,  кропотливое самостоятельное исследование всякого рода дискуссиям, прениям и выступлениям.

    Впрочем, на одном  из собраний Религиозно-философского общества, в 1910 году он прочитал доклад “Идея бессмертия души как проблема теории знания”. Среди слушателей доклада был и молодой философ С.Л. Франк, который, ( наряду со многими другими своими коллегами, близкими к журналу “Логос”), по словам Лосского, был сильно разочарован изложенными докладчиком тезисами и после перерыва выступил одним из первых с принципиальными возражениями, начав свою речь патетическими словами : “Мы поражены таким содержанием доклада”18). Правда, очень скоро после имевшего место спора Франк сам примкнул к интуитивизму и начал разрабатывать своеобразную форму его в своей книге “Предмет знания” (1915 г.). Книга была использована Франком как диссертация на степень магистра. Официальными оппонентами на диспуте были Введенский и Н.О. Лосский.

    В 1907 году Лосский получил степень доктора философии за диссертацию “Обоснование интуитивизма”. После защиты докторской диссертации Лосский трудился над разъяснением и уточнением своих идей, опубликовав работы по гносеологии и метафизике “Введение в философию” ( 1911 г.), “Основные вопросы гносеологии” ( 1918 г.). Поначалу его деятельность была связана с выявлением историко-философских истоков и разработкой основных принципов интуитивизма как гносеологического учения. Затем, уже возведя гносеологический фундамент, Лосский начал выстраивать онтологические и метафизические “этажи” своей системы. Этому была посвящена его работа “Мир как органическое целое”, которая вышла в качестве отдельной книги в 1917 году, а за два года до этого была опубликована в журнале “Вопросы философии и психологии”. В своем  введении к этой книге Лосский пишет : “Мощными усилиями гениальных умов древнего и нового мира основные проблемы бытия давно уже решены. <...> Во второй половине Х1Х века главным препятствием к построению  г а р м о н и ч н о г о   ц е л ь н о г о  м и р о в  о з з  р е н и я ( курсив С.Д.) служила молодая философская наука гносеология ( теория знания).  Исходя незаметно для себя самой из ложных предпосылок механистического ( неорганического) мировоззрения, она давала на этой основе узкое решение вопроса об истине, или отрицая совершенно всякую возможность метафизики как науки, или обосновывая только психологистический идеализм...<...> Гносеологическая теория, названная мною интуитивизмом <...> задается целью возродить право метафизики на существование”19).

         Столь смелые декларации, которые Лосский не стесняясь приводит в своем введении, претендуют как минимум на новый “переворот” в философии, подобный кантианскому.  Вместе с тем, сама работа свидетельствует что философ имел все основания для подобных  глобальных претензий. На суд читателей, как специалистов, так и рядовых любителей философии предстает выверенная, универсальная, внутренне и внешне сбалансированная философская система, которую можно было бы назвать системой  о р г а н и ч е с к о г о   к о н к р е т н о г о  и д е а л - р е а л и з м а.  Именно так называется десятая глава книги, которая  не вошла в журнальное издание 1915 года, поскольку была написана Лосским позже. 

   Итак, главной проблемой для Лосского в период написания книги “Мир как органическое целое” было выявление своего рода онтологической связи между элементами мира, обеспечивающей возможность “гносеологической координации”, прежде всего интуиции как непосредственного ( “в подлиннике”)  восприятия реальности. “В теории знания эта спайка была установлена лишь как координация познающего субъекта со всеми существами и процессами всего мира. Теперь предстояло найти условия существования самой этой координации”20). В своих поисках Лосский обращается к истории философии. Он читает “Историю метафизики” Э.Гартмана, прорабатывает сочинения Фихте, Гегеля, Шеллинга, открывает для себя Плотина как “первоклассного гения” философской мысли. Импульсы идут и от современной ему философии : от феноменологии, от “живого видения творчески изменчивого бытия”, которое он находит в работах А. Бергсона. Осенью 1913 года П.А.Флоренский прислал Лосскому свой труд “Столп и утверждение истины”. Лосский открыто признается в своих мемуарах, что содержащееся в книге Флоренского учение о “единосущии” тварных личностей дало завершающий толчок для построения картины онтологических связей “субстанциальных деятелей”, которую мы находим в “Мире как органическом целом”.

   Постепенно Лосский вполне серьезно заявляет о себе, как о религиозном философе. Заканчивая свою книгу “Мир как органическое целое”, и проводя сравнительный анализ конкретного и отвлеченного идеал-реализма, Лосский обозначает ту область своих философских, и, шире, л и ч н ы х интересов, которая до конца жизни останется предметом его чаяний и упований, венцом  его духовного творчества : “...Иной характер имеет мир в изображении конкретного идеал-реализма. Согласно этому учению, в основе мира и притом выше мира есть Бог не как совершенство, а более того - как Сущее сверхсовершенство. Далее, в основе мира и притом в составе самого мира есть Царство Божие, Царство духа как  о с у щ е с т в л е н н ы й      и д е а л ( курсив С.Д.). Существа, наиболее далекие от него, могут надеется достигнуть его, потому что это Царство есть  и лучи его хоть в малой мере по благости Божией освещают каждого из нас, помогая переносить Бедствия и тягости той несовершенной жизни, на которую мы обрекли себя”21).

     Летом 1916 года Лосский вместе со своей супругой, Людмилой Владимировной Стоюниной, дочерью Марии Николаевны Стоюниной, возглавлявшей знаменитую на весь Петербург женскую гимназию, посещает Ясную поляну, а затем и Оптину пустынь. “В это время  в связи с моими занятиями метафизикою у меня начался медленный процесс возвращения к религии”, - впоследствии напишет он.22)

     Октябрьскую революцию Лосский воспринял как “величайшее бедствие в жизни народа”. О бурном послереволюционном периоде он высказывается довольно лаконично, но за этой лаконичностью прячется глубокая боль за страну и свою собственную судьбу : “Началась скучная беспросветная жизнь под давлением большевицкого деспотизма”23). Для Лосского, как и для других российских интеллектуалов его круга, наступило время бедствий, испытаний, гонений, время триумфального шествия воинствующего безбожия. В начале 20-ых годов, казалось, забрезжил свет :  в Петербурге оживилась деятельность Философского общества, стали печататься новые журналы. Но Советская власть жестоко подавила все эти инициативы.  В 1922 году Лосский был арестован и выслан советским правительством в Германию, в числе других 120-ти ученых, писателей и общественных деятелей. Большевики  принудили группу русских ученых, в числе которой были Лосский, Франк, чуть позже Вышеславцев покинуть  границы  России, охваченной пафосом социалистического строительства. Высылка, как наиболее радикальное решение "философской проблемы", была предопределена всем ходом новейшей истории, логикой   революции. Накануне,   в  1921  году, Н.О.Лосский, вместе с большинством  сотрудников  кафедры  философии был  уволен большевиками из  университета, с  характерной для того времени формулировкой :"за идеализм". Журнал "Мысль", который он редактировал, был закрыта его четвертый номер, готовившийся к выпуску - рассыпан.

     Уволен “за  идеализм”, -  в этой емкой “классовой" формулировке, пожалуй, сокрыт смысл коллизии “профанного гуманизма” (метафора Франка), исповедуемого большевиками, и “конкретного идеал - реализма”,  исповедуемого русскими философами, здесь обнаруживает  себя конфликт не только двух мировоззрений, но и двух эпох - эпохи философского Ренесанса и эпохи триумфального шествия демонической власти, конфликт двух максим человеческого поведения. Однако, вопреки торжеству массового умопомешательства, русские философы своим личным  примером утверждали нетленные идеалы, возвещая о торжестве вечных, вневременных идей, действуя независимо от контекста  текущих  событий. В этой связи можно сказать, что некоторые слова Н. О. Лосского становятся пророческими : “Идеальное бытие. <...> Этим  словом  я  обозначаю  бытие, стоящее выше  пространственно-временной системы смены событий". Начинается новый период  скитаний, на этот раз вынужденных.  Впрочем, настоящий философ имеет только духовную родину, и жизнь в любой из стран на этой Земле является для него скитанием.

      Как уже было отмечено, Лосский еще до революции испытывает глубокие богоискательские настроения. Трагические революционные события, социальные и психологические потрясения только усиливают их. Сын Лосского,  Борис,  был свидетелем духовного преображения своего отца. Он пишет : “Относительно постепенного возвращения отца к религии могу свидетельствовать о следующем : до Революции из всей нашей семьи в церковь не ходил только он один. Помню однако, что в революционную весну 1917 года, когда среди моих классных товарищей ( детей 11-12 лет )  стали подниматься разговоры о несуществовании Бога, что меня страшно огорчало, я уже знал хорошо, что за утешительными апологетическими аргументами надо было обращаться к отцу. Летом этого года, когда мы <...> стояли на молебне , отец перекрестился и помню, что меня это поразило, как явление  еще совсем непривычное. Говеть после тридцатилетнего перерыва  начал он, может быть, на страстную неделю 1918 года и, во всяком случае, был на духу перед Пасхой 1919 года, у отца Иоанна Слободского <...>”24).

  Постепенно Лосский становится религиозным ортодоксом в аутентичном, позитивном значении этого слова. Пример неисповедимости Божьей воли и непредсказуемости человеческих судеб  дает нам история воспитания и становления старшего сына Лосского - Владимира.  Владимир Лосский, будущий известный богослов и философ, яркий представитель православной культуры,  в 1919 году переживал кризис неверия. И именно Николай Лосский убедил сына не отвращаться от исповеди и причастия.

    В том же, 1919 году, Андрей Белый предлагает Лосскому прочитать публичную лекцию в основанной им Вольной Философской Академии ( Вольфил) на тему “Бог в системе органического миропонимания”. По всему Петербургу были расклеены объявления о лекции. Помимо интеллигентов, жаждавших “услышать лекцию против атеизма” в аудитории собралось множество матросов и красноармейцев. Окончание прений было весьма показательным : “ В заключение попросил слова матрос, один из тех, кого Троцкий назвал “краса и гордость революции”. <...> “Профессор Лосский говорит о Боге что-то непонятное и ненужное. Где Бог ? -  Бог - это я”, провозгласил он, тыкая себя рукою в грудь. “Боги - это они”, указал он на своих товарищей”25).

         Вне всякого сомнения, чтение лекций на религиозную тему не могло рассматриваться представителями советской власти как фактор, способствующий повышению уровня культуры красноармейцев. Осенью 1921 года Лосский, вместе с И.И.Лапшиным и большинством сотрудников кафедры философии, был уволен из университета “за идеализм”.

  Перенеся зимой 1922 года тяжелый приступ желчекаменной болезни, Лосский начал хлопотать о выезде на лечение в Чехословакию. Но судьба распорядилась так, что он попал в эту страну иным путем - вначале он был выслан в Германию. Из Берлина Лосский перебирается в Прагу, где он преподает в Русском университете. Теперь исследовательская деятельность мыслителя была направлена на создание этического раздела системы, который призван был дополнить ранее разработанные гносеологическое и онтологическое учения. В центре интересов философа оказались проблемы свободы, добра, противопоставления  абсолютных и относительных ценностей. Ряд работ по этике, задуманных в пражский период были разработаны и опубликованы позже ( “Условия абсолютного добра. Основы этики”, “Свобода воли”, “Ценность и бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей”).

    Свое этическое учение Лосский характеризовал как “христианскую теономную этику любви” : в основе ее лежит разработанный им в метафизике иерархический персонализм, из которого следует понимание свободы и любви ( трактуемой вслед за Флоренским как конкретное единосущие двух или более лиц )  в качестве онтологических условий непосредственного усмотрения и опознания абсолютных ценностей.

   Параллельно Лосский много занимался  историей русской культуры, сфокусировав свое внимание на философии. Он читал в университетах и центрах европейских стран лекции, писал статьи, посвященные философии России. Впоследствии, уже в американский период жизни Лосского, эти его исследования были обобщены в ряде работ : “История русской философии” ( издана в Нью-Йорке в 1951 году), “Достоевский и христианское миропонимание” ( 1951), “Характер русского народа”( 1957). Много внимания философ уделил Соловьеву и развитию его идей в русской мысли ХХ века. Еще в 1923 году, приняв предложение прочитать лекции в Русском народном университете в Лондоне, он получил заказ на статью о Вл.Соловьеве и его последователях от журнала “The Slavonic Review”. При систематическом чтении трудов русских мыслителей ему “открылась значительность русской философии” и оценивая ретроспективно собственное творчество, Лосский полагал, что в своих метафизических построениях оказался наиболее близким к Вл. Соловьеву из всех русских философов.

  В интересах соблюдения исторической  правды стоит  упомянуть и о некоторых "расхождениях во взглядах" ( говоря эвфемически ) между Лосским и Вышеславцевым в вопросах как философского ( о чем будет поведано ниже), так и богословского плана. Вышеславцев считал Н.О.Лосского “представителем того течения современной философии, которому  принадлежит  будущее”, в то время, как Лосский, великий апологет органического миропонимания,  в свою  очередь выражался о философском наследии Вышеславцева в довольно комплиментарной  форме, отмечая, например:  “учение  Вышеславцева  об   очищении (т.е. сублимации, прим.С.Д.)   имеет   исключительно   большую  ценность”. С большим  сочувствием  отзывался  Лосский  о работе Вышеславцева "Сердце в христианской и индийской мистике”.  Можно привести и такие слова Лосского из работы “Мир как  органическое целое” : “Величайшее торжество примирения индивидуализма с универсализмом заключается в том, что согласно  этическому  учению  максимально  индивидуальное есть вместе с тем абсолютно ценное, ценное и для самой особи, и для всех остальных <...> как это прекрасно  выяснил  Вышеславцев в своей замечательной книге о Фихте”26).

   Несмотря на столь лестные обоюдные отзывы о философском творчестве в некоторых своих взглядах мыслители принципиально расходились. Впрочем, расхождения во взглядах Лосского и Вышеславцева имели место не только среди двух русских  философов, но  явились  отголоском многих и давних споров о “свободе слова”, “свободе  совести”, и  “сохранении  религиозной  чистоты  православия”. Эти споры продолжаются и по сей день. В  1935  году, в Париже, в Религиозно-философской академии был организован диспут, на котором Б.П.Вышеславцев решил поднять свой голос в защиту “свободы слова” на богословском споре о значении софиологического учения о.Сергия Булгакова. Полемика закончилось "не вполне академично", и привела  к  потасовке, в  ходе  которой  возбужденный  философ избил другого участника диспута - М.Ковалевского  27). Стоит  отметить, что  Н.О.Лосский, являющийся по своим творческим манерам и личным убеждениям гораздо большим консерватором, нежели группа демократически настроенных религиозных  философов, к  которой  принадлежал и Вышеславцев, осудил их позицию, считая её проявлением симпатии к “патологическим  формам  сектантской  мистики”28). Сам Лосский изложил свою позицию по поводу учения о. Сергий Булгакова ( к которому, кстати относился весьма и весьма почтительно) в книге “Бог и мировое зло”, когда описывал свою персоналистическую теодицею.

   Поддержка Лосским позиций своего сына В.Лосского и осуждение софиологического учения О.Сергия Булгакова вызвала “похолодание” и временное отторжение со стороны Бердяева и некоторых других философов, поддерживающих позицию  “свободы слова” и “свободы совести”. Лосский написал несколько личных писем Бердяеву, однако последний ни на одно из них не ответил.

   Думается,  что в данном вопросе на стороне каждой из “философский партий” была “часть правды”, ибо одна из сторон хотела отстоять авторитет православия  и потесняемой большевиками православной церкви, а другая старалась  утвердить  идею  плюрализма,  свободного  д и а л о г а, а значит признания множественности путей в столь  долгом и столь мучительном восхождении индивидуальной души к Абсолюту.

     К слову сказать, чем иным, как не “свободой слова, мнения и исследования” можно назвать позицию Лосского в вопросе о перевоплощении души и бурный спор по этому поводу со многими русскими философами ? Лосский  продолжил заниматься разработкой учения о “перевоплощении”, которая была начата им еще в России, выехав далеко за пределы родины. Философская дань Лосского древнему учению о перевоплощении души в среде его коллег - ученых, общественных деятелей и богословов вызвала еще большее отторжение, нежели когда-то его собственное учение об интуитивизме. В свое время интуитивизм в основном критиковали философы старшего поколения, например М.И. Каринский говорил, что “основной замысел интуитивизма граничит с безумием”, Введенский назвал эту теорию “своего рода одержимостью”. Теория перевоплощения в изложении Лосского стала объектом критики также философов и более младшего поколения, в том числе  ее активным “развенчанием” занимались Франк и Вышеславцев. Однако, Лосский, считая себя “лейбницианцем персоналистического толка”, проявил себя как стойкий и неколебимый защитник этого древнего учения. Уже потом, находясь в эмиграции, оберегая и отстаивая теорию перевоплощения в своих  спорах с многочисленными оппонентами, Лосский довольно часто будет приводить пример из жизни Лейбница, когда тот в кругу друзей , за чашкою кофе произнес однажды, что “в только что выпитом им кофе есть монады, которые, может быть,  со временем станут людьми”. Но это всего лишь ссылка на некий забавный и вдобавок бытовой случай из истории жизни великого философа. У Лосского были аргументы и посильнее, приведем, в частности, одно из его мощных философских обоснований указанной нами теории. Так, возражая Б.П.Вышеславцеву, утверждавшему, что “если нет памяти о прежнем воплощении, то нет и тождества личности”, Лосский блестяще отвечает : “Тождество личности состоит не в воспоминании об отдельных е д и н и ч н ы х  с о б ы т и я х ( курсив. С.Д.), а в том, что основные стремления  и страсти, выработанные прежнею жизнью, не осужденные данным лицом и составляющие сущность его эмпирического характера, сохраняются и определяют н а п р а в л е н и я  (курсив С.Д.) его дальнейшей жизни”29). Однако, еще более весомыми представляются нам аргументы, высказанные философом в полемике с С.Л. Франком и В.В.Зеньковским. Лосский, в частности, пишет : “В ответ на соображения Франка о единственности и неповторимости человеческого индивидуума, а также на мысли Зеньковского о неразрывной связи духа и души с телом укажу на то, что именно мой персонализм, и притом в связи с учением о перевоплощении, содержит оба эти тезиса. И в книге “Свобода воли”, и в своей системе этики ( “Условия абсолютного добра”) я излагаю учение о том, что всякая личность, следовательно всякий субстанциальный деятель есть индивидуум, т.е. существо единственное по своему бытию и незаменимое по своей ценности. Но совершенная реализация своей индивидуальности достигается личностью впервые в Царстве Божием, то есть при совершенном освобождении от  э г о и з м а.  (курсив С.Д.). Личность, находящаяся вне Царства Божия в следствии своего эгоизма, только несовершенно осуществляет свое индивидуальное своеобразие, но она подсознательно связана со своим будущим совершенным состоянием, и оно служит для нее н о р м а т и в н о ю  и н д и в и д у а л ь н  о ю  и д е е ю. Таким образом, все развитие личности <...> совершается как единое целое под руководством одной и той же нормативной индивидуальной идеи, служащей для нее маяком.

       Неразрывная связь духовной, душевной и телесной жизни, указываемая Зеньковским как возражение против учения о перевоплощении, вполне признана в моей теории. Выше было подробно изложено, что личность не входит в  г о т о в о е  т е л о ( курсив С.Д.), а сама строит свое тело, привлекая к себе союзников, соответствующих ее типу жизни. <...> ...и в течение каждой единичной жизни, в которой совершается переход от детского тела к телу юноши, потом взрослого человека, и даже ежедневно и ежеминутно в процессе дыхания и питания одни части тела удаляются, а другие элементы среды становятся на их месте. Лейбниц поэтому сравнивает смерть с внезапным похуданием, рождение, т.е. новое воплощение, с ускоренным ростом”30). Таким образом, Лосский последовательно отстаивает убеждения в том, что наша подлинная индивидуальность определяется лишь т е л е о л о г и ч е с к и, лишь в связи с Абсолютом, и не имеет ничего общего с динамическими психо-материальными  характеристиками. И разве это не истинно философская точка зрения ? В противном случае нам придется признать, что к понятию “индивидуальности” относится прическа, наличие бороды, усов, или, - что гораздо смешнее, -  каких-либо вредных привычек, приобретенных во время заточения в психо-материальном царстве.

      В 1940 году, в период нацистской оккупации Чехии Лосский готовил к печати свою новую книгу “Бог и мировое зло. Основы теодицеи”, которая вышла в свет в начале 1941 года. В этой книге, на основе целого ряда тезисов он отстаивает свою, в каком-то смысле “неудобную”, философскую теорию о перевоплощении (реинкарнации), и продолжает утверждать что эту теорию ни в коем случае нельзя рассматривать как противоречащую догматам Православной церкви.

  По требованию немецкой цензуры из книги был изъят ряд мест, о чем Лосский пишет в своих воспоминаниях, в которых также особо подчеркивает, что в данной книге он использовал разработанный им вариант п е р с о н а л и с т  и ч е с к о й философии. Персонализм Лосского основывается на признании л и ч н о с т е й, действительных, как, например, человек, и потенциальных, то есть стоящих ниже человека в качестве основы мира, или психоматериального бытия. “Надо помнить, что, согласно персоналистической метафизике, не только человек есть личность, способная удостоиться обожения по благодати, каждое существо - животное, растение, кристалл, молекула, атом, даже электрон - способно, переходя все к новым и новым формам жизни, стать со временем действительною личностью и подняться до Царства Божия”31).

    Царство Божие, или  В е ч н о е   д у х о в н о е  б ы т и е, согласно Лосскому,  есть обитель только всесовершенных личностей. Лосский бесстрашно ополчается против всех видов пантеизма, как грубых, так и “утонченных” : “Утонченные системы пантеизма, например выработанная Плотином в древности или Эд. Гартманом в новое время, утверждают ч а с т и ч н о е тожество мира и Бога. <...> Все эти учения  л о г и ч е с к и   н е с о с т о я т е л ь н ы : если Бог есть сверхсистемное начало и система мира сотворена Им путем абсолютного творческого акта, то существует резкая б ы т и й с т в е н н а я  грань между Богом и миром, между творцом и тварью <...>Такое учение, резко отличное от пантеизма, есть  т е и з м”32).

      Заслуга Лосского состоит не только в том, что он, используя свой боговдохновенный синтетический философский дар, предлагает яркую систему теизма, или правильнее будет сказать христианского монотеизма. Великая заслуга Н.О.Лосского состоит также в том, что он, в этом монументальном труде “Бог и мировое зло” весьма подробно рассматривает, подвергая философскому анализу и разработке некоторые догматы христианского учения о грехопадении и наказании. Мыслитель умышленно акцентирует  те  мотивы христианского  вероучения, которые говорят о персонализации ответственности каждой конкретной личности перед лицом Бога : “Нельзя говорить о единовременном Страшном Суде для всего мира  в целом, но над каждым из нас всегда совершается Суд Божий, и возможно, что бывают поворотные моменты в жизни отдельной личности, или целой  группы личностей, образующей какую-либо планету, солнечную систему и.т.п., когда Суд этот приобретает особенно драматический характер”33). Помимо этого,  в пятой, заключительной главе своей книги “Бог и мировое зло” он подробно излагает суть персоналистической теодицеи и ее соотнесенность с догматами Православной церкви, установленными на семи вселенских соборах. В качестве исходной философской предпосылки  Лосским используется уже упомянутый выше тезис о “бытийственной грани”, или “онтологической пропасти” между миром и Богом, той самой пропасти, которую в силах преодолеть только Воплощенный Логос, Сын Божий, по своей божественной природе единосущный Богу-отцу и Духу Святому, а по своей человеческой природе единосущный с тварным миром. Таково было было восприятие Бога (Абсолюта) Лосским - глубоко личностное, истинно религиозное восприятие.

    Точно также, как и в случае с большевицким режимом, религиозная проповедь Лосского не могла вызвать у апологетов и ложных толкователей философии Ницше - представителей безбожной фашистской власти - особенного восторга и трепета. В 1941 году, в силу политических и экономических причин, Лосский был вынужден покинуть Прагу. Сначала он переехал в Братиславу, где преподавал в Университете. В 1945 году, после прихода советских войск в Словакию, философ вынужден был искать новое место жизни и работы. Он перебрался во Францию, а потом в США, где жил его младший сын Андрей. Сначала Лосский работал в библиотеке Йельского университета, занимаясь книгами по русской культуре, а с 1947 по 1950 год был профессором в Духовной Академии Св. Владимира в Нью-Йорке.

        За шесть десятилетий неустанной творческой работы Лосским написаны сотни статей, почти три десятка книг, многие из которых разошлись в нескольких изданиях и переведены на различные европейские языки. Его жизнь была насыщена событиями, ему пришлось быть свидетелем двух революций у себя на родине, и участником двух эмиграций, протекавших на трех континентах ( если вспомнить его африканские “мытарства”). Но при этом его подлинной и неустанной устремленностью был  прорыв в сферу духа, духа, “который правит миром и достаточно терпелив, чтобы не утомиться”.

  Смерть  старшего сына Владимира Лосского сильно подточила здоровье философа. В начале июня 1960 года он  прилетает в Париж, к своему среднему сыну Борису,  и сразу же твердо заявляет о том, что  его организм разрушен и единственное, о чем он молится, есть скорейшее ниспослание ему смерти. К этому Лосский прибавляет, что лежать он хотел бы на русском кладбище Ste Genevieve, вблизи от могилы сына Владимира.

    Умер Лосский вечером 24 января 1965 года, в возрасте 94 лет, в клиническом помещении Русского Дома в Ste Genevieve -des -Bais в Париже, который стал для него последним скитом. На предсмертном свидании с сыном Борисом он на все его рассказы говорил неизменно : “всем, всем от меня кланяйся”. Угас он “безболезненно и мирно”, как-будто заснул.

     На могиле Н.О. Лосского водружен крест работы иконописца Леонида Александровича Успенского, с резными по дереву Распятием, образом Николая Чудотворца и надписью : “С в я т, С в я т, С в я т   Г о с п о д ь  С а в а о ф”.