Хиллман Дж. Поэтика адлеровской терапии

"Каждый, кто интересуется "психоанализом" и стремится получить адекватное представление о всей области современной психиатрии, непременно должен ознакомиться с работами (Альфреда) Адлера. Он найдет в них источник вдохновения..."

(К. Г. Юнг)

Современный человек, изучающий глубинную психологию, знает, что Альфред Адлер входит в триумвират создателей данной области исследований, и на этом его знакомство с Адлером, как правило, заканчивается. Нет ни архива Адлера, ни тома его переписки. Известны лишь несколько фотографий Адлера. В кругу энтузиастов популярной психологии его имя упоминается редко. Родом Адлер из Бургенланда в Австро-Венгрии (родина Листа и Гайдна). Он был врачом общей практики со специальной подготовкой в области офтальмологии. Еврей, обращенный в протестантскую веру, Адлер выглядел пухлым, приземистым человеком с бледным лицом. Во время Первой Мировой войны он служил на русском фронте. Большую часть своей жизни он прожил в Вене. Был моложе Фрейда на четырнадцать лет и на пять лет старше Юнга. Адлеру было 32 года, когда в 1902 г. Фрейд предложил ему войти в состав группы из пяти человек, которые составили первоначальное психоаналитическое общество. Несколько лет спустя, в 1907 г., когда была издана классическая работа Юнга "Психология раннего слабоумия" (Jung, CW, 3) ¹⁾, Адлер опубликовал свою классическую работу "Ueber Minderwertigkeit von Organen", которая была издана через десять лет на английском языке под названием "Исследование неполноценности органов и ее психическая компенсация".

Адлер сам отчасти был виновен в недостаточном внимании научной общественности к его открытию. Свое остроумие и проницательный ум он тратил на рассказывание анекдотов и беседы в кафе либо скрывал в стиле изложения, который слишком упрощал и искажал мысль. Его психическая восприимчивость была направлена на оценку достоинств музыкальных и вокальных произведений и на работу с портными, учителями и работниками социальной сферы, составлявших его клиентуру, которая существенно отличалась от клиентуры Фрейда и Юнга. Причем, если Фрейд в своей долгой жизни при столкновении со страданиями проявлял стоическое патриархальное величие, а внешние атрибуты жизни Юнга имели вид варварской пышности, то дальнейшая жизнь Адлера характеризуется уединенностью. Он вел жизнь изгнанника в нью-йоркской квартире в период депрессии, проводя вечера в кинотеатрах, а не за письменным столом в кабинете. Умер он в возрасте 67 лет на улице далекого шотландского городка. Как и его великие соратники, Адлер также воплотил в своей жизни и смерти свои основные идеи: человеческую неполноценность и чувство сострадания.

После издания переписки между Фрейдом и Юнгом они как члены первоначального триумвирата основателей психоанализа выдвинулись на передний план. Последователи в основном оставляли без внимания взаимосвязь идей Адлера и Юнга. В своем капитальном исследовании начальных форм глубинной психологии Генри Элленбергер, например, лишь дважды, причем вскользь, упоминает о Юнге в главе, посвященной Адлеру. Сам Юнг был достаточно хорошо знаком с ранними основными работами Адлера и кратко изложил их содержание в своих публикациях. Он многократно высказывал свое уважение к Адлеру. Во время борьбы Адлера с Фрейдом Юнг вначале поддерживал Фрейда, но затем в одном из важных писем (FJL, Dec. 1912, J 335) Юнг допускает оговорку, указывающую на его отождествление с Адлером и независимостью.

Но кроме совместной борьбы с Фрейдом Юнга и Адлера объединяло нечто большее. Они оба испытали на себе влияние Канта и Ницше и оба опирались (разрабатывая по-разному) на такие общие основные понятия, как смысл, индивидуальность, коллективное сознание и чувство близости, противоположности и компенсация, а также психическая бисексуальность. Если говорить о наличии у Юнга фрейдовских параллелей, то даже в большей степени существуют и параллели адлерианские.

В своих исследованиях Адлер затрагивает практические аспекты анализа человеческой судьбы, которые представлены в данной главе и составляют одну из основных тем этой книги: что мы делаем с сознанием несовершенства? Как нам жить с этим сознанием? Если каждый из нас одновременно испытывает ощущения изначальной неполноценности и базовое человеческое стремление к совершенству, тогда как мы можем распознать наши низины и возвыситься до наших вершин? Разве не здесь заключено исцеление, которого мы ищем: освобождение от двойного проклятия нашего западного мифа - видения совершенства духа и фундаментальной ограниченности материи, двух архетипических вымыслов, которые определили два значения слова "потребность" как влечение и как полное отсутствие чего-либо. Далее: какая связь существует между местом вымысла в исцелении, к которому мы стремимся, и местом пребывания психики, между совершенством духа и ограниченностью материи? Адлер был глубинным психологом, который взял эти темы - двойственность человеческой природы, неполноценность, совершенство, вымысел - в качестве основных концепций для своей метафоры человеческой природы.

Если точно следовать идеям Адлера, то эти концепции, вероятно, лучше представить как вымыслы. Ибо, несмотря на характерную для него мрачность стиля, он не так уж педантичен и лишен воображения, как кажется. Все основные концепции Адлера можно рассматривать как поэтику жизни в той мере, в какой фрейдовская теория сновидений и юнговская теория архетипических образов рассматривается в качестве поэтики, как результат деятельности воображения.

а. Неполноценность органов и неполноценность органического

Уже в египетских медицинских обрядах фиксировалась взаимосвязь между определенными органами тела и изображениями определенных божеств. При подготовке мумии к бальзамированию легкие помещали в сосуд в форме обезьяны, кишки - в сосуд с крышкой в форме сокола, желудок - в сосуд, увенчанный головой шакала, а печень - в сосуд с головой человека. Изъятые органы размещались под "рубриками" изображений божеств или архетипических структур, которым, как считалось, они должны были соответствовать или принадлежать. В средневековой медицине отчасти благодаря Галену и исламу различные виды душ - животные, растительные, генеративные, духовные, родовые - ставились в соответствие с различными областями и системами человеческого организма. Позднее Платнер (1744-1818) считал, что каждый основной орган обладает своей жизненной силой. В середине XIX в. Домрих подчеркивал взаимосвязь между определенными эмоциями и определенными органами. В конце XIX в. Вернике считал, что основные органы имеют свои символические изображения. Юнг (Jung, CW, 15, par. 166; рус. пер. - Юнг. Т. 15. С. 158; Jung, CW, 12, par 140) ссылается на точку зрения Вернике и в своих тавистокских лекциях (Jung, CW, 18, par. 135, 299) приводит несколько замечательных диагностических соображений, сопоставляя психические образы с органами тела. Аналогичные рассуждения лежат в основе фрейдовской теории особенностей характера, которые соотносятся с различными физиологически эрогенными зонами.

Адлеровская теория характеризуется большей всеобщностью и в то же время большей детализацией. Адлер утверждает, что у каждого из нас существует точка наименьшего сопротивления, органическая ахиллесова пята, которая определяет основные направления нашей психической жизни. Адлер приводит множество примеров, среди которых он упоминает "дефектное строение уха Моцарта, отосклероз Бетховена, меченое ухо Брукнера", галлюцинаторные явления у Шумана и предполагаемую детскую глухоту Клары Шуман (OI, par.60). В одном из примеров он ссылается на исследование, в котором показано, что более 70% учащихся художественных училищ имеют дефекты зрения (OI,par.61).

Адлер устанавливает взаимно-однозначное соответствие между аномалией органа и психической деятельностью: уши - музыка. На чрезмерную упрощенность и "ненаучность" такого подхода ему указали в учебной комиссии, которая единогласно отказала ему в приеме в докторантуру венского университета (EII, 586). Его теорию неполноценности органов не сочли достаточно научной на основании существовавших в то время критериев, во-первых, потому что в соответствии с этой теорией органы рассматриваются как целостные функциональные системы, связанные с конституцией (что не тождественно наследственности) и, во-вторых, потому что она не учитывает микроуровень органов и их взаимосвязи. Таким образом, наше внимание привлекает отнюдь не физиологически буквальное представление о неполноценных органах. Напротив, наше внимание привлекает психологически образное представление о том, что вся наша психологическая жизнь проистекает из ощущения органической слабости (т. е. не столько из ощущения неполноценного органа, сколько из ощущения органической неполноценности), что мы как физические существа слабы по природе и что именно неполноценность претворяет нашу психическую жизнь в действие (par.161). По словам Адлера, "осознание индивидом соматической неполноценности превращается в постоянную движущую силу развития его психики" (NC, par.1). "Неполноценный орган постоянно требует к себе особого интереса и внимания" (NC, par.11). Та или иная из наших органических систем - горло и опухоль, колени и их подвижность, кожа и ее экспрессивная/защитная чувствительность - становится комплексом или образом, на котором сосредоточивается наше психическое внимание, аналогично тому, как крошечное пятнышко крови на платке Ганса Касторпа становится импульсом появления образа волшебной горы.

Неполноценный орган способен передавать информацию, поскольку существует то, что Адлер называет "диалектом органа", "жаргоном органа", с помощью которого этот орган расскажет нам о нас самих, когда мы изучим его язык. В качестве доминирующего образа, пораженный орган постоянно требует нашего внимания и служит "неиссякающим источником данных" (NC, par.7) для наших психических фантазий и проявлений. Таким образом, "благодаря интроспекции и сосредоточению внимания на этих неполноценных точках" (NC, par.8) они служат местами сосредоточения огромных потенциальных возможностей. "Вся наша человеческая культура основана на ощущениях неполноценности" (L, par.45).

Мы не должны слишком узко и буквально понимать местоположение органа и ощущение неполноценности. В этом случае Адлер имел в виду также и крайние проявления своеобразия любого рода, включая необыкновенную красоту (ОС'67, par.473). Тем не менее жизнь души проистекает из ощущения своеобразной неполноценности, сосредоточенного на одном существенном органическом образе, причем это место сосредоточения становится pars pro toto (часть вместо целого) для неполноценности всех живых существ вообще и каждого живого существа в частности, т. е. это место превращается в образ во плоти, который, подобно даймону, направляет и оберегает действительное развитие психической жизни индивида. Наше развитие осуществляется в области наших слабых точек, которые служат источником нашей жизни. Поэтому, погружаясь в глубины адлеровской интуиции, мы обнаруживаем, что любая фантазия об исцелении, которая утрачивает это ощущение органической неполноценности, определенное местоположение в телесном образе, также утрачивает ощущение самой души. В письме к Лу Саломэ (Lou, par.161) Адлер подчеркивает следующую мысль: "Психическое - это название для обозначения потенциальных возможностей жизни неполноценного существа". Вообще говоря, ощущение души означает ощущение неполноценности. В настоящее время благодаря Адлеру древнее стремление определить местоположение души в теле получило иной смысл: наша душа есть наше место наименьшего сопротивления.

Место наименьшего сопротивления, безусловно, служит тем местом, в котором сопротивление концентрирует оборонительные силы. В местах нашей наибольшей уязвимости и незащищенности мы проявляем наибольшее упрямство и прилагаем максимальные усилия, чтобы скрыть такие места. С точки зрения психотерапии адлеровская теория неполноценности органов представляет такую формулу: наиболее близко мы приближаемся к душе, когда самым внимательным образом рассматриваем ее защитные механизмы. Терапевтическая задача состоит не столько в том, чтобы разрушить защитные механизмы и преодолеть сопротивление, сколько в том, чтобы вновь открыть необходимость этих механизмов и проявлений, которые служат реакциями психики на свои слабости. Душа состоит из своих защитных механизмов и проявлений.

В плане исцеления адлеровская теория неполноценности органов позволяет сделать несколько интуитивных открытий. Во-первых, она позволяет переместить "бессознательное" из ментальной сферы в сферу переживания неполноценности. Бессознательное обеспечивает непосредственное переживание неадекватности, и поэтому мы постоянно создаем бессознательное, защищаясь от ощущения неполноценности. Во-вторых, Адлер придает особое значение телесным симптомам. Они позволяют нам сохранить связь с душой, поскольку напоминают о неполноценности. В качестве девиза можно было бы взять слова "Ваша душа - в вашем симптоме". В-третьих, Адлер дает новую формулировку старой проблеме конфликта между душой и духом и прослеживает его существование в жизни человека начиная с детского возраста. Устремленная ввысь часть нашего существа, которая исторически считается духовной, подавляет другую часть, считающую себя совершенной, а свою соседку - неполноценной и женственной. Иерархическая перспектива духа помещает душу в сферы, которые считает более периферическими и низкими, т. е. в органическое тело, в котором душа сообщает о своем существовании с помощью симптомов.

б. Невротическое мышление и гермафродит

Неполноценность проявляется в стиле нашего мышления. Из-за ощущений неполноценности и неуверенности мы создаем умственные концепции для установления над ними контроля. Эти концепции выполняют функцию путеводных вымыслов, руководящих фантазий, с помощью которых мы объясняем мир. Самую существенную из этих форм невротической защиты, к которой, вероятно, можно свести все другие формы, Адлер называет "антитетическим мышлением", "которое реализуется в соответствии с принципом противоположностей" (NC, 2, 33). Ум создает противоположные полюса: сильный/слабый, верхний/нижний, мужское/женское - и эти путеводные вымыслы формируют наш жизненный опыт. Антитезы разделяют мир на две ясно очерченные части, позволяют применять силу в волевых действиях и спасают нас от ощущения слабости и бессилия. Более важным, чем эти пары, представляется то, что антитетическое мышление служит утешительной мерой защиты от истинной реальности мира, которая, по мнению Адлера, характеризуется скрытыми дифференциациями, а не противоположностями (L, par.74). С точки зрения Адлера, представление о том, что абстрактные противоположности отражают реальность, опирается на невротическое мышление, поскольку все антитезы в конечном счете относятся к силовой концепции соотношения между высшим и низшим, воплощенных в обществе в форме мужского и женского начал.

Таким образом, вместо следования логике реальности, антитетическое мышление создает иллюзию власти над ней. Кроме того, антитетическое мышление характеризует примитивное сознание (как это было "открыто" Леви-Строссом в его бинарной структуре мифа). Как говорит Адлер, в "мифологии", в легендах, космогонии, теогонии, в примитивной эстетике и произведениях психотиков осуществляется резкое разграничение основ философии и явлений с помощью абстрагирующего вымысла. Стремление к такому разделению ... берет начало в защитной тенденции" (A&A,par.248). Эта "антитеза, сформулированная в аристотелевских категориях, и противоположности, приведенные в таблице Пифагора, проистекают из ощущения неуверенности... Не следует впадать в широко распространенное заблуждение, усматривая в этом сущность вещей" (NC, par. 25'PLS A&A,par.229).

Конечную основу антитетического мышления составляет пара мужское/женское, "единственная реальная антитеза" (NC, par. 99), которая в свою очередь сводится к переживанию в раннем детстве "психического гермафродитизма" (такое название имела научная статья, опубликованная Адлером в 1910 г.). "Психика имеет как женские, так и мужские особенности (IP, 21), поэтому начиная с детского возраста мы отождествляем с женским не только слабость и неполноценность, но и амбивалентность, обусловленную слабостью. Более того, гермафродитическая амбивалентность указывает на неполноценность и "воспринимается в определенно антитетической форме", которая защищает нас от ощущения неполноценности (NC, par.353). Общество убеждает нас в том, что возможны только две половые роли" (U, par. 135), и поэтому происходит "рассечение" (NC, par. 345). Неуверенности соответствует необходимость выбора либо/либо или альтернативное мышление, которое Юнг связывал с сознанием Эго ²⁾ (Jung, CW 8, par. 557) и с односторонностью невроза ³⁾.

Мы можем отметить здесь, что "открытие" бессознательного произошло одновременно с "открытием" бисексуальности. С тех пор глубинная психология начиная с Флисса, Вейнингера, Эллиса и Ломброзо и кончая Фрейдом, Адлером, Юнгом и Ньюманном двуполушарностью мозга и причуд андрогинности продолжает соединять эти два вида двойственной природы. Бисексальность становится неотличимой от биментальности, поэтому два вида ментальной деятельности наделяются признаками пола, а двойственность ума также выражается в терминах мужского или женского рода (IP, par. 21).

В этом вымысле, как мне кажется, скрывается архетипическая личность, та фигура, которую Адлер назвал Гермафродитом, фигура, которая соединяет в себе не только два рода, но и две основные мысли глубинной психологии: алхимические тайны и герменевтику с эротическим воображением, которое приписывает тот или иной пол своим предметам. Гермафродит - дитя Гермеса и Афродиты. Он предвещает появление мифологической темы, которая одновременно характеризуется бесчестием, либидинозностью, неестественностью, невероятной причудливостью и тем не менее увлекает нас в область мистерии, вызывая ненасытное любопытство.

Эта фигура одновременно проявляется в виде антитетических противоположностей, которые составляют ее суть и тем не менее не могут восприниматься буквально. Мы сталкиваемся с замечательными амбивалентностями, со снедаемым любопытством субъектом познания (сексуальный компонент герменевтического стремления) и с непостижимым объектом познания (сопротивление алхимической тайны). Сколь бы отталкивающей ни была эта фигура, она в то же время является порождением Афродиты, неизменно соблазнительным и привлекательным. Глубинная психология, подобно гермафродиту, требует дальнейшего раскрытия загадок, она способна придавать объектам форму либидо без их эротизации и переносить фантазию в сферу неправдоподобной любви, которая не предназначена для производства потомства. Глубинная психология попыталась свести эти явления к различным рациональным объяснениям, но мифологическую основу лучше искать в той фигуре, о существовании которой напомнил Адлер.

Не только Адлер, но и Фрейд с Юнгом опирались на фигуру гермафродита в своих представлениях о цели психоанализа. С точки зрения Фрейда эта цель состоит в преодолении страха перед кастрацией у мужчин и стремления к обладанию пенисом у женщин. С точки зрения Юнга эта цель выражается в откровенно сексуальных представлениях об инцесте, небесном браке и гермафродитической конъюнкции. Только гротескный образ Гермафродита позволяет в определенной мере понять то, что эти научные, объективные и серьезные идеи выражаются с помощью столь странного, почти порнографического языка органов.

Если восстановление в той или иной форме психического гермафродитизма имеет существенное значение для понятия исцеления во всех трех глубинных терапиях, тогда любую дизъюнктивную операцию следует считать противопоказанной. Мы не можем рассчитывать на то, что Эго, созданное по образу и подобию героя с мечом (символом принятия решения) в руках, приведет нас к исцелению. В нем воплощена лишь одна из очевидных форм мужского протеста против ощущения неполноценности, а его ахиллесова пята и геркулесово одеяние служат признаками его врожденного гермафродитизма. Психический гермафродитизм заключает в себе рядоположенности, не воспринимая их в качестве противоположностей. Противоположности между сознательным и бессознательным, мужским и женским, позитивным и негативным, индивидуальной душой и обществом расчленяют естественную для гермафродита амбивалентность. Гермафродит являет собой образ, в котором естественное является неестественным,- изначальный образ противоестественного (contra naturam - против природы). Физический подход к проблемам естественных тел и биологического пола подвергается пересмотру на основе особенностей неестественной фантазии. Природа трансформируется с помощью деформирующей ее имагинации, физическое (physis) преображается поэтическим (poiеsis).

На основании вышеизложенного мы можем составить представление о том, какие вымыслы исцеляют: абсурдные, неосуществимые, вымыслы неточные, которым органически чужда однозначность. Разве это само по себе не есть вымысел? Не поэтому ли после нескольких веков просвещения психотерапия в отчаянии обратилась к мифам за поддержкой для своей терапии, ибо без мифа гермафродит превращается в грустного, странного транссексуала, в обычного пациента, лишенного вымышленной истории. Если Асклепий являет собой архетипическую фигуру целителя, то Гермафродит воплощает в себе архетипическую фигуру исцеления, психическое исцеление воображения, исцеляющий вымысел, вымышленного целителя, для обозначения которого не подходит ни одно личное местоимение. Этот персонаж не может существовать в жизни, но необходим для воображения.

Эта фигура также помогает нам произвести переоценку антитетического способа мышления. Сам способ мышления становится сиамским близнецом инсайта. Идея никогда не существует в одиночестве, она всегда нераздельно включена в сизигию ⁴⁾ и интуитивно постигается другим членом пары. В пределах этих пар мы можем созерцать саму интуицию, рассматривать свое собственное отношение. Любая интуиция предполагает наличие точки зрения, с которой она рассматривается: то, что представляется мне как неполноценное и слабое рассматривается с точки зрения другого элемента пары как превосходство и сила. Ничто не существует как таковое. Я не могу видеть пылинку, не замечая в то же время луча света.

Таким образом, когда мы сталкиваемся с антитетическим мышлением, нас перестает интересовать, как реализовать конъюнкцию, выйти за пределы опыта, найти синтетическое третье, или произвести андрогина. Ибо при таких операциях антитезы понимаются буквально, не позволяют сознанию отойти от своих невротических построений и перейти от фрейдовских фактов к адлеровским вымыслам (Lou, par. 52, par. 127). Вместо этого нас интересует, что мы уже сделали, дабы избавиться от нашего двойника, который был нам дан вместе с душой, от амбивалентного, неполноценного, даже постыдного сознания нашего психического гермафродита. Эта фигура не только скрывается в "противоположностях" (которые используются в качестве защиты от нее), но и реализуется в качестве цели терапевтической деятельности, странной, в высшей степени неестественной и фантастической, а в некотором отношении даже постыдной.

в. Вымышленные цели

Критический отказ от представлений о двойственной природе души Адлер называет "мужским протестом", потребностью победить, занять господствующее положение. Он также называл этот отход "стремлением к совершенству" или "превосходству". Вначале он полагал в качестве оснований этого стремления социалдарвинизм и борьбу за выживание, неполноценность биологических органов и потребность преодолеть слабость, а также ницшеанскую волю к власти. (В то же время Юнг рассматривал переход от неоднозначности к направленному гелиосознанию на основе героического мифа [Jung, CW 5]). По мере развития своих воззрений Адлер стал рассматривать индивида как единственную основу стремления к совершенству. Оно составляет своеобразие человеческой природы, "стремление, побуждение, нечто такое, без чего жизнь стала бы немыслимой" (A&A, par. 104). В своих последних работах он меняет местами передний и задний планы: ощущение неполноценности не вызывает у нас стремления к превосходству, а проистекает из "врожденного" стремления к превосходству. Возвышенный дух теперь не вознаграждает преисполненную благоговения душу и не компенсирует ее слабость, а требует от нее больше, чем она способна реализовать.

Не следует слушать Адлера ушами Юнга, полагая, что "великое стремление ввысь", как называет его Адлер, и есть самость как реальность в буквальном смысле этого слова.

Это очень важный и деликатный момент. Адлер говорит: "Стремление к совершенству является врожденным. Это высказывание не следует понимать буквально, как будто стремление способно все привести к совершенству и нуждается лишь в саморазвитии" (A&A, par. 104). Я полагаю, что он проводит различие между врожденным духовным финализмом, который характеризует всю психическую деятельность, и вымышленными целями, с помощью которых душа представляет себе идеальные цели. Он предостерегает против понимания "врожденного" стремления как конкретного влечения (в понимании Фрейда) или как эмпирического факта, для доказательства которого мы собираем данные (в понимании Юнга). Мы стремимся к совершенству, но совершенство не имеет конкретной эмпирической цели. Адлер мог бы первым ответить на наш вопрос о стремлении души следующим образом: душа стремится, поскольку конечная причина стремления (его telos) должна оставаться нереализованной. Каждое ее движение характеризуется внутренней целенаправленностью, и тем не менее она не способна воплотить свою целенаправленность в виде какой-либо конкретной цели.

Здесь мы имеем дело с проницательностью адлеровской мысли, ибо его "стремление к совершенству" составляет концепцию духа, который невозможно зафиксировать ни в одном из его откровений даже в тех случаях, когда он насыщает смыслом все стремление. В данном случае позиция Адлера скорее сближается с позицией того Юнга, который рассматривает конечное как точку зрения на все психические события (психические события как целенаправленные), чем с позицией того Юнга, который стремился конкретизировать цель, включая ее в состав доказуемого процесса индивидуации самости.

В отличие от Фрейда и Юнга Адлеру удалось устранить конкретизацию потому, что он пользовался иным источником, "Философией условности" Ганса Вайгингера, которому он неоднократно высказывал свою признательность (IP, par.224, 230, NC, EI, par.606-608, 630-631, A&A, par. 76-89). Хотя Адлер и не всегда был способен разглядеть условности в своих конкретизациях, тем не менее наиболее характерная или ценная для нас особенность его психологии состоит в его понимании абсолютно вымышленного аспекта нашей сознательной психики. Как сказал Вайгингер, "субъективное есть вымышленное" (V, par.108). Психика создает концепции и образы, а ум использует их в качестве проводников или, по словам Адлера, "путеводных вымыслов".

Таким образом, совершенство является необходимым вымыслом, который в прагматическом отношении так же необходим, как и то, что истина "является лишь самым целесообразным заблуждением" (V, par.108). Когда мы осознаем цель совершенства, к которой мы стремимся, как нечто невозможное в объективном и буквальном смысле, тогда мы также можем осознать, сколь необходимо это вымышленное совершенство. Психика подбрасывает нам цели в качестве наживки, чтобы поймать живую рыбу, и создает вымыслы, чтобы подтолкнуть нас к действию и направить наши действия в нужное русло. Как сказал Юнг, "духовная цель, указывающая на нечто запредельное, абсолютно необходима для здоровья души" (Jung, CW 17, par. 291). И в этом случае мы имеем не определенную цель, не сформулированную задачу, а ощущение цели (у Адлера и Юнга), которое характеризуется перспективностью. Это - телеологический подход, ибо, как говорит Юнг, "бесцельных психических процессов не существует" (Jung, CW 5, par.90). Все имеет значение, все значимо. Мы сознаем целенаправленность: существует путь и мы движемся по этому пути, находимся в процессе движения вперед, который Адлер назвал стремлением к совершенству, а Юнг - индивидуацией.

Для обозначения пути в греческом языке употребляется слово methodos, метод. Понимание того, а чем говорят Адлер и Юнг, соответствует пути или методу психотерапии, чья основная задача состоит в сохранении ощущения пути с помощью ее метода. Мы можем идти этим путем, только защищая целенаправленность от конкретизации, от определенных целей. Действие целей, особенно возвышенных и прекрасных целей, можно сравнить с действием идей, получивших слишком высокую оценку, или с действием корней заблуждений, питающих огромные кроны деревьев, под которыми укрывается паранойя, или с распространением идеалов огромной значимости, характеризующих позитивные цели огромного числа современных направлений терапии. Мы достаточно часто наблюдаем пагубное воздействие целей в повседневной жизни, когда вера в доминирующую идею нашей жизненной задачи, в то, что мы должны сделать, в смысл нашего существования (raison d'etre) оказывается именно той целью, которая преграждает путь. Поэтому психотерапия включает в свою сферу неполноценную личность, малые орбиты путей как целей. Психотерапию, быть может, можно было бы определить как метод малых величин, которые и составляют сам путь.

Поскольку цель служит путеводным вымыслом, она является вымыслом исцеляющим. Исцеление составляет ту цель, которая приводит нас в сферу терапии, и мы исцеляемся от этой цели, когда сознаем ее как вымысел. Теперь цель превратилась в психическую реальность, стала самой психической реальностью, и поэтому путь действительно превратился в цель. Этот лишенный конкретизации метод исцеления, столь ироничный, неопределенный и парадоксальный, одновременно способствует и препятствует реализации нашего стремления (как будто два значения слова "стремление" неожиданно объединяются) и свидетельствует о наличии меркурианского сознания Гермеса, проводника душ, путеводителя, наставника на жизненном пути.

Таким образом, самое лучшее, что психотерапия может сделать,- это обеспечить гармонизацию вымышленного ощущения. Тогда цели, к которым стремится терапия,- полнота развития, завершенность, целостность, актуализация - можно рассматривать как путеводные вымыслы. В этом случае они не блокируют путь. Терапия становится не столько опорой "великого стремления ввысь", сколько задачей устранения конкретизаций вымыслов, в которых определяется цель, и мы фактически защищаемся от врожденной "устремленности" души с помощью наших целей. В этом заключается терапия "перспектив" (U, par.14). При этом цели духа не становятся иллюзиями, к которым относятся с известной долей цинизма, поскольку являются "всего лишь" вымыслами. Мы просто не воспринимаем их в пределах их конкретики как цели и истины. В качестве вымышленных перспектив или фантазий они плодотворны и целесообразны, поскольку значение вымысла состоит в том, что он составляет "более сознательное, практичное и плодотворное заблуждение" (U,par.94).

Ощущение вымысла как бы становится целью психотерапии и должно составить путь нашего совершенствования. Отсюда следует, что единственное возможное совершенствование, к которому может стремиться душа,- это совершенствование своего вымышленного понимания, самореализация в своих образах, когда она сама становится вымыслом в ряду других вымыслов. Терапия подвергает душу процессу разложения ее самопроявлений (EI,par.608) на ряд перспектив. Этот метод условностей сохраняет открытым путь и занимает положение, аналогичное методу Адлера в тех случаях, когда он максимально сближается с религиозным представлением о том, что конечная цель составляет сам путь, в данном случае путь вымысла.

г. Социальное чувство

Четвертым основным компонентом адлеровской теории является социальное чувство (Gemeinschaftsgefuhl), или социальный интерес. "Мы отказываемся признавать ценность и рассматривать отдельного человека" (A&A, par. 127), поскольку невозможно отделаться от "ироничной логики общественной жизни" (A&A,par.127). Несмотря на доктринерский педантизм, у Адлера все еще сохраняется субъективистский "вывих", ибо социальный интерес является не социальным фактом, а социальным чувством, "сокровенным чувством принадлежности ко всему человечеству" (ОС, par.472), sub specie aeternitatis (с точки зрения вечности)(A&A, par.142). Железная логика социальной включенности рассматривается не с социологической, а с психологической точки зрения. Дело не в том, что на первое место ставится общество, а в том, что психическое в своей основе mitmenschlich (человечно).

С точки зрения Адлера для индивида составляют проблему, в том числе и социальную, не только обстоятельства, но и их значение (L, par.9). Следует учитывать, что адлеровский социальный интерес, начиная с его раннего марксистского социализма и кончая поздним альтруистическим идеализмом, был психосоциальным аналогично тому, как фрейдовское рассмотрение сексуальности было психосексуальным. Те, кто обладал менее изощренным умом, чем Адлер и Фрейд, впоследствии истолковали их идеи в узком, буквальном смысле. Так, возникло ошибочное представление о том, что интересы Фрейда ограничиваются сексуальностью как таковой, а интересы Адлера ограничиваются обществом (интересы Юнга ограничиваются религией). В своей психологии Адлер формулирует присущий психике альтруизм аналогично тому, как Фрейд разрабатывает концепцию сексуальности психики, а Юнг - концепцию ее религиозности.

Таким образом, общественное бытие составляет неотъемлемую часть человеческого существования вообще. Чем более полную и зрелую форму приобретает это существование, тем в большей мере социальный интерес определяет поведение и цели человека. В качестве существ, наделенных душой, мы ощущаем свою глубоко внутреннюю связь со всем человечеством, прошлым, настоящим и будущим. В тех случаях, когда Юнг приводит объективные доказательства существования этой всеобщей связи на основе архетипических моделей, проявляющихся с помощью истории, культуры и инстинкта, Адлера интересуют ощущение всеобщей взаимосвязанности, ее реализация в том виде, как она действует на практике. Каким образом поведение людей соотносится с их альтруистическим ощущением принадлежности к мировому сообществу? В данном случае философской основой служит этика Канта, императив человеческих отношений.

На вопрос "где происходит соединение кантовского этического идеала с ницшеанской волей к власти?", следует ответить, что такое соединение происходит в обществе. Кажущееся противоречие между "двумя великими стремлениями"- врожденным социальным чувством (Gemeinschaftsgefuhl) и врожденным стремлением к превосходству (UHN,par.120) - разрешается в теории Адлера с помощью идеи разума, которая также была заимствована у Канта. Для того чтобы путеводный вымысел был полезным с точки зрения эвристики и не имел признаков невротизма, он должен быть разумным и отражать здравый смысл и общезначимые умозаключения о существующем обществе. Мы достигаем превосходства только тогда, когда становимся разумными, а это предполагает признание значимости социального интереса, в результате чего наши поступки рассматриваются как превосходные с точки зрения общества и становятся полезными для других людей.

Поэтому гениальная личность, с точки зрения Адлера,- это не отдельный человек, определивший свое время или изгнанный из общества. "Гениальная личность - это преимущественно в высшей степени полезная личность". "Человечество называет гениями только тех индивидумов, которые внесли ощутимую лепту в развитие общего благосостояния. Мы не можем представить себе гения, который не принес бы человечеству никакой пользы" (A&A, par.153). В своем высшем развитии конечное представление о превосходстве,- фантазия гения,- также содействует формированию социального чувства. Действительно, гений представляет собой личность, обладающую максимальной способностью постигать железную логику общественной жизни и выражать "общую взаимозависимость космоса, который живет в нас, от которого мы не можем полностью абстрагироваться и который наделяет нас способностью ощущать себя в других людях" (EI,par.609).

Когда мы еще раз задаем Адлеру вопрос "Что нужно душе? Какова ее врожденная интенция?", он отвечает нам, что она нуждается в обществе. Душа стремится разумно жить в обществе, отражающем прошлый, настоящий и вечный космический смысл, когда душа как потенциальная возможность такого порядка, стремится к определенной цели и придает смысл каждому акту, как будто каждый акт "содействует развитию" жизни, направляя ее в русло общественного и космического совершенствования. "Содействие развитию - вот истинный смысл жизни" (L, par.14).

Но - и это "но" имеет весьма существенное значение - "область значений", говорит Адлер, "является областью ошибок" (L, par.9), так что какое-либо значение мы приписываем тому предмету, к которому стремится душа, и существует столько значений, сколько существует людей, "имеющих право на ошибку". Следовательно, то, чего хочет душа, должно быть мнимым ошибочным пониманием любого, предлагаемого душой значения. В этом состоит единственный путь совершенствования общества в том смысле, в каком Адлер понимал совершенствование.

Мы не можем дать ответ на вопрос о предмете стремления души в форме какого-либо несомненного факта или цели, не сознавая в то же время, что данная цель является вымыслом и что конкретизация этой цели является ошибкой, даже если такая ошибка неизбежна. Несомненность заключается в идентификации с единственным значением, когда мы утверждаем свое личное понимание как "окончательное положение" (L, par. 146), которое лишь способствует нашему обособлению, оказывая разрушительное воздействие на наш врожденный альтруизм и отчуждая нас от общества. Такая форма обособленности также является безумием. ("Высшая степень обособленности представлена безумием" - L, par. 184). Поэтому при буквальном понимании адлеровская цель общества способствует нашему обособлению, как, например, мы можем наблюдать в случае реформаторов, благодетелей человечества и террористов. Чем увереннее они идентифицировали себя со своим социальным чувством, тем обособленнее и безумнее они становились. (Тем не менее в моменты поражения и бессилия они прилагают все усилия, чтобы соединиться с обществом, над которым они старались установить свое господство.) Таким образом, социальное чувство не может дать ответ на вопрос "Что нужно душе?" и сформулировать свою цель, оно может служить лишь в качестве средства отображения всех наших целей. Способствуют ли они развитию сочувствия к другим людям? Воплощается ли в них сочувствие к другим людям? Таким образом, социальное чувство позволяет нам обнаружить наши обособляющие вымыслы и наши ошибки. При дружеском общении социальное чувство выражается в эмпатии к нашим ошибкам и юмористической терпимости, определяемой ощущением вымысла. Мы человечны не столько благодаря добродетели наших идеальных целей, сколько благодаря пороку нашей неполноценности. Поэтому ощущение несовершенства, юнговская тень, составляет единственное возможное основание адлеровской цели социального чувства. Эту мысль Юнг выразил следующим образом (Jung, CW, 10, par.579): "Взаимоотношения не основаны на... совершенстве... напротив, в их основе лежит несовершенство, чувство слабости, беспомощности... причина и мотив зависимости".

Закончить этот раздел цитатой из Юнга - значит упустить из вида особенность адлеровского подхода. Тень слабости не только моральна, но еще и смешна. К несовершенству лучше всего относиться с чувством юмора, самоиронии, используя смеховую разрядку и допустимое самоуничижение, которое не нуждается в последующем компенсаторном стремлении к высоким идеалам. Ощущение несовершенства нередко служит одним из способов формирования общественного чувства; другим, более надежным способом служит слишком человеческое чувство юмора.

Примечания

¹⁾ Рус. пер. - Юнг К.Г. Работы по психиатрии. Спб., 2000.

²⁾ Юнг К.Г. Символы трансформации. М. 2000, пар. 4-20,; Юнг К.Г. Структура психики и процесс индивидуации. М. 1996. С. 194.

³⁾ К.Г. Практика психотерапии. СПб. 1998, пар. 257, пар. 456.

⁴⁾ Сизигия - любая комплементарная пара противоположностей как в состоянии объединения, так и в оппозиции. Например, анима/анимус, пуэр/сенекс и т.д.