Я тебе верю!

Она не помнит, болел ли зуб, она вообще ничего почти не помнит из того, что было до больницы в тот день. Зато больница отпечаталась в памяти прочно. Прошло больше 30 лет, но все свежо, словно вчера было.

Она зябко поеживается, сворачиваясь в комочек в просторном для нее кресле. Вздыхает, слегка наклоняя голову, и продолжает вспоминать.

Было холодно, ветер словно насквозь продувал, когда они по темным утренним улицам шли в поликлинику. Мама вела за руку, поторапливала: «Не отставай». Потом была очередь в тесном закутке коридора – хирургическое отделение. Душно, воздух тяжелый и словно пропитан человеческой болью и страхом. Дети и взрослые в одной очереди, все ждут. Очередь неумолимо приближается. Мама успокаивает … или нет …

- она не помнит. Помнит, что мама спешила на работу, ей потом еще через полгорода добираться.

Память странная штука, выдает воспоминания обрывками, фрагментами … душный коридор и люди, а потом словно сразу кресло, в дерматиновую теплую обивку, которого она словно впечатана рукой врача, придерживающего ее плечи. «Не закрывай рот!» - строгая команда.

Она честно терпела. Долго, мучительно долго ползет время, горячая слюна скапливается где-то почти у горла, мешает дышать. Врач шарит во рту холодными твердыми щипцами. Хруст. Не сумев вытащить зуб, он только сломил коронку, верхнюю его часть.

Она выдыхает, шумно, словно стряхивая с себя морок того ужасного утра. Даже не заметила, как почти перестала дышать, рассказывая про это. «Я ведь подумала, что уже все, обрадовалась», - поясняет она.

На самом деле ничего еще не закончилось. «А теперь будем доставать осколки», - сказал врач. Он явно нервничал, и от этого становился раздражительным. Маленькая девочка в большом стоматологическом кресле, вжатая в спинку послушно снова открыла рот. А потом…она не помнит как это произошло, но боль стала просто невыносимой и она закрыла рот. Может быть, простая новокаиновая анестезия отошла слишком быстро, или врач, которому не хватило опыта и сноровки, возился слишком долго и неумело, но она не могла больше терпеть и закрыла рот.

Потом они все громко кричали: врач, медсестра, позвали маму и выгнали их обеих из кабинета, сказав, что детям, которые кусают врачей, не удаляют зубы. Она сначала обрадовалась, что мучения наконец-то закончились. Что теперь она с мамой уйдет отсюда. «Мама, мне было так плохо!», - хотелось сказать ей, но марлевые комки во рту мешали, и говорить было нельзя.

Мама молчала, ее глаза были холодными и чужими. Маме было стыдно за такое поведение дочки. Мама сердилась. На улице словно стало еще холоднее. Холодом веяло еще и от мамы. Жутким холодом одиночества ребенка, который остается со своей болью, с несправедливостью и обидой. Ей так хотелось все объяснить маме, что она не хотела никого кусать, просто было слишком больно, и рот закрылся, хотелось, чтобы та поняла и пожалела, но мама не хотела разговаривать. Мама словно стеной отгородилась – не пробиться. Они шли в школу. Да, после всего произошедшего, с развороченной кровоточащей десной, пульсирующей болью ее повели в школу. Учебу никто не отменял.

Потом она будет даже гордиться, что укусила. Что ее маленькое тело так попробовало себя защитить. Хоть так, хоть немного. Пусть осталась непонятой и одинокой в своей боли, но хоть что-то… Что-то, что позволило самой себе говорить, что с ней так нельзя. Да, остался страх перед стоматологами, лечением и удалением зубов. Но в тоже время словно появилось право говорить о страхе и боли, требовать анестезию и более бережное отношение. Потом, в тот же день ее пожалели дома мама и бабушка, папа бледнел от рассказа – он сам не особо любит врачей. Ее пожалели. Пообещали, что теперь лечить зубы будут в другой поликлинике, получше.

Но это холодное утро осталось в памяти на долгие годы. Зажило, конечно, но вот иногда всплывает. Особенно, если перекликается чем-то словно эхом с настоящим. Эхом того, что поверили не ей, а тем, кто причинял боль за закрытыми дверями. Эхом душевного холода, когда она так нуждалась в тепле и поддержке.

Она снова шумно выдохнула. Распрямилась, опустила ноги на пол, словно собралась вся. «Что мне с этим делать?», - спросила: «Я устала об этом помнить, устала сжиматься и ожидать нападения только на подходе к стоматологии».

А дальше была работа – помощь психолога направлена на целостное проживание события, на разворачивание всех остановленных тогда реакций, разрешение себе быть живым. Возвращение себе права на бережное отношение, на веру своим чувствам, на самозащиту. Параллельно работа с телом – отреагировать, выразить и отпустить то напряжение, что жило в нем замершим комком все эти годы, что не отпускало и не давало забыть, оставить ситуацию в прошлом. Тело словно сторожевого пса в этом месте поставило или сигнализацию, чтобы напоминала воем сразу, при малейшей угрозе. Это может и пригодится когда-то, но чаще сирена избыточна, а ресурсов отнимает немало на обслуживание.

В этой ситуации большую роль сыграла именно реакция мамы. Девочка, в общем-то, справилась, но ей не хватило маминой поддержки, заботы, сочувствия и понимания. Мама в ее воспоминаниях словно встала на сторону обидчиков – и это было невыносимо, несправедливо, усугубляло ее страдания. Важно было уже взрослой женщине признать это для себя, разрешить себе разозлиться на несправедливость, чтобы потом можно было уже признать и внутренне принять и то сочувствие, что было от родных после. Даже простые слова: "Я тебе верю!" могли изменить все к лучшему.

Консультация психолога в таких ситуациях может понадобиться и родителям. Если ситуация была неожиданной, человек растерялся, сам нуждался в поддержке, не смог стать опорой для своего ребенка, то потом могут проявиться неприятные последствия не только для ребенка, но и для родителя. Тогда помощь психолога, работа на завершение ситуации и восстановление отношений может понадобиться и ребенку и маме или папе.