Анальность и табу

Фрейд исходит из предположения об идентичности «доисторической» культуры и  культуры «диких» народов, основывающимся большей частью на сходстве мифологии. Это предположение согласуется с концепцией развития общества от «примитивного» к «цивилизованному».

Для этого Фрейд рассматривает туземные племена Австралии, находившихся в изоляции, и сохранивших, по мнению этнографов, очень много архаичных черт. Автор замечает,  что ожидаемое от «жалких нагих каннибалов» отсутствие присущей «современному»  человеку высокой нравственности относительно проявления  сексуальных влечений, натыкается на противоречие, заключающееся в том, что, по крайней мере, относительно строгости инцестуальных запретов «дикари» пошли  намного дальше, чем это можно себе представить. Весь социальный устрой  такого общества организован вокруг запрета на инцест, символически проявляющегося в виде  тотемистических запретов, ставших в дальнейшем религиозными.

Тотемизм проявляется в том, что первобытное племя разделено на кланы, не связанные кровным родством, и у каждого из них имеется свой тотем- живое существо или стихия, которое воспринимается племенем как прародитель клана, имя которого он и носит. Кроме того, тотем несет функции  помощника, оракула, часто является угрозой для членов других кланов, но к своим потомкам относится благосклонно. Тотем часто передается матрилинейно, во всяком случае, такой характер передачи является  наиболее архаичным. Члены клана не употребляют, за исключением ритуального поедания, тотемическое животное в пищу, и часто уподобляют ему свое тело и поведение. Члены кланов обычно не живут вместе, и внутриклановые половые отношения строжайше запрещены. Они незамедлительно караются, обычно смертью, всем племенем, даже если лица, вступившие в связь, принадлежат разным племенам.

То есть, запреты вынуждают  соблюдать клановую экзогамию. Фрейд замечает, что табу на внутриклановые половые отношения никаким образом не выводятся из системы тотемизма, и аналогичны инцестуальным табу современного человека, правда, весьма гипертрофированному. Такое  чрезмерно разросшееся, расширенное табу на инцест относится прежде всего к запретам к выражению сексуальных чувств мальчика к матери, и будет относится не только к матери и сестрам, но и ко всем женщинам клана, вне зависимости от родства, Таким образом, наследственное, кровное родство у аборигенов Австралии заменяется на тотемическое, и современные инцестуозные запреты выглядят в этом свете как частный случай тотемического «родства».

«Мы должны сознаться, что эти дикари даже более чувствительны к инцесту, чем мы. Вероятно, у них больше искушений и потому против него они нуждаются в более обширных защитительных мерах».

«…опасной чародейственной силе «Маnа» соответствуют две реальные способности: способность напоминать человеку о его запретных желаниях и как будто более значительная способность соблазнять его к нарушению запрета в пользу этих желаний. Обе способности сливаются, однако, в одну, если мы допустим, что было бы в духе примитивной душевной жизни, если бы пробуждение воспоминания о запретном действии было связано с пробуждением тенденции к выполнению его. В таком случае воспоминание и искушение снова совпадают».

Табу это ряд  запретов, ограничений первоначально не имеющих под собой религиозной основы. Это запрет во имя запрета. Многие табу были «переписаны» в фукианском понимании, вторично подведены под религиозное, и даже научное основание. Но некоторые из них так и не нашли себе приюта в той или иной концептуальной схеме. В Азербайджане, например, мужчине, вне зависимости от возраста  курить при своем отце, или любой другой отцовской фигурой (аксакал) считается грубейшим актом неуважения, при том, что распивать спиртные напитки с этими же лицами  считается обычным делом.  Понятие «табу» само имеет амбивалентный смысл, во всяком случае, для современного, взрослого субъекта эти смыслы более или менее разделены. Святой, сакральный -нечистый, жуткий, опасный. Понятие «священный трепет»,  по замечанию Фрейда совпадает со смыслом этого слова. Возможно, слово «поганый» тоже имеет определенное отношение к «табу», если понимать его не только как нечто языческое, а собственно то, «прикосновение» к чему не очень-то приятно по неочевидным причинам.

«Кто преступил табу, сам благодаря этому стал табу».

Табу- своеобразное «заражение» или «заряд» который обусловлен  магической энергией Маnа. Эта энергия- причина освящения и осквернения, двух противоположных архаичных концепций которые существуют и  в настоящее время. Эта энергия характерна для всех состояний перехода, для состояния социума и отдельных лиц, которое  В. Тернер называет лименальностью. В  работе «Символ и ритуал»  он исследует альтернативу «структуре»- феномен «коммунитас», характерному для определенных социальных и возрастных групп, для обрядов перехода. Лица в состоянии лименальности являются табу.  В «коммунитас»- братском обществе, где все ровны, где нет старшего (вернее, он убит и съеден) обычно  на половые отношения накладывается полный запрет, реже практикуется снятие всех (почти всех) табу, как например, в колониях хиппи. Первоначальным, невербализируемым  источником табу является демоническая сила, страх перед демонами; освобождение от этой потусторонней силы, изъятие демонического стержня делает табу самореферентным социальным феноменом. Табу входит в систему морали, религии, традиций, законов. В самых ранних проявлениях табу- святое благоговениее и нечистое-отвращение слиты воедино, и здесь можно провести аналогию с отношением ребенка к фекалиям, как к прототипу всего нечистого и в тоже время сверхценного. Жесткость и навязчивость требования табу можно сравнить с вмешательством требования. Другого, анальной фазой врывающегося в мир субъекта и заставляющего его вопрошать о желании.

«Прикосновение обозначает начало всякого обладания, всякой попытки подчинить себе человека или предмет».

Самое поверхностное объяснение этой демонической силы кроется, как мне кажется, в свойствах объекта анального влечения. Отсюда амбивалентность чувств, связанная с агрессивностью анального объекта, заключающееся в повышенной способности пачкать при прикосновении, оставлять запах, то есть нарушать субъекта, вносить в него возмущение, портить его своим прикосновением. Причем надо учесть, что «чистый» субъект никогда не существовал в реальности, так как дефекация существовала гораздо раньше субъекта.   Фекалии помечают субъекта, может это прикосновение и есть та, первичная метка, которая в измерении синхронии производит различие субъекта на «чистого»- не совершившего дефекацию и «грязного»- отвергаемого (Фу! Отойди, ты покакал!) то есть табуированного.

И пока ребенка не помоют, не поменяют ему «памперс», то есть пока над ним не проведут церемонию ритуального омовения, он так и будет находится под временным табу, неприкасаемый,  меченный, лименальный, имеющий неопределенный статус. Взрослый человек обретает этот статус в нашем «цивилизованном» постсоветском обществе навсегда, например заболев шизофренией или нарушив гомосексуальные табу. С наибольшей яркостью различие на чистых и нечистых видны в местах заключения. Каста «опущенных»- нарушивших табу (не обязательно гомосексуальное) сама находится под табу. В эту касту можно попасть, сев за стол к «опущенным», выпив с ними чай, прикоснувшись к ним рукой (их даже нельзя бить руками), взяв у них что-либо. Таких нарушителей  называют «законтаченными» (слово «контакт» говорит само за себя), «зашкваренными», причем не имеет значения, знали ли они о табуированном статусе того, с кем общались, или нет. Так же в эту касту можно попасть, если  из-за какого-то нарушения виновника обольют мочой, обмажут спермой, калом, прикоснутся половыми органами. То есть сам проступок не приводит к автоматическому переходу в касту неприкасаемых, для этого обязательно необходим ритуал осквернения- «зашквар», противоположный ритуалу очищения. 

Невроз навязчивости, вслед за Фрейдом можно назвать неврозом «табу», или же боязнью прикосновения. Прикосновение является метафорой любого контакта, а,  как известно, процесс вытеснения связан с тем, что представление лишается контакта со своей словесной частью. Означивание и есть единственное, данное субъекту  «прикосновение». С подавленным представлением обращаются  точно так же как и с кем-то «зашкваренным», «загаженным»- то есть с ним не общаются, с ним не контактируют, с ним не разговаривают, его не именуют. Эта закономерность прослеживается от «Ты- вонючка! Я с тобой не разговариваю», детей, до бойкотов и экономических санкций на политическом уровне. Кстати, в российских тюрьмах не принято называть неприкасаемых «петухами», это слово табуируется и заменяется словом «обиженные», по- азербайджански матерное слово которым обозначают принадлежащих к касте «обижанных» заменяется словом ”üzdən iraq”, что буквально переводится как «подальше от лица».

«Обиженный» не может сам заговорить первым, если к нему не обратились. Он не может говорить, его не называют, он «вытесняется». «Обида» распространяется также на все его имущество, оно также становится источником мистической «заразы». Вспоминаются слова из детского стишка:

«Ты мне больше не подружка

Ты мне больше не дружок

Забирай свои игрушки

И не писай в мой горшок»

Таким образом, очевидной становится аналогия между базисными внутрипсихическими процессами  и социальными отношениями.  Вытеснение повторяет социальное клеймение, и согласно Фрейду у невротика навязчивости противодействие системы сознания наиболее выражено, оно совершает первое вытеснение, и через него в дальнейшем возвращается вытесненное представление. В данном неврозе преобладает механизм реактивного образования, которое как-бы сверхомпенсирует подавленное, лишенное языка (словесного выражения) представление.

«.. у дикарей имя составляет значительную часть и важное свойство личности, что они приписывают слову полноценное значение вещи».

При этом «дикарь», то есть субъект, гиперкопменсаторно становится сверх-чистым, и не может на этом успокоится, все больше очищаясь, для того, чтобы справиться с тревогой, обусловленной либидинальной нагрузкой вытесненного представления.  Дальнейшие натиски вытесненного заставляют запреты распространятся на все большую территорию, все большее количество означающих  оказывается задействованным. При этом сами обсессии и способы борьбы с ними начинают поразительно напоминать религиозные обряды, мистические ритуалы, тоже не мотивированные ничем, кроме традиций. Запрет подразумевает удовольствие от запрещенного объекта, строгий запрет же подразумевает сильное удовольствие, заметим, что только подразумевает, но никак не гарантирует.

Сущность невротической структуры как-раз позволяет сделать вывод о том, что невротик не получит обещанного наслаждения, даже  нарушив запрет. . И невротик очень хорошо об этом знает (конечно, знает он тем знанием, которое себя не знает, но все же), поэтому и боится нарушить табу, поэтому строго, дотошно, навязчиво выполняет все предписания. У меня была пациентка, которая настолько боялась раздеться при окружающих мужчинах и вступить с ними в связь, что вынуждала всех членов семьи записывать до минуты все ее действия, и еще, вдобавок разубеждать ее, если у нее возникали какие-то сомнения на этот счет. Во время процедуры разубеждения, которая только и могла снизить ее тревогу, членами семьи (особенно матерью) подробно и со всеми пикантными подробностями разъяснялись причины, почему это не могло произойти. Я убежден, что если бы она вступила в реальные сексуальные отношения, то не получила бы и ничтожной доли от того садистического, эксгибисционистического, гомосексуального и инцестуального наслаждения, которое она имела с матерью по нескольку раз в день. В Азербайджане, среди лиц чересчур «высокоморальной» прослойки принято извиняться, если приходится сообщить собеседнику, что говорящий был в душе, или принимал ванну. Этим с одной стороны, подчеркивается высокая нравственность человека, с другой же стороны тот факт, что моралист находился в ванной именно голом виде, и никак иначе. В итоге удовлетворяется скопическое влечение как говорящего, так и слушающего субъекта, при полной сохранности внешней  благопристойности.

Обращение с убитыми врагами в «примитивных» племенах имеет весьма странный для «цивилизованного» человека  характер. Человек как- будто обретает некую мистическую силу после смерти, и требования табу направлены на то чтобы справится с этой властью: для этого убийце необходимо примириться с убитым, надо «наказать» себя ограничениями, раскаяться, очиститься, провести искупительный обряд. Отсутствие траура по убитым в современных войнах может приводить к развитию различной симптоматики у убийцы. В общем-то, надо признать определенную правоту Берта Хеллингера, который предлагает убийце склонить голову перед убитым, даже если убитый был врагом. 

Об отношении примитивных народов к вождям, Фрейд подчеркивает два принципа: дикарь должен бояться и оберегать власть имущих, согласно предписаниям табу. Количество энергии Mana у этих лиц столь высоко, что они могут и убивать, и исцелять своими прикосновениями.

Фрейд объясняет повышенную заботу о властителях тем же страхом собственной враждебности к ним, то есть чрезмерная любовь к вождю имеет реактивное происхождение, как и при неврозах навязчивости. С другой стороны, сверхценное отношение к вождям схоже с отношением к преследователю в паранойяльной системе. В других работах Фрейд указывает на связь гомосексуальности с паранойей,  здесь же, в «Тотеме и табу» этот аспект затрагивается, в контексте мифа об отце первобытной орды. Убившие отца сыновья

«спасли таким образом организацию, сделавшую их сильными и основанную на гомосексуальных чувствах и проявлениях, которые могли развиться у них за время изгнания».  

На вождя проецируются все ожидания, и сопутствующие им разочарования. Властитель становится «козлом отпущения» всего племени, как  это описано Фрезером в «Золотой ветви»

Властители занимают абсолютное привилегированное  положение, им дозволяется все то, что запрещено простым членам общества, при том как самые обычные, привычные действия (например свобода передвижения) для них зачастую не возможны.  В этой амбивалентности, жалком и незавидном положении властителя Фрейд усматривает параллель с обсессивным неврозом, в симптомах которого «подавленное влечение и подавляющая его сила сливается в одновременном и общем удовлетворении».

 Мертвец в первобытных племенах сочетает в себе власть и враждебность. Он все еще наделен такой магической, темной силой и у современных народов. Почти у всех  народов кладбище считается местом и святым и проклятым одновременно. С кладбища нельзя ничего брать домой, кладбищенская земля обладает способностью вызывать болезни и смерть (ее часто используют для колдовства), у мусульман при входе на кладбище произносится специальная молитва, в которой приветствуют мертвых, после посещения мест захоронения или после прикосновения к трупу должен быть произведен обряд омовения «гусуль». Мертвецы становятся опасными и враждебными к своим ближайшим родственникам, у нас, например, когда говорят о том, как покойный любил кого-то, обязательно добавляют «чтобы сейчас не полюбил». Особенно настороженным отношением к трупам отличались зороастрийцы, так как все стихии считались святыми, их не позволялось осквернять человеческим трупом. Его нельзя было похоронить (осквернить землю), оставить просто так (воздух), утопить и сжечь тоже было нельзя по соответствующим причинам (сожжение трупа каралось смертью). Оставалось бросить мертвеца на растерзание хищников. Добрая половина Авесты посвящена очищению от трупной скверны и программе действий, которые нужно предпринять при встрече с трупом, причем действия различаются в зависимости от степени разложения тела. Остальная часть книги посвящена восхвалению Ахура-Мазды, проклятию дэвов, осуждению мужского гомосексуализма и  собако-убийц.  

^{Зороастрийцы в масках во время богослужения. Маски нужны для того что бы уберечь священный огонь от осквернения дыханием}

По праву, зороастризм можно назвать самой «навязчивой» религией, еще и потому что только в нем имелось столь безапелляционное разделение вселенной на два лагеря- Добра и Зла. Самым скрупулезным образом разделялись даже животные и растения, и человек оказывался в центре этой вечной борьбы. В современном мире точно такие же идеи встречаются при психозах, в состоянии онейроида. Эта довольно частая при шизофрении парафрения  даже получила говорящее само  за себя название «манихейский бред». Страх покойника объясняется превращением покойного в демона, мстящего живым.

«По принятому у первобытных народов мнению, смерть наступает только благодаря убийству, насильственному или совершенному при помощи колдовства, и поэтому уже смотрят на душу, как на рассерженную и жаждущую мести; полагают, что она завидует живым и тоскует по обществу прежних родственников; вполне понятно поэтому, что она старается умертвить их при помощи болезни, чтобы соединиться с ними».

«Никакой естественной смерти нет, смерть это всегда убийство», вот какой нарратив можно вывести из отношения к мертвым. Таковы «навязчивые упреки» часто и не  навязчивых субъектов,  сюда же можно отнести расхожее мнение о том, что живые всегда виноваты перед мертвыми. С какой стати, собственно говоря? Если не забывать о том, что все мы смертны, в чем причина вины? Но вопреки здравому смыслу, субъект ведет себя так, будто именно он совершил это убийство.Фрейд показывает в известном смысле справедливость этих упреков, объясняя их вытесненными деструктивными представлениями.