О Фрэнке Саммерсе, «психоаналитических младенцах» и табу на влияние (часть 1)

О субъективности психолога и организующих метафорах в его работе

«Субъективность как единственный инструмент»

Прежде чем говорить о Саммерсе, давайте перенесемся в наш рабочий кабинет. Куда заходит клиент, садится на диван и что-то рассказывает. Нам нужно понять три разных, но взаимосвязанных вещи: что с ним происходит, откуда это взялось и как это изменить. В случае тех трудностей, о которых пойдет речь ниже, взялось это давно, на этапе возведения несущих конструкций многоэтажки его личности, и является системной проблемой, а не самобытным симптомом.

Что у нас – психоаналитически ориентированных психологов – есть в арсенале, чтобы справиться с этой задачей? Мы не можем просветить душу рентгеном, сдать анализы на одиночество и взвесить траур. По большому счету, все, что у нас есть – это наша чувствительность и наша «соображалка». Эмпатические «заныривания» во внутренний мир другого (а также со-настроенность на формирующееся между нами поле отношений и мои собственные отклики в нем) и когнитивная обработка происходящего. Это не разделение на субъективное и объективное. На деле я никогда не могу исключить из уравнения свою субъектность (и, как следствие, субъективность). Я не смогу стать микроскопом или лазером. Я – человек, дитя своего времени и места, исторической эпохи и конкретной социокультурной среды, своего раннего детского опыта, который сформировал меня таким, какой я есть, и всего последующего жизненного пути, который продолжает накладывать на меня отпечатки. Все это привело меня в профессию психолога, где я почувствовал резонанс с определенными (какими бы они ни были) теориями. Все это определяет мои способы бытия – то, как я мыслю, чувствую, строю отношения и т.д. И все это не исчезает и не перестает на меня влиять, когда я сажусь в кресло психолога. (Моя задача не искоренить это – что невозможно – а поставить на службу терапевтическому процессу.)

И вот я сижу в кабинете, пытаясь понять и почувствовать своего собеседника. Мы оба принесли сюда весь багаж прожитой жизни (который всегда с нами). Наши внутренние миры пульсируют друг о друга и разворачиваются по направлению друг к другу определенным узором (который может меняться от сессии к сессии и даже внутри одной встречи). Каково это – быть моим собеседником, быть с моим собеседником и быть собой рядом с моим собеседником. А, кстати, какой я с ним? Какие грани кристалла моей личности проявляются сильней, а что спрятано под ковер?

Я слушаю клиента столькими «ушами», сколькими получается, мое внимание гуляет туда-сюда, пытаясь ухватить различные слои опыта, который разворачивается между нами (я концентрируюсь на содержании его речи, вдруг на мгновение обнаруживаю себя в собственных эмоциональных/телесных реакциях, затем в истории, которую мне все это напоминает, и снова возвращаюсь в кабинет; я то «в» клиенте, то «в» себе, то смотрю на нас со стороны как на диаду). Мы с самого старта погружены в пространство сложности, неопределённости и непрерывного потока. Эта встреча вызывает мириады откликов, большую часть из которых мы так никогда и не осознаем.

Вся эта феноменологическая «масса» отфильтровывается «трафаретами» в моей голове и каким-то образом перерабатывается (большая часть когнитивной обработки происходит за пределами моего сознания).

Одним из элементов этой системы фильтрации выступают психотерапевтические теории, которых мы придерживаемся. Даже если мы считаем, что никаких теорий мы не придерживаемся, мы все равно придерживаемся каких-то (имплицитных в данном случае) теорий. Проверяется это легко. Все равно вам что-то будет казаться более важным, а что-то менее важным, вы будете делать что-то одно и не делать что-то другое и так далее. Даже если не сможете себе объяснить, что руководит вашим поведением.

«О многозначности психотерапевтической ситуации и отсутствии всеобъемлющей точки зрения»

Исходно клиент предстает перед нами взрослым человеком со своеобразным (как правило, проблематичным) опытом, причины и смыслы которого по большей части неуловимы. Есть области опыта, которые легко «пощупать» — прежде всего, это те симптомы, которые приводят человека к психологу, а также те зоны себя, где возможна саморефлексия. При этом внутри клиента что-то является для него непонятным, а что-то и вовсе словно не существует.

Психолог тоже является живым человеком, со своим собственным сочетанием зоркости и слепых пятен. Личная терапия не избавляет от бессознательного. Моя субъективность предоставляет мне определенное окно восприятия, проруб в окружающий мир. Который позволяет мне что-то видеть. И чего-то не видеть. Все, что у меня есть, это диапазон ракурсов (открывшихся по ходу жизненного опыта, личной терапии, супервизии и пр.). Этот диапазон всегда ограничен. Кроме того, каждый из ракурсов высвечивает одну часть слона из известной притчи и совсем не высвечивает другую (то есть мы всегда имеем дело с перспективой, которая частично захватывает действительность). Кроме того, когда я пишу «захватывает», я не имею ввиду фотографирует или отражает как зеркало, а, скорее, портретирует. Акт восприятия – это процесс взаимодействия стимулов и нашего перцептивного аппарата. На каждом воспринятом мной материале стоит подпись моей субъективности.

Итак, на исходном уровне восприятия я вижу в клиенте что-то одно и не вижу что-то другое. То, что я вижу, обрабатывается в моей голове определенным образом и формирует сеть представлений. Анатомия этих процессов чрезвычайно сложна и у меня нет таких знаний, чтобы обрисовать ее в полной мере. Я хотел бы сосредоточиться на одном из аспектов.

Представим, что то, о чем говорит клиент, это определенное количество металлической стружки. На исходном уровне мы можем увидеть, из какого металла она состоит, ее общее количество и т.п. А теперь допустим, что между отдельными стружками есть определенные «связи», которые не заметны поверхностному взгляду. Чтобы их «увидеть», нам понадобится магнит, который «стянет» их определенным образом и организует их в своеобразный узор.

Идем от общего к частному дальше. Я хотел бы поговорить об одной из разновидностей подобных магнитов – организующей метафоре. Которая помогает нам обнаружить какие-то причинно-следственные и смысловые связи в материале клиента, не видимые на поверхности.

Например, метафора психики как котла с влечениями, требующими разрядки. Эта метафора будет в нашем восприятии организовывать нарратив клиента определенным образом. Она что-то выдвинет на первый план, что-то уберет за кулисы, позволит нам образовать какие-то смысловые цепочки. Как человек с тревогой преследования будет воспринимать (и структурировать) мир определенным образом, так и психолог – через организующую метафору – будет воспринимать клиента и его историю определенным образом.

Это своего рода временный «скос восприятия», видение через линзу, фильтр (который поможет разглядеть отдельные элементы, которые почти не различимы без него; и при этом скроет другие элементы).

Эти метафоры усваиваются через изучение определенных психотерапевтических теорий (а также собственного опыта в качестве клиента). Когда они усвоены, то мы переключаемся между ними непроизвольно. Какие-то из них выпячивают хобот слона, но при этом через них совсем не видны его ноги, другие позволяют разглядеть хвост, но теперь не видно ушей. Какие-то позволяют увидеть половину туловища, но искажают цвет.

В общем, я ограничен собственной субъективностью (я не смогу выпрыгнуть из штанов своей личности и контекста, в котором обитаю, и взглянуть на клиента «незапятнанным» образом). В таких условиях особую ценность приобретает смена ракурсов, переключение перспектив (что – помимо прочего – требует от психолога способности входить в измененные состояния сознания, но это уже другая история). Когда невозможно видеть картину-как-она-есть-да-ещё-за-один-раз, то восполнить это возможно лишь множественностью перспектив на эту картину.

Вернемся к организующей метафоре. Наиболее мощной метафорой в психоанализе является метафора ребенка (младенца). Это обусловлено рядом причин, вот некоторые из них. Психоаналитическая работа нередко подразумевает довольно масштабные задачи: в зависимости от конкретной школы они формулируются как «изменение структуры личности», «изменение на уровне способов бытия», «восполнение базовых дефицитов самости» и т.п. По сути речь идет о трансформации раннего опыта, полученного в первые годы жизни и закодированного определенным образом.

Это подразумевает довольно глубокую работу, затрагивающую несущие конструкции личности человека. Обойти стороной ранний опыт в такой работе невозможно. (В отличие от стереотипов, это не из разряда «а давай вспомним, как оно там было». Но, скорее, – «переживем в терапевтических отношениях со всеми неурядицами и приятностями, ужасами, болью и любовью».)

Клиент порой и сам говорит: «Вы знаете, я головой все понимаю, но ничего не могу с собой поделать, я в этих ситуациях чувствую себя в оцепенении, как маленький ребенок» (в определенном контексте у него актуализируется имплицитная память о раннем травматическом опыте).

Все помнят, как выглядит собака, когда она удивлена или «задумалась» - она наклоняет в сторону голову и пристально смотрит на вас. Что-то внутри психолога также наклоняет голову и начинает разглядывать важную терапевтическую «галлюцинацию» - в нашем случае взрослого-как-ребенка. Вроде бы я вижу перед собой взрослую женщину, которая жалуется на сильную зависимость от мужчины и приступы паники после стычек с ним. Для нее словно рушится мир, в результате чего она отчаянно стремится к примирению, чтобы избежать столкновения с этим непереносимым опытом (пока не наступит воссоединение, ей обеспечены истерики, бессонные ночи и другие страдания). И я соскальзываю (эмпатическая включенность меня вытягивает) в измененное состояние сознания, где вижу/чувствую перед собой не совсем эту женщину, а маленькую девочку внутри нее, отчаянно взывающую к родительской фигуре, чтобы та ее не оставляла. Потому что в ином случае она («девочка» внутри этой женщины) останется совсем – бесконечно – одна. То есть такие ситуации актуализируют ранний опыт бытия оставленной и необработанный травматический аффект, с ним связанный.

В общем, восприятие/переживание клиента-как-ребенка (ребенка-в-клиенте) часто помогает организовать какие-то фрагменты его опыта в связные паттерны. При этом он не является для нас в буквальном смысле младенцем, но если мы на время думаем о нем таким образом, то можем обнаружить смысл его переживаний (в качестве вспомогательных «объяснялок» к нам готовы прийти на помощь психоаналитические теории развития и психопатогенеза).

(Здесь я хочу сказать, что таких «трафаретов», через которые мы пропускаем феноменологические данные, может быть много. Например, это может быть «нейробиологический трафарет», который «упаковывает» феноменологию в «объяснялки» в терминах функционирования различных систем мозга; и многие другие. Здесь я сосредотачиваюсь на метафоре младенца, которая является ведущим психоаналитическим организующим магнитом, который структурирует металлические опилки полученных данных).

Метафора младенца не только помогает нам в организации данных, но также несет в себе клинические последствия (влияет на то, как мы работаем с клиентом, например, что мы делаем и чего мы не делаем).

Прежде чем перейти к «психоаналитическому младенцу» Саммерса, я бы хотел вкратце описать несколько «младенцев» других психоаналитических теорий. А также то, как они повлияли на технику работы аналитиков этих направлений (что можно было делать, что нужно было делать, а что запрещено было делать со своими клиентами; и насколько сильно методология работы была связана с теорией развития, на которую опиралась конкретная психоаналитическая школа). Я также хочу показать, как метафора младенца может брать нас в заложники и схлопывать целые области опыта в наших отношениях с клиентом. (В качестве спойлера отмечу, что все, что бы мы ни делали, будет открывать что-то одно и схлопывать что-то другое. Проблема начинается тогда, когда мы цементируемся в ограниченном наборе способов бытия, не допуская другие).