Сцена и Плаха

Вот уже и топор при корнях лежит…

Враги театра

Случилось мне недавно участвовать в одном занятном проекте. Детальный рассказ о нем я отложу до другого раза, но если в двух словах, то связан он был с современным театром, драматургией и исследованием присущих ему тенденций. Постмодерн и его причуды, гибель театра и его новое звучание, пределы допустимого и абсцентная лексика. И как оказалось, нет у драматурга худшего врага, нежели режиссер.

Современный драматург полагает себя существом в равной мере гениальным и гонимым. Глубокие смыслы, кипящие в его мозгу, с восторгом палача пробивают путь на бумагу, раздирая кожу, кости и сплетения нервных узлов. Пьеса это агония автора, излитая в слове. Сакральный окровавленный логос, творящий миры. И тут приходит режиссер, и все опошляет. То есть, делает все так, как сам считает нужным.

Не меньше бед приносят и актеры. Впрочем, с их жестокосердием и произволом автор пьесы дела не имеет, употребляя режиссера в качестве прокладки меж ними и собой. Таким образом, режиссер и вреден и полезен. Поэтому его надо устранить, по возможности причинив ему при этом максимум страданий. А затем вернуть на место, и заставить делать свою работу. Кстати, со зрителем тоже не все в порядке…

Взгляд полный коварства

Беда не приходит одна, а с приходом зрителя их становится сразу три. Зритель наивен как дитя. Собственно, окажись все иначе, он не пошел бы в театр смотреть чужое лицедейство, а озаботился привнесением смысла в собственную жизнь. Так что, напрасно ожидать от него чудес. Зритель все воспринимает буквально, и сразу примеряет увиденное на себя, как мартышка новые очки. Причем с тем же успехом.

К тому же, зритель обидчив. Он оскорбляется, когда со сцены его кроют матом, вместо того, что бы считывать содержащиеся в авторском послании культурные коды. Он ищет смысл за наблюдаемой катавасией, а не находя, пеняет автору. И у него про все есть собственное мнение. Одним словом, он законченный ребенок. Эгоистичный и самовлюбленный. И часто не стесняющийся назвать вещи своими именами.

Впрочем, есть и иная категория зрителей. Это опытная, то есть хорошо дрессированная публика. Она никогда не позволит себе сказать вслух то, что думает на самом деле. Более того, ее можно научить не говорить это даже себе. Она подобна влюбленному, в ослеплении не замечающем того, о чем твердит весь свет. Она агрессивно и с искренней обидой реагирует на всякое иное мнение. Это очень ранимые люди.

Заговор критического разума

Из числа опытной публики вербуются будущие театральные критики. Само слово это во время оно означало существо беспристрастное, посвятившее себя честному исследованию реалий. Затем акценты сместились, и критика стала означать издевательство. То есть, выискивание недостатков исследуемого предмета, с последующим публичным поношением. Критик стал хищником, стерегущим нас во мраке.

Впоследствии критика удалось приручить. Вследствие этой непростой работы, поиск недостатков пьесы, режиссуры и актерской игры, превратился в обличение моральных пороков публики. Актер стал священной коровой, не подлежащей поношению. Впрочем, возможно, в связи с изменением социального статуса профессии, его стали воспринимать как мертвого. Актера можно или обожать, или молчать о нем.

Одной из важных социальных функций театральной критики является внушение чувства вины неприрученному зрителю. В случае успеха он становится на путь приручения и сотрудничества с администрацией. Это крайне важно, поскольку позволяет не только скрывать от всех убожество происходящего на сцене, но и в упор не замечать развивающихся у нас на глазах тенденций театральной жизни.

Три двери

Первая тенденция завершится окончательным превращением действия в перфоманс. Гротескно костюмированный маскарад, соединенный с публичным обнажением, ненормативной лексикой и сексуальными практиками. Театр окончательно сойдет со сцены и переместится на подиумы ночных клубов и стойки баров. Балет соединится со стриптизом, и полностью сотрется грань меж драмой и высоким порно.

Вторая последует за сокрытой в театре целительной силой. Начала, положенные психодрамой, и продолжаемые новыми студиями и тренингами актерского мастерства, получат развитие в виде исцеляющей игры. Терапевтический театр станет медицинским инструментом, соединив сцену с клиникой. Хирургия и костюмированный маскарад объединят свои особенности ради счастья и здоровья людей.

Третья тенденция обращает к корням. К античной драме и высокой трагедии. Это возвращение классики, избавленной от позднейших наслоений, и соединенной с первобытной интерактивностью. Действие объединит героев и хор, позволив нам стать соучастниками событий. Единоборства, игра в мяч, и бой с оружием соединятся со стихосложением, восстановив в душах античный идеал красоты и гармонии.

Cон гуманиста

Однако это лишь наиболее оптимистические варианты. Знание человеческой природы и законов истории подсказывает еще один путь. Он столь же естественен и очевиден, сколь покажется диким сегодняшнему зрителю. Это путь соединения сцены и казни. Единство искусства, богослужения и пенитенциарной системы, объединенных в экстатическом публичном действии, явит нам лицо общества будущего.

На протяжении веков пытка и казнь были одними из популярнейших общественных развлечений. Смотреть на них приходили семьями. Помост представлял собой сцену, а места зрителей были устроены наподобие театральных. Во время просмотра публика услаждала себя разносимым угощением. Кстати, институт театральной критики зародился именно в те времена. Хотя и был делом небезопасным.

Сегодня функцию публичной казни и гладиаторских боев исполняют кинематограф и спорт. Однако, им всего лишь чуть больше ста лет. Нынешнее положение вещей показалось бы фантасмагорией жителю прошлых веков. Так и абсурдное для нас станет повседневной культурной реальностью грядущего. Важно лишь оценить существующие тенденции, проследить их истоки, и прозреть будущее русло.

Пиршество зла

Созерцание зла не является следствием порочной людской природы. Насилие и боль сокрыты на глубине нашей души точно так же, как счастье и любовь. Просто нас веками учили замечать одно, и стыдливо прикрывать глаза при встрече с другим. Люди минувших эпох были непосредственны и прямы. От того их души много здоровее наших. Созерцание казней давало силу, несравнимую с сегодняшней.

Современный выдрессированный и выхолощенный человек стыдливо тянет руки туда, куда могучий предок входил без стука. Сегодня мы ходим в драму, чтоб насладиться муками героев. Их борьбой и драматическими коллизиями сюжета. Не отдавая себе в том отчета. Но именно из-за этого драма бесконечно превосходит в популярности водевиль. Созерцание душевных страданий заменяет публичную пытку.

То же самое происходит в наших храмах. Причастие символической крови и плоти сменило собой ритуальный каннибализм. Пост и умерщвление чувств заменяют жертвоприношение живых тел и реальную пытку. Однако, естество вновь и вновь прорывается сквозь тонкий покров цивилизации. Примером тому театрализованные священные судилища инквизиции, и сакрально-развлекательные казни востока.

Лики запредельного

Театр не зря сравнивают с храмом. Сценическое действо вызывает сакральный трепет. Словно боги проступают сквозь лики актеров, и говорят с нашим сердцем. От того лицо актера в древности скрывали маской. Актер исчезал из числа людей, лишив себя лица и опустошив сердце. Тогда оно становилось пристанищем вечности, и пришедшие из космической бездны сияющие существа вели среди нас игру.

У нуминозного три лица. Истина, Игра и Насилие. Каждое, будучи обращено к нам, внушает трепет. Священный ужас, нерасторжимое смешенье паники, восторга и понимания. Это грозные лики всепожирающей смерти. И обличия торжествующей жизни. Их созерцают в своих приборах ученые, кующие гибель всему живому. Они предстают перед нами в начале жизни. Они встречают нас на пороге ночи.

Боги суть персонификации силы. Лица неодолимого насилия. Актер суть маска на лице божества. Тонкий покров, наброшенный на бушующие энергии, готовые в любой момент наброситься и пожрать нас. Мы чувствуем это кожей, когда становимся свидетелями игры. Мудрое человечество грядущих веков не пройдет мимо этой мощи. Оно укротит ее, заставив вращать моторы и освещать гигантские города.

Грядущие боги

Театр будущего станет не просто игрой. Не местом пустой и бессмысленной пытки. Не унылым и подавляющим волю храмом древней веры. Но генератором энергий невиданной мощи, многократно превосходящих силу тысячи солнц. Человек станет не только мерой всех вещей, но их повелителем. Высвобожденные магической игрой глубинные силы нашей природы преобразят планету. Это будет другой мир.

Театр соединит в себе электростанцию и храм. Мы запряжем богов в наши турбины, выманив их из тьмы коллективного подсознания. Энергия нерасторжимого единства блаженства и боли потечет в наших проводах. По счастью, мы не можем представить послезавтра. Мы лепим его по образцу сегодняшнего дня. Но оно непредсказуемо как сон. Впрочем, наше будущее может пойти совсем в другую сторону.

Люди могут не осмелиться на последний шаг. Упрутся в стену отживших мифов. Откатятся в пошлость потребления. Вместо того, что бы царствовать над богами. Тогда древние божества продолжат играть с нами в свои жестокие игры. Они выпьют нашу кровь, капля за каплей. Они не осветят наши города и не понесут нас к звездам. Тогда нам останется просто ходить в театр. В такой, каким он станет.

По этому, давайте позаботимся о нем сейчас. Кто знает, что из него вырастет.