Описание 2-й психотерапевтической сессии в формате гештальт подхода в работе с семейной парой.

Вторая встреча. Вечер в 18-00. Клиенты пришли вовремя. Удивляет их пунктуальность. Позвонили в дверь минуту в минуту.

У себя отследил спокойствие, возможно что-то успел подавить, но не осознаю. Было так же ощущение радости, что клиенты ответственно относятся ко времени, для меня это некий показатель важности и нужности встречи. Изначально своей психотерапевтической задачей видел оставаться в переделах контакта, чтобы попытаться очертить материнский запрос и проверить, насколько актуальна потребность дочери общаться со мной и в этом ли состоит ее потребность. Для себя так же отметил, что возможно это ее проекция, точнее перенос на меня своей потребности взаимодействовать с кем-то из своих родителей. А через меня как бы отрабатывается и удовлетворяется это желание.

После приветствия возникла небольшая пауза, которую первая прервала мама, обратившись к дочери, с просьбой, чтобы та не молчала, а что-нибудь рассказала о себе. Дочь сразу встрепенулась и как по инструкции стала сумбурно говорить о том, почему она выбрала меня, что ни с кем до этого из мужчин не общалась, и вот, увидев меня, поняла, что я тот мужчина, который ее не пугает и т.д. Я вновь про себя предположил, что каким-то образом включен, интегрирован в ее бредовую систему, как некий символ безопасности. В моих представлениях сразу возникла фигура отца. Для себя отметил, что его фигура как родителя в реальности вообще игнорируется и вытесняется и поэтому, возможно, проецируется на меня. Так же, как еще и клиницист по профессии, предположил, что ее бредовые переживания - это как крайняя степень патологической ретрофлексии. И что теперь с этим делать? Пока вопрос. Так же обратил внимание, что мама избегает прямого обращения к дочери: часто говорит о ней в третьем лице, либо же нередко говорит как бы от ее имени. Примерно так же вела себя и дочь по отношению к матери. Находясь в одном пространстве, они как бы не замечали друг друга. Решил проверить. Попросил их повернуться друг к другу. Предложил маме напрямую сказать дочери тоже самое, что только что говорила мне. Заметив, что у мамы при этом наворачиваются слезы, дрожит голос, поделился с ней своими наблюдениями. Сказал ей о том, что видимо ей непросто, напрямую обращаться к дочери. Затем спросил ее дочь, каково ей было общаться в таком формате с мамой. Но та ответила агрессивно, сказав, что мама ее подавляет, ничего не дает делать, многое не разрешает. Я вновь попросил сказать это не мне, а обратившись к маме. Исходя из этого эпизода, я предположил, что в этих отношениях, мама обычно, общается с дочерью с позиции родителя, игнорируя тем самым ее взрослую часть, а дочь отвечает ей с позиции ребенка, при этом заявляя о своей потребности быть взрослой. Так же стало ясным, что в этой иерархии отношений дочь занимает главенствующую позицию, потребности которой обслуживаются и удовлетворяются. Попробовал использовать такие интервенции: А что тогда произойдет, если мама вдруг снимет все эти ограничения? Что тебе это даст? Как я могу помочь в этом? Как нужно вести маме по отношению к тебе, чтобы тебе стало понятно, что она тебя теперь не подавляет? и.т.д. После ее ответов, вынужден был констатировать, что мышление пациентки, вследствие ее болезни, все-таки серьезно нарушено. Суждения отрывистые, расплывчатые и нецеленаправленные. Исходя из этого, я понял, что клиентка (дочь) не готова к таким интервенциям. Возникло чувство сожаления, от понимания, что мои возможности как терапевта ограничены. Оставшись наедине с мамой, я поделился с ней своими переживаниями. В ответ услышал слова благодарности и признательности и желание продолжить терапию.

В процессе второй сессии удалось определить круг своих возможностей на дальнейшую терапию. А именно:

1. интервенции по отношению к дочери должны быть как можно более конкретны и просты и носить поддерживающий и направляющий характер. Например, честно, но с осторожностью говорить ей о том, что она бывает не всегда понятна. Спросить, насколько ей нужно и важно быть понятной и услышанной и если это так, то, что она могла бы для этого сделать?
2. 2. Исходя из первого, продолжить ту модель прямого взаимодействия друг с другом, которая была начата в этой встрече. При этом стоит учитывать, что восприятие и мышление одной из них нарушено. Возможно не нужно пытаться выстраивать горизонтальных отношений (взрослый – взрослый), а придерживаться тех, которые есть (родитель – ребенок), изменив только форму общения, сделав ее более ясной, прямой, прозрачной.
3. Работать с семьей преимущественно на границе контакта, чтобы максимально актуализировать реальность, тем самым осознанно игнорируя патологическое восприятие дочери.                                    

Что получилось на этой встрече.

- Удалось «развернуть клиентов друг к другу» продемонстрировав другие, более прямые способы взаимодействия.

- Выяснить (по крайней мере для себя), что дочь, не способна быть самостоятельной, что она «по детски» не критична к своим потребностям и возможностям их реализации. Из чего следует, что конфлюэнция между матерью и дочерью, в данном случае, и есть тот поддерживающий, выстроенный защитный механизм, который опасно и не нужно разрушать.

 - Более активно включать мать в психотерапевтический процесс. Например, такими интервенциями: какой она видит сейчас свою дочь? Что бы она могла или хотела сейчас для нее сделать?

Из сессии вышел уставшим, с чувством неудовлетворенности. Такое ощущение, что перегрузился. Был в некоторой растерянности. Кстати, вместе с этим отловил чувство гордости (видимо сработала моя нарцисcическая часть).