Мне пять. Болтаюсь на турнике, мама суетится рядом в фартуке. На душе у нее скребут кошки.
Накануне вечером они повздорили с отцом, папа ударил маму. Я вскочила с кровати и загородила маму собой, брат раньше тоже защищал маму, но вчера был сильно напуган, спрятался под одеяло.
Я стою спиной к маме, растопырив ноги и руки, отталкиваю отца, чтобы он не смог дотянуться до неё, но его руки длиннее. Я знаю, папа любит меня, и он меня не ударит. Но я все равно боюсь. Этот страх такой сильный, что его и преодолеть нужно силой. Это примерно так, когда ты хочешь сделать шаг навстречу опасности, и огонь огромной силой разгорается внутри, и этот огонь сжигает и страх, и любые сомнения, и ты все ставишь на карту и с криком шагаешь в неизвестность.
Я кричу, закрываю маму, папа отталкивает меня, и я ударяюсь правой бровью о торшер. Родители отвлекаются от ссоры, смотрят на меня. Мама старается обвинить отца. Я реву так громко, чтобы папа не слышал ее провокаций, и ссора не началась вновь.
Они протянули еще семь лет вместе. Ссоры и скандалы становились все чаще и сильнее, однажды мама попала в больницу, и провела там почти все лето, пока я жила у тети с бабушкой в другом городе.
После развода, мама очень злилась на отца, и у нее на это были причины, она запрещала мне с ним видеться, потом разрешала, потом опять запрещала. Отец не часто предпринимал попытки встретиться со мной, он устраивал новую личную жизнь. Встретиться хотела я.
Однажды, в летние каникулы папа устроил меня на Станцию Юных Техников (СЮТ), где я занималась резьбой по дереву, и резать у меня получалось я действительно хорошо. На день «Ивана Купалы», или ка мы называли в лагере «День Водяного», я гналась за девочкой с ведром воды и, споткнувшись, глубоко порезала левую коленку о ржавую трубу во дворе. Кровь текла ручьем. Зная, что мама на работе, я попросила связаться с отцом, что жил неподалеку от СЮТа. Но он не пришел.
Я знала, что папа мог прийти, но папа не пришел.
До этого момента я не плакала, прикрывая ладошкой, до кости разрезанную коленку. Но как только мне сообщили, что папа не придет, и мне нужно будет встретиться с дядей доктором одной, слезы потекли ручьем.
Еще, каких-то лет пять назад, когда я была маленькой, когда я болела ангиной, несколько раз в день мама или медсестра ставили мне уколы. Но это им давалось нелегко. Сначала они вызывали отца с работы, из соседней комнаты, где он трудился над очередным рассказом или дремал, забыв снять круглые-прикруглые очки, с чуть затемненными серыми стеклами. Потом папа закатывал рукав и давал мне свою правую руку. И в момент, когда мне ставили укол, я кусала папу в основание большого пальца, со всей силы, как думал папа, но на самом деле только в половину, потому что я его жалела.
Мне пять. Болтаюсь на турнике, мама суетится рядом в фартуке. На душе у нее скребут кошки. Говорю маме «Вам нужно развестись. Ты молодая, мамочка, найдешь еще кого-нибудь». Слова комом стоят в горле. Я готовила эту речь всю ночь. Не спала. Подбирала слова. Прислушивалась к звукам за дверью. Вздрагивала при малейшем шорохе. Любила обоих родителей. Но точно знала, что им вместе жить не нужно.
Дети скучают. Дети скучают после развода родителей, по отцам и по счастливым матерям. Дети скучают по детству, по любви и правде.
Дети любят. Дети любят обоих родителей. Дети любят и маму и папу. Дети любят любовью светлой и искренней, самой первой в их жизни любовью.
Дети не понимают. Дети не понимают страстей, уходов, comebackов, драм, интриг, измен и капризов взрослых.
Дети скучают. И я скучала, когда мама с папой развелись. Я скучала ни по папе отдельно, ни по маме, ни по ним вместе, а по тому, что было, когда мы были все вместе. Наша семья – это отдельный организм, созданный когда-то мамой с папой, умер, когда мне исполнилось двенадцать. И не важно, был ли этот организм здоровым, идеальным или нет, он был наш. И его убили не ссоры, не драки и скандалы, а эгоизм. Эгоизм обоих родителей, которые желали счастья себе. И требовали это счастье друг у друга.
Ссоры и драки – это лишь инструменты воздействия для получения своего. Это взрослые капризы.
Мы учим детей любить? Нет! Мы хотим, чтобы они любили. Но ничто не научит их лучше, чем наш собственный пример.
У меня есть подруги, которые курили, прячась на балконе или в подъезде, когда их дети спали, будучи маленькими. И в оправдание говорили, что те еще маленькие и ничего не понимают, тем более они не видят, как их мама курит. Так их дети научились обману, а после, став старше, тоже начали тайком курить. И что же я слышу от матерей: «Они это делают в точности как я. В точности!» Когда я была маленькой, я чувствовала все, что скрывают мои родители, каждую эмоцию. Я проживала их вместе с ними.
Если они ненавидели друг-друга, я ненавидела их в ответ. Если они скрывали друг от друга измены, я скрывалась от них свои проступки, испытывая то же недоверие, страх и желание что-то доказать. В двенадцать лет я начала курить и бросила только в двадцать пять. Бросила в один день. В одну минуту, когда задала себе всего лишь два вопроса: 1 – Чего ты хочешь в жизни? И 2 – То, что ты куришь, приближает тебя к этому или нет?
Если честно курение приближает нас только к смерти, но я задавала себе вопрос про жизнь.
Мы хотим, чтобы наши дети нас однажды простили, за наши ошибки. Но научились ли мы сами прощать? Нет!
Помню, как мама учила меня прощать отца. Она искренне хотела наладить между нами отношения, так как после случая с дырявой коленкой я объявила отцу бойкот и не общалась с ним. Она говорила, что это мой папа и что он у меня один. Но каждый раз, когда она о нем говорила, столько боли было у нее на языке, что я не могла его простить вместе с ней.
Никогда не виноват в чем-то только кто-то один.
Я, может быть, заслугами прошлых жизней, заработала себе таких родителей, а они таких детей как мы с братом. В ссорах они были виноваты оба. Один - провоцировал, другой - реагировал. И в разводе естественно тоже. Без черного не может быть белого. И если есть жертва, то на нее всегда найдется и насильник.
В двадцать пять и я развелась.
У нас не было детей. Мы вышли из ЗАГСа девятого сентября две тысячи девятого года, после шести лет совместной жизни. И молча разошлись в разные стороны. Я села в машину и разрешила себе «пострадать» полчаса, после чего у меня должна была начаться новая жизнь, видимо, прямо в машине.
Полчаса я рыдала навзрыд под заранее подготовленную грустную музыку. Несколько месяцев спустя я узнала, что у моего мужа началась новая жизнь, а у меня продолжилась старая. Да, я порой осознанно не называю его бывшим, потому что он был единственным мужем в моей жизни.
Мы не дрались, может только однажды он поднял на меня руку, чтобы усмирить мой эгоизм, который периодически просто разбухал в нашей семье. Мы не ссорились, мы расходились по сторонам, потом возвращались друг к другу, мирились. Мы были друзьями. Но мы однажды развелись. Благодаря советам друзей, подруг, и тому, что ни он не я не знали, не имели перед глазами примера, как можно сохранить то, что вдруг начинает рушиться. Не было и примера того, как захотеть спасать то, что просто крушилось на части.
Так глупо. Так глупо….
Родители на собственном примерен, или благодаря просмотру дешевых мелодрам, научили нас страдать и бояться будущего. Эти разрезанные свадебные фотографии, где только она в свадебном платье, порванные коричневые магнитные пленки из видеокассет. Зареванные подруги на кухне под коньячок, с громкими историями о том, какой он плохой, такими громкими, что детям в дальней комнате не стоит и прислушиваться, чтобы все услышать. "Ниче, пусть знают какой у них отец! Вырастут – поймут! Да и вообще он теперь им никто!" - видимо за ночь изменилось ДНК. Да и ничего ребенок не поймет, мальчик станет точной копией отца, неосознанно повторит каждое "доброе" слово, сказанное в адрес одного из его самых близких людей. Дочка - копией мамы, с ненавистью и недоверием к мужчинам, но страстно желающей любви... Если только мы сами не посадим другое семя в их сердца. Если только мы сами не взрастим в своем сердце что-то другое, нетипичное, не то, чему учат 90% телевизионных программ. Если только.... Если только …
Работа над собой самая тяжелая работа в мире.
Конечно, сейчас я ни о чем не жалею. Повзрослела. У бывшего мужа почти сразу же появилась новая семья, он даже усыновил ребенка своей жены (теперь она его жена, не я). Как и мой отец в новой семье он раскрылся с другой стороны, и мне сразу стали ясны мои ошибки, и чего ему не хватало.
«А ведь не плохой был мужик…» - стали говорить подруги, которые еще несколько лет назад, стоя с сигаретой руках на моем балконе, говорили о том, что мне нужно развестись. Мол, молода еще, найду того, кто сумеет-таки сделать меня счастливой. Но вот только по их меркам счастливой, не по моим. Или когда я писала статью про счастье, те же языки сказали «Кто будет тебя читать, ты ж разведена». После этого я перестала слушать. И перестала говорить.
Помню, так хотелось рассказать кому-то о своем решении развестись, поделиться с кем-то. Но не была уверена, что все поймут. И я нарочно рассказала новость так, чтобы меня пожалели. Так сказать на «их языке», и конечно он стал плохим, и конечно он стал незаслуженным.
И когда я стою перед зеркалом своей совести, и разглядываю себя со всех сторон, мне некуда деться, не отвернутся ни от хорошего, ни от плохого. И я признаюсь себе во всем. Принять все, что есть сейчас, понаблюдать со стороны за тем, что так часто старалась не замечать. Но вот, что интересно, когда я прятала от себя свой эгоизм, он выпирал с другой стороны, которая видна всем остальным.
И они, остальные, видели все. Видели, как мы принимаем самые важные в жизни решения, основываясь на самых незначительных в нашей жизни вещах: амбициях, желаниях, требованиях или просто «я хочу, чтобы это было так сейчас»… , «Конечно, мы разведемся, я ведь уже всем об этом рассказала!"
Я так делала сама, и видела, как это делают другие, но если в моей истории от брака мне достался серый кот, который переживал развод вместе со мной, то у других есть дети.
Дети скучают. Дети скучают после развода родителей, по отцам и по счастливым матерям. Дети скучают по детству, по любви, по правде.
Берегите детей.
Они есть не у всех.
Не у всех.