Барочный дискурс этики. Психоанализ.

     Для чего Лакану эта избыточность примеров, которые он не раскрывает, а лишь ограничивается намеком? В одной из последних глав 20-го семинара Лакан намекает, рассказывая о собственном сновидении, что работает над текстом лекции до раннего утра. "…Чего мне это стоило", бросает он студентам на последней встрече, оставляя их напоследок с идеей различения понятий наслаждения и любви. 

Мы видим и по другим семинарам Лакана, что примеры тщательно им подобраны и проанализированы, и что Лакан иллюстрирует с их помощью всё то, что имеет место в теме ежегодного семинара. Но в 20-м ничего подобного мы не наблюдаем. Несмотря на то, что мы по-прежнему остаемся слушателями и перед нашим внутренним взором мелькают образы, к коим обратил нас автор, иллюстрации не случается. Долгое время мы лишь ведем счет лакановским примерам, строя догадки, запутываясь, и без пользы переходя к прочитыванию и об-фантазированию следующего объекта, вызвавшего интерес Лакана. Мы просто наблюдаем случайный набор, множество элементов, которые как-то относятся к любви, женскому наслаждению, знанию, вращению дискурсов, теории множеств. Элементы эти организуются поначалу в некую морально-этическую конструкцию: "не хочет ничего знать", которая с подозрительной легкостью рассыпается по мере того, как новые детали добавляют сомнений в том, что есть некое знание, который мы в анкор ищем.

Лакан в 7-ом поясняет логику странного, иррационального поступка Антигоны и проводит аналогию через нахождение себя в некоем месте и утрате места: Антигона, теряя брата - сына родительской четы, теряет себя саму на определенном месте. Отчаяние приводит Антигону к героическому поступку, в котором она уже не прежняя, субъективно сложился новый взгляд на себя. Тот выбор, который она совершает - этический выбор, полагающий некое наслаждение, занятие места, статус (мифологического) избранного, героя. В событии этического выбора важную роль играет внешний случай: Один, первый раз. Вслед за случайным событием психическое представление воспроизводит случай вновь. Случай ещё здесь. Cледовательно, этический выбор - это выбор абсолютный, выбор себя, как объекта. 

     Итак, Лакан весь год намекает на не изданную "Этику", но так же упоминает своих недругов, проштудировавших его работы от корки до корки и веля быть такими же тщательными ученикам. Однако "Encore" - вовсе не об этической стороне психоанализа. Это ясно уже на той странице, где почти математически рассматривается идея дискурсивного вращения, появления дискурса аналитического (и любви) каждый раз при смене дискурса. 

Примечательно, что в конце "Этики психоанализа"  Лакан то ли шутит, то ли обещает студентам целый год изучения экстатических практик. Похоже, что "Ещё" чем-то подобным как раз и получился.

     Разумеется, в семинаре есть темы, "несущие" текст: Аристотель, этика, Фрейд, искусство, психология. Но эффект, производимый ими, на этот год совсем иной.

Эффект барокко. "Мой дискурс не случайно называют барочным" - говорит Лакан. И целое занятие посвящает теме барокко: "И, как ни странно это может вам показаться, я сразу же говорю вам, что речь в связи с этим пойдет у нас сегодня о христианстве". Странным, однако, оказывается не это. Лакан говорит о бихевиоризме, проводя меж разными темами одну единую линию - наслаждения телом, телом Другого, наслаждением, "которое в метафорической форме дает о себе знать".

     Обещая разговор о христианстве, как можно сразу перейти к бихевиоризму? Бихевиоральная практика держится на вере в чистоту эксперимента. Соблюдая мойдодыровские правила, можно получить относительно здорового мальчика. "Эту этику я определю - итак, мысль на той стороне, где власть, а мыслимое на другой стороне.  … рычагом власти, является речь — она одна объясняет и дает отчет. Это dit-manche, рычаг речи, а значит, diman-che, воскресенье, что оборачивается, одичанием". И вот мы уже в теме христианства. На том, что человеческое можно классифицировать, "зиждется", говорит Лакан, "определенная эстетика и определенная этика".

     Моё место - сам ли я его занял, или мне его указали: йязык неисповедим - на стороне барокко". Вот такой незначительный переход от классической модели знания, когда знание о ком-то (чём-то) дифференцировано и выделена единица различия одного от другого, степень. Степень лакановской барочности не им определена. Лакан в "Ещё" создан слушателями и всё ещё здесь, а не Лакан создаёт себя, подобно Антигоне. В 20-ом этика уступила место эстетике, и, словами Кьеркегора, "раз выбор сделан, относительное значение эстетического начала восстанавливается само собой". Здесь царит случайность, эстетика бесконечного перебирания объектов. 

     Случайность - "то, что перестает не писаться; здесь перед нами всего лишь встреча… все те следы, которые оставило у каждого, не как субъекта, а как говорящего существа, его изгнание из сексуальных отношений". 

     Этический выбор - оставаться аналитиком - организует выбор эстетический. Перебор множества деталей приводит к тому, что обнаруживается нечто  внеположное этому множеству, что не входит в него ни при каких условиях. Рассмотрение с эстетической стороны качеств, а не степени, отсылает к  теории множеств, понятию компактности, к тому, чего достаточно, что компактно, вдоволь, очерчивает пределы некоего объекта. Лакан прямо говорит в "Ещё": "Не знаю, последует ли… продолжение. Такова моя участь - участь объекта-а".

Всё это, кажется, должно быть сведено если не к выводу, то хотя бы к знанию, но именно знания, по мысли Лакана, нет. Нет никакого со-знания. Знание бессознательно. История создаётся nachtraglich.

Именно механизм последействия, о котором речь в семинаре даже и не шла, прекрасно подан Лаканом. Причём подан не с позиции исследователя и не с позиции критика, а с места, которое он называет объектом-а, с места аналитика.

Если этот таинственный объект как-то обозначен, то можно ли сказать, что он был выбран? Если объект-а - нечто, что случается, то речь всё равно идёт о выборе, пусть и не имеющем отношения к решимости, выборе эстетическом. "Выбирая, я не полагаю начала выбираемому - оно должно быть уже положено раньше, и все-таки если б я не положил начала тому, что выбрал, я не выбрал бы его в истинном смысле слова." (К.) 

"Предмет выбора существует прежде чем я выбираю его, иначе мне не на чем было бы остановить выбор, и в то же время этого предмета не существует, но он начинает существовать с момента выбора" (К.) Это и есть дискурс барокко, та "жемчужина неправильной формы", центр которого смещён на выбор случайный.

Со времени появления барокко, как искусства и как стиля, человеческое имеет возможность обратиться к тому, что оно собой представляет, к субъективности, каждый раз переходя от размышления над одним элементом к размышлению о другом, просто "меняясь" в объекте выбора. 

Эстетика барочного стиля хитра. "Экстаз Святой Терезы" Бернини в капелле Корнаре. В момент видения Тереза будто на сцене, за которой наблюдает семья Корнаре, из лож, подобных театральным, расположенным слева и справа от алтаря, по ту сторону которого находятся святая и ангел. Является ли наслаждение скульптора знаком любви к христианству, знаком веры? Является ли любопытство Корнаре тем Wissentrieb, стремлением знать, особенно если учесть, что фигуры членов семьи Корнаре заказаны скульптору?                                        

"Я, переводя немецкое Trieb, зову derive, отклонением, отклонением наслаждения от прямого курса," - говорит Лакан. Речь идёт о любви и женском, иррациональном наслаждении.

У Кьеркегора: "Условия для такого наслаждения, однако, находятся обыкновенно не в самом желающем наслаждаться жизнью, а вне его или, если и находятся в нем, то все-таки не зависят от него самого". Эстетическое начало дает право на выражение любовной истории.

Рембрандт. "Пир Валтасара". Царю видение - персты выписывают на стене писание на неведомом языке. Для толкования зовут Даниила, "потому что в нем, в Данииле, которого царь переименовал Валтасаром, оказались высокий дух, ведение и разум, способный изъяснять сны, толковать загадочное и разрешать узлы". На картине, в момент видения, наблюдающие неожиданную перемену в царе, роняют сосуды, ставшие причиной божественного гнева. "Ты взвешен и найден лёгким", - так будут истолкованы письмена Валтасаром-Даниилом. А пока образ царя Валтасара лишь служит указателем на некое высшее переживание, которое дано ему в неизвестных знаках, но не бестелесно.

"В искусстве", говорит Лакан, "на первый план демонстративно выходит тело; тело, чей облик выдает наслаждение". Именно это, по мысли Лакана, сближает его дискурс с барочным. Лакан сближает темы христианства и барокко через вопрос о душе Христа: "...о воплощении Бога, воплощении в теле: страдание, которое претерпело это лицо, обернулось наслаждением для другого. Нет ничего, чего бы здесь не хватало". Всего вдоволь, нехватки нет. То же верно и для любого мученического акта веры. 

Говоря о барокко, Лакан не всегда имеет в виду произведения искусства: "...слово мученик, как вы знаете, означает свидетель, так что эти изображения сами мученики, сами свидетели более или менее беспримесного страдания. Именно это представляла собой наша живопись, пока художники не выхолостили ее, всерьез занявшись расчерчиванием холста на маленькие квадратики". 

Расчерчивание на квадратики для художников стало обычным в более поздние времена. Лакан, вероятно, имеет в виду способ подготовки руки к работе над холстом. Средневековые живописцы нагружали руку физически, например, носили камни, для того чтобы рука была легкой и мазки, от того, спонтанными, непринужденными, легкими. 

Указывая слушателю на то, что в барочной церковной росписи немало сюжетов с мучениками, Лакан не теряет возможности показать и другую деталь, ловко подменив образ мученика (свидетеля с греч.) в христианстве, свидетеля веры через страдание, на мученика-живописца.

Образование вне-положности - важнейший, ключевой момент 20-го семинара, хотя сам Лакан говорит в 9-ой главе о метафоре, метафоре того наслаждения, "которое являлось бы сексуальным отношениям адекватно, является чистым жульничеством - все это опирается на ложную целесообразность".

Караваджо. "Шулеры". То, что первый персонаж блефует, очевидно. Он достаёт карту из-за спины. На втором, делающем жест первому, перчатки для различения краплёных карт. Он, не скрываясь, подглядывает за третьим игроком. И здесь интересно: неужели третий настолько наивен, что при столь очевидных признаках блефа сохраняет внешнее спокойствие? Если присмотреться внимательней, то заметно, что взгляд второго направлен не на карты в руке, а за спину третьего игрока. Похоже, что ситуация всех устраивает. Вопрос о том, кто кого здесь обводит вокруг пальца, не имеет смысла. Важна не только победа, но и счёт - таким образом игроки не оспаривают действий друг друга, хотя имеют на это право, своеобразная легитимность игры. Другими словами, герой своего закона ещё не знает. Герой барокко - до-мифологический, вне Эдипа. 

Любые наслаждения - лишь "соперники того наслаждения", в основе которого лежит ложная целесообразность.

Лакан упоминает ренессанс, как аналог политеизма и называет барокко возвращением к истокам, к монотеизму веры. Один бог и множество, одно наслаждение и многие экстатические практики, подробное рассмотрение которых Лакан "обещал" в 7-ом семинаре, Одно и… ещё. В отличие от этики, обращающейся к общему, создавая разрез, рамку, закон, эстетика направлена на случай, "эстетический выбор, бесконечное выбирание" (К.)

Фрейд в письме к Флиссу (1900 г.): "Ты часто слишком высоко меня ценишь. Ибо я, по существу, не являясь человеком науки, я не являюсь ни наблюдателем, ни экспериментатором, ни мыслителем. Я не кто иной, как темпераментный конквистадор - искатель приключений. Такие люди высоко ценятся, если… они действительно открывают нечто, в противном случае они отбрасываются в сторону. И это не является абсолютно несправедливым".

Ещё. Караваджо. "Марфа и Мария Магдалина", та Марфа, которой было сказано:"Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё". Изысканным жестом Мария прижимает к себе цветок, глядя на Марфу, так же старающуюся что-то сложить пальцами. Но внимание зрителя притягивается пятном света в зеркале вслед за жестом другой руки Марии.

"Я думаю о вас" - посягательством не является. В религии, в отличие от традиционной аристотелевской науки, предлагается не знание, а наслаждение, причем наслаждение тем, что не существует - отношениями с Богом. Таким образом каждый может занять место в мифе о Христе. Именно эту задачу призвана была выполнить барочная роспись церквей и живопись с библейскими сюжетами.

Но барочный Бог не вмешивается, подобно доброму отцу, в дела своих детей. Ему подражают, учась у него. Так религиозное переживание во времена барокко - наслаждение двоякое: фаллическое в своей необходимости и "не то", в котором субъект, говоря, "наслаждается и не желает ничего знать". По мысли Паскаля, человек эпохи барокко является, "тем, кто улавливает лишь видимость явлений, но не способен понять ни их начала, ни их конца".

Барокко лишь началось с темы христианства. По мере того как барочный феномен распространялся фокус внимания постепенно смещался к иносказанию, эмблеме, знаку, букве. Так же, baroco - неправильный силлогизм, ложность которого скрыта за его метафоричностью. 

Франс Снайдерс. "Птичий базар". Все эти "куриные" головы повернуты в сторону одного - письма. От эстетики к этике - от йазыка к языку.

"Язык, говорит Лакан, "это то, что вышло, когда над йазыком потрудилось знание", за практикой которого скрыто наслаждение. 

"В живописи барокко налицо умаление рода человеческого. Умаление это прочно укоренено в характерном для сексуальности говорящего существа зиянии; не менее прочно, увы, нежели... будущее науки." Умаление - делание малым, infans.

Немота живописи… Нечто инфантильное, выраженное в некоторых, если не во всех барочных сюжетах, при помощи добавления самой малости - ненужной и нелепой детали, вещицы, лишнего элемента, обманчивой иллюзии.

В сочетании с обрушающей логику нелепостью попытки улучшить репутацию святых отцов всё это отсылает к опыту детей и… "ранних" аналитиков - беспокойство которых о некоторых последствиях, ставит однажды тех и других перед любовно ненавистным объектом веры. 

Только внеположностью определены границы множества. "Только на духовенстве", атеизм и держится, говорит Лакан,"я вам об этом говорил, но вы не обратили внимания". Этика держится на отклонении в логическое или эстетическое измерение: либо что-то делает этическую позицию законом и тогда этика становится логикой, либо этическое распределяется во множестве случайных элементов, демонстрирующих неестественность, обманчивость, многообразие смыслов и форм.

Вера - эстетическое переживание, видение. Именно это тонко использовано в барочной церковной живописи. 

"Будущее науки — так назвал свою книгу ещё один попик, Эрнест Ренан. От истины он требовал одного — но непременно, а то беда: чтобы она не влекла за собой никаких последствий". Книга Ренана о будущем науки была посвящена идее просвещения.

Речь идёт о производстве бессознательного знания, имеющего отношение к характерной для говорящего (наслаждающегося) существа сексуальности. 

Однако, это не всё ещё о Ренане. В его работе "О происхождении языка" встречаются преинтереснейшие замечания:

"В создании языка не могло участвовать размышление. Первою характеристическою чертою (языка) будет, без сомнения, то господствующее значение, какое имело впечатление в создании, или, лучше сказать, в выборе знака. Что же касается условий, при которых образовались звуки языка..., дух и тело были в такой зависимости друг от друга, что все душевные движения обнаруживались на теле". 

Но дальше ещё интереснее: "Ум человеческий начал свою деятельность синкретизмом. Все было уже в его первых созданиях, но все бывшее в них существовало без отдельной жизни частей. Лишь во втором периоде интеллектуального развития ясно начинают обрисовываться индивидуальности, и надо сознаться, – в ущерб единству, которое, имело, по крайней мере, хоть кажущийся облик. Тогда начинает господствовать многочисленность, разделение, до тех пор, пока размышляющий синтез не улавливает отдельные элементы, которые, существуя каждый особо, получают с того времени сознание самих себя, и не сводит их снова в одно высшее единство". 

     Это сказано будто о стадии зеркала, о частном случае imago, метаморфозе идентификации, ассимиляции объекта и одновременном отталкивании от него, как конечного, как итога. 

Это ведь так похоже на то, что мы читали о множествах и Одном - определенная эстетика, которую Лакан всё ещё представляет в каждом примере. То, в чём мы предприняли попытку разобраться на чтениях, можно наверное считать (а что нам ещё остается?) переходом от вопроса принятия этики психоанализа к вопросу эстетического разбора Одного на многое.

Эти разнообразные многие примеры наслаждения в конечном итоге снова сложатся в Одно, уже существующее прежде нашего этического выбора и эстетического кружения вокруг объекта-а. 

Сколь случайна первая любовная встреча, столь же решительно желание вновь выбрать её.

Первый выбор (случай) обуславливает и все следующие за ним. Мозаичное многообразие истории субъекта, припоминание ещё одного случая, утверждение себя и отталкивание от себя такого предполагает возможные вариации себя другого, ещё. И это выход вне себя, интер-дискурс психоанализа, допускающий следующий шаг в субъективации, желание решиться на выбор.

Литература:

 "Ещё", Жак Лакан

"Жизнь и творения Зигмунда Фрейда", Эрнест Джонс

"О происхождении языка", Эрнест Ренан

"Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал", C. Кьеркегор

"Этика психоанализа", Жак Лакан

Опубликовано в № 16 журнала "Лаканалия".