Стыд в терапии психотической пациентки

В этой статье я хотела бы поделиться воспоминаниями о пациентке, анализ которой завершился несколько лет назад. Это была так называемая тяжелая пациентка, с психотическими эпизодами, которые периодически заканчивались госпитализацией. Она была особенно уязвима для стыда, и сегодня мне хотелось бы описать те моменты, когда стыд выходил на поверхность в аналитическом процессе. Эти записи были сделаны мной, когда анализ еще не был окончен. Имя пациентки вымышлено.

Первые месяцы после выхода из больницы Клара пугала меня беспрерывными просьбами: «Хочу на ручки!» Сессия могла пройти в угрюмом молчании пациентки, прерываемом сердитым: «Хочу на ручки!» На мои вопросы, что это значит для нее, Клара реагировала яростью. Впервые она позволила себе в наших отношениях так открыто выражать свои негативные чувства. «Не задавай мне идиотских вопросов, - кричала она, нарочно переходя на «ты», мстя мне за то, что в начале терапии я не согласилась перейти на «ты», сохранив границу обращения на «вы». – Ты уничтожаешь мои чувства своими холодными вопросами! Ты показываешь, что я тебе безразлична! И после этого хочешь, чтобы я тебе доверяла?!» Эти выплески сменялись просьбой взять на ручки. Я спокойно, твердо не соглашалась, напоминая ей условия нашей терапии – она может выражать любые чувства в любых словах, но не трогая меня.

Один раз Клара встала с кресла, подошла ко мне, присела на корточки и протянула руку, держа ее над моей, лежащей на коленях. «А что будет, если я сейчас прикоснусь? Ты выгонишь меня из терапии? Этим ты докажешь, что я ничего для тебя не значу, разве нет? Я тогда не буду жить». Я чувствовала сильную растерянность, закипающую злость и желание отшлепать пациентку, как ребенка, который переходит все границы. Помолчав, Клара спросила: «Ты придешь ко мне на похороны?» Я ответила уверенно: «Нет». Она даже отшатнулась слегка: «Как нет? Почему??» «Потому что я уже буду Вам не нужна». Я видела, что мой ответ ранил ее, причинил боль. Она прикусила губу, забегала глазами по стенам, все еще сидя передо мной на корточках. Потом вдруг схватила будильник со столика и сказала сквозь зубы: «Я сейчас запущу им тебе в живот!!» На секунду я испугалась очень сильно, но все же спокойно сказала: «Если Вы запустите мне будильником в живот, я немедленно прекращу сессию, а на следующей сессии мы обсудим прекращение терапии». Клара покраснела, губы и глаза поплыли от слез. «Почему Вы меня не любите?» - проговорила она, садясь с корточек на пол, швырнула будильником в стену, но несильно, и закрыла лицо руками. Я старалась оставаться спокойной, хотя чувствовала, что спина вся мокрая. «Клара, - сказала я, - отношения с Вами важны для меня и я хочу, чтобы они продолжались. Поэтому я не разрешаю Вам нарушать мои границы и не хочу нарушать Ваши. Если это произойдет, отношения разрушатся. А я хочу, чтобы они продолжались».

Пять минут молчания. Она сидела, закрывшись руками. Я напряженно ждала. Она встала и вернулась в кресло. На меня она не смотрела – смотрела вбок, в стену. Еще несколько минут мы обе молчали. Потом она сказала: «Я все время думаю, что, если бы Вы были моя мама? Вы бы тогда взяли меня на ручки и не боялись. И мы бы обе тогда были счастливы. А Вы все время хотите, чтобы я была отдельно. Как будто я такая уродливая и мерзкая, что недостойна быть частью Вашего красивого тела. И мне ужасно, просто дико стыдно за то, что я такая. За то, что я не Ваша, не Ваша девочка, понимаете? Вы меня не хотите, Вы хотите, чтобы я была одна, но когда я одна, все видят какой я урод, а я этого не могу вынести и хочу убить себя. А когда ты берешь меня на ручки, никто не видит меня, все видят тебя, какая ты красивая, а когда видят меня, то я тоже становлюсь красивая и такая же хорошая, как ты. Как Вы. Мне так стыдно перед Вами за то, что, когда я отдельно, я не могу быть такой же прекрасной, как Вы. Мы прекрасные только вместе... …Мне сейчас ужасно хочется на Вас посмотреть, но я ужасно боюсь увидеть, что Вы мне не улыбаетесь, а строго смотрите. Вы еще сердитесь? Если Вы еще сердитесь, я не буду смотреть. Это так ужасно – ждать, что вот сейчас увижу Вашу улыбку, а вместо этого холодное лицо. Мне тогда умереть хочется».

«Почему это так ужасно?» - спрашиваю я.

«Потому что… это как в фильме ужасов. Когда героиня видит кого-то родного, но он стоит к ней спиной. Она радостно вскрикивает, бежит к нему, трогает за плечо, чтобы он обернулся. Он оборачивается, а там – полусгнившее лицо мертвеца без глазниц. Со спины – живой и родной, а на самом деле… И вот с Вами так же. Я-то думаю, что Вы – мама и любите меня. А на самом деле – я обозналась, мама умерла, никто меня не любит и, значит, я жила пустыми фантазиями. А это смешно, это ничтожно. Это как обесценить весь смысл своей жизни. Такое нельзя вынести. Только умереть».

«Вы поэтому никогда не смотрите на меня, когда заходите в кабинет в начале сессии?» - спрашиваю я.

«Да! Поэтому», - кивает Клара стене.

«Вам кажется, что если Вы будете отдельной, Вы не выживете?» - спрашиваю я. Клара кивает.

«И любить Вас можно только когда Вы часть кого-то важного, например, меня?» Клара кивает. И плачет. Бурно, взахлеб, минуты две. Потом смотрит на меня. Я ей улыбаюсь.

Этот Кларин монолог поражает меня глубиной и точностью. Вряд ли можно лучше прочитать лекцию о стыде, чем прочитала ее мне моя пациентка. Я записывала сессию на диктофон, с согласия пациентки, что позволило сохранить в точности ее формулировки. Стыд при отсутствии реципрокности, стыд за отделение от материнского тела, стыд за невозможность соперничать с матерью. Зависть Клары к моей «прекрасности» вызывала у нее невыносимое чувство стыда за свое «уродство». Ее просьбы о взятии на ручки были продиктованы желанием избавиться от стыда, а моя недогадливость только усиливала стыд, потому что заставляла осознавать его. Я была тем самым аналитиком, который не сумел поддержать симбиотические отношения, где двое понимают друг друга с полувздоха и где ни о чем не нужно спрашивать. И это вызывало в Кларе невероятную ярость. А «ярость является чувством, сопровождающим слияние. … Внешне ярость представляет собой очень сильный аффект, наблюдение за проявлением которого вызывает фантазию о его разрушительности для участников контакта. Тем не менее, ярость выполняет функцию получения желаемого внутри симбиотических отношений», - говорит гештальт-терапевт Игорь Погодин. Мой отказ восстановить симбиоз сначала вызывает ужас – еще одно чувство из группы архаичных. «Фрустрация важных потребностей может быть воспринята как угроза его [младенца] существованию, что приводит к появлению ужаса (поскольку объект не может быть проконтролирован). Ужас часто провоцирует ярость (как последний отчаянный способ восстановить контроль над ситуацией). Однако ввиду существования симбиотической зависимости ярость воспринимается как аутоагрессивное действие, и может снова ввергнуть младенца в состояние ужаса» (Игорь Погодин).

Глубокий контакт с пациенткой, ее возросшая способность уникально точно описывать свои чувства – основные достижения и одновременно ресурсы терапии Клары, позволяющие делать выносимыми невыносимые аффекты. Я не разрушаюсь от приступов ее ярости и не заражаюсь припадками ее ужаса. Клара еще не может вытерпеть, когда я случайно упоминаю о других пациентах (такие упоминания разрушают симбиоз), но уже может произносить вслух: «Я не могу говорить про стыдное. Но надо сказать. У Вас не должно быть других пациентов. Они отъедают от Вас то, что только мое, и Вы приходите ко мне обгрызенная. И мне тогда стыдно, что мне достался один какой-то огрызок». Не договорив, она смеется, и я тоже не могу удержаться. Это легкий смех. Он помогает нам идти дальше.