Есть ли у меня зависимость от методов

Нет экзистенциальной терапии,

есть экзистенциальная установка

по отношению к жизни.

Ролло Мэй.

       Во время семинара Саймона дю Плока по зависимостям в Белоруссии один из выпускников МИЭКа спросил у меня: «Как ты работаешь с детьми в экзистенциальном направлении? Разве это возможно?» Я  ответила, что с детьми  работаю в гештальте. А по прошествии времени (не без помощи малой группы: «Есть ли у меня зависимость от методов?»)  я поняла, что уже давно начала по чуть-чуть склоняться к экзистенциальному направлению (неосознанно, а часто и вынужденно), ещё учась на гештальттерапии.

                 Рассказали нам на сессии, как работать с детьми с помощью рисунка. Методика – хорошая, результативная. Но вот беда: далеко не все дети хотят говорить от имени мамы, папы, стола, квадрата и т.д. И не все в конце могут сделать вывод: а что это всё значит в его жизни. Особенно, в большинстве случаев это касается мальчишек.  Они частенько сопротивляются всяким разговорам  о них и осознаниям. Вот и пришлось мне работать  не как положено по методике, а с тем, на что был готов и согласен ребенок. И, как ни странно, результаты были: дети переставали бояться воспитателя, математики, темноты…, начинали после травмирующей ситуации общаться со сверстниками, становились спокойнее, мальчики переставали называть себя девочками…

         Но, несмотря на то, что в этих случаях я не следовала буквально по методике, все-таки понимание того, что я делаю, в каком направлении двигаюсь, присутствовало.

          Вот именно перед тем, как поступить в МИЭК, я перешла в новый детский сад, который до этого открыли несколько месяцев назад. И там увидела мальчика 5 лет  с лысиной на голове. Воспитатель, а затем и родители объяснили мне, что Саша (назовем так  мальчика) вырывает волосы себе сам. Помимо аутоагрессии, он был настроен очень щетинисто и по-боевому  по отношению к другим детям. Эмоции, кроме неосознаваемой злости, были заблокированы. Было видно, что у ребенка сложности во взаимоотношениях с родителями, он ревновал их  к сестре так, что даже поначалу и отрицал её наличие, но обсуждения, рисования ни к чему не приводили. Наши занятия условно можно было разделить на два этапа: вначале Саша рисовал на тему, которую я его просила, а потом он вместе со мной играл, во что хотел. Анализируя происходящие, можно сказать, что первую часть занятия мы делали для меня, а вторую – для него. Саша быстренько садился, рисовал  (лишь бы отстали, на заданную тему), а затем говорил: «Давайте уже играть». Первый год  игры его были бедные, скованные, он был еще со мной зажат и недостаточно доверял. А можно сказать, что почти и не доверял. Он перестал выдирать волосы, но за лето, пока мы не занимались, всё вернулось на круги своя, правда, уже в меньшей степени. На второй год Саша стал более открытым, веселым, он стал с детьми и воспитателем проявлять адекватно эмоции, но рисовал  всё также быстро и для меня, ничего не желая обсуждать. Зато мы с упоением стали играть. Игра была одна на протяжении всего года: Саша – это Бэтмен или Человек-Паук, который спасает человечество, свою семью, а я в это время играла злодеев, членов его семьи. Частенько он передавал роль Бэтмена мне и сам становился злодеем. Временами я задавала ему вопросы, если видела, что  это как-то связано с его жизнью, например, если Саша предлагал всё взорвать, спрашивала: « Как герою спасти свою семью, не причиняя вред другим людям, которые ни в чем не виноваты?».  Во время  игры Саша шел на контакт, отвечал на вопросы и взаимодействовал.  К концу этого второго года  лысина мальчика окончательно заросла, аутоагрессия прошла, в группе он нашел себя. На выпускном утреннике Саша просто блистал в разных ролях, играх. Был весел, активен и обаятелен. Наша заведующая просто влюбилась в него. А я не могла узнать в этом веселом мальчишке того « ежика», каким я его видела первое время. Конечно, я не собираюсь тянуть  лавры на себя, здесь и большая заслуга воспитателя, которая всячески искала подход к Саше, поднимала его самооценку и давала проявляться его активности. И, безусловно, наличие положительного результата не означает, что Саша теперь будет весь в шоколаде, и у него нет никаких трудностей в поведении, во взаимоотношениях в семье. Но все же. Результат на лицо, а какой-то червячок внутри ползал. А ползал он вот по какому поводу: что-то непонятно было, а как шло выздоровление. А в каком же я направлении двигалась?

        Раньше было всё ясно: сегодня мы поработаем с взаимоотношениями в семье (а может и не раз), завтра со страхами, послезавтра проработаем сон. А вот и ложное чувство вины всплыло, сейчас развенчаем, с ребенка ответственность за ошибки родителей снимем.

         А тут как-то непонятно: какой-то Бетмен спасает человечество. Что-то, конечно, видится, отслеживается, но вот трудно поставить галочку, что вот эту проблему мы проработали, пора приступать к следующей. Таким образом, уход от системы, использование в правильном порядке методик вызывало  тревогу, как будто я вместе  с ребенком иду с завязанными глазами в неизвестном направлении.

          Самое интересное, что сама автор метода работы с рисунком, детский гештальттерапевт Вайолет Оклендер, если проанализировать ее книгу  «Окна в мир ребенка»  не зациклена на методах и четко не следует им. Она идет от проблемы ребенка и учитывает насколько, с какой стороны ребенок  готов раскрыться.

Так почему же то, что у Оклендер я восприняла положительно, в моем случае вызывало тревогу и неудовлетворенность. Проанализировав это,  я пришла к следующим выводам:

1. Мне хотелось быстрого результата, чтобы ребенок быстренько всё осознавал и не сопротивлялся. Всё, как по нотам: пришел, отыграл и ушел. Ребенку – решение проблемы, психологу – удовлетворение результатом и бальзам на душу: справилась;
2. Для чего нужно это удовлетворение и быстрый результат? Конечно, для своей самооценки. Неустойчивая самооценка – она всегда зависима от воздействий извне. А вдруг скажут, что не справилась, долго возилась, выкачивала деньги и т.д. Это же просто удар по репутации и по уверенности в себе;
3. Когда не понимаешь, что происходит, появляется нервозность по поводу отсутствия контроля ситуации и от этого происходит зацикленность, хочется вернуться к привычному,  намеченному, потому что так спокойнее, но упускаешь ведь то, о чем ребенок сейчас тебе сигнализирует.

             Так, например, у меня сейчас занимается ещё один мальчик с аутоагрессией 5-ти лет (Свято место пусто  не бывает!) Когда на кого-то злится, Миша  начинает кусать себе кисть руки до крови. На руке уже непроходящие шрамы. В рисунке семьи себя не изображает, остальные: мама, папа, старший брат-студент присутствуют. В группе на занятиях не отвечает (стесняется существенных проблем со звукопроизношением, а в прошлом году совсем плохо разговаривал). Мама к логопеду не ведет, отмахивается: «Выговорится еще». Но в кабинете психолога Мишу не узнать: он щебечет, рассказывает о своих друзьях, доме, что ему нравится. Воспитатель хвалится: «После нескольких занятий Миша перестал кусать руку». Но есть одно но…. Из занятия в занятие ребенок рисует все время себя на машине. Мы беседуем, что там происходит, например, на пути машины возникают препятствия. Тогда возникают вопросы: что это за препятствия? Чем  мешают? Как их преодолеть? Но дальше этой ситуации на рисунке с переходом в реальную жизнь дело не шло. И вот на очередном занятии, когда ребенок начал по моей просьбе рисовать друзей, потом бросил и опять принялся за свой привычный рисунок, я вспомнила, что, когда  проводила с мальчиком проективный тест  Луизы Дюсс «Сказка», у Миши в сказках возникали  негативные чувства к отцу. И я спросила: «У Вас дома есть машина? Кто её водит? ». Миша ответил: «Её водит папа». Я констатировала: «А здесь машину ведешь ты». Мальчик сказал, что здесь он вырос, а папа стал стареньким, поэтому теперь машину ведет он. Подумал, и нарисовал папу рядом с собой.  Через какое-то время Миша взял другой лист бумаги и нарисовал три дома: два вместе (стенки соприкасаются), а один дальше остальных, на краю листа, «с боку припеку». И сказал, что в одном доме живет мама с братом, в другом (рядышком) – папа, а себя он определил жить в дальнем доме. Далее у нас пошел разговор  уже о семье, как сблизится этому дому с другими и, хотя, сознательно ребенок не говорил, что его в семье не устраивает, но он впервые так открыто в рисунке это проявил и показал, что сближение с родными представляется очень трудным (так, когда я обратила внимание, что дом далеко, как же общаться, Миша нарисовал мост между своим и папиным домом, а потом на этом мосту произошел пожар).

             Таким образом, когда нас раздражают однотипные рисунки детей, то, что мы в терапии «топчемся» на месте, нужно не спешить забросать ребенка новыми методиками и темами, а понять, поисследовать: «А что за этими действиями может стоять?». Что вынуждает ребенка играть в Бэтмена, чему он хочет в этой игре научиться? Что пережить? О чем может сигнализировать рисунок, в котором ребенок едет за рулем в машине?

4. Еще одна из причин возникновения тревоги – это страх быть непрофессиональным. Вот, светила, гиганты мысли предложили, как надо. А порой, чтобы ребенок тебе открылся, необходимо всё сделать с точностью до наоборот той методики, которую  предложит авторитет. Так, например, мне недавно, чтобы начать взаимодействовать с мальчиком, который напрочь не хотел рассказывать о своем страхе и только плакал, чтобы я отвела его к маме, пришлось в так называемой «Методике работы со страхами по А.И. Захарову» всё поставить верх дном. Ребенок только тогда открылся, когда я своей рукой стала рисовать его небоящимся, и стала спрашивать, а что же нарисовать ещё. После этого мальчик вступил в диалог.

        Другой мальчик, травмированный разводом родителей, наотрез отказывался говорить о своих переживаниях в связи с возникшей ситуацией, рисовать семью и открылся только после того, как я разложила на столе разные предметы, и предложила выбрать: каким предметом будет мама, каким папа и т.д.

5. Думаю, что страшно сделать не так, как принято, не только из-за страха быть непрофессиональным, но и из-за страха взять ответственность. Когда ты пользуешься тем, что прочел, что узнал, то ты  как бы делишь ответственность с тем, кто это придумал. Можно сказать: «Вот, я провела, всё, как положено, по инструкции написано, вот А.И. Захаров, вот А.Л. Венгер, вот Мухина Вера Игнатьевна…». Особенно  важно в системе образования бумажкой помахать. Мол, не виноватая я, это все без меня придумали. Тогда я уже и не виноватая, потому что всё сделала по готовой программе.  Некоторые чиновники даже требуют, чтобы индивидуальные программы не лично психологами разрабатывались, а брались готовые, заверенные министерством. Боятся: а вдруг  эти психологи самодеятельности натворят.

               Таким образом, анализируя свою зависимость от методов, я пришла к выводу, что страшны не сами методы, а как мы их использует, для чего мы их берем, умеем ли мы от них отойти и пойти за клиентом, слышать клиента, что лично ему надо, а не что нужно какому-то абстрактному объекту.