Все мы в объятьях у Бога

Все мы в объятьях у Бога

 Здравствуй, Оленька, здравствуй, моя девочка. Второй день у меня ноет сердце, переживаю я за тебя очень. Почему? Никак не могу отойти от нашего разговора с тобой на прошлых выходных (когда я забирала тебя из санатория). Ты не помнишь? Очень жаль. А мне он врезался в память, помню почти дословно.

Было так. Мы проходили мимо овощной палатки, в которой были красиво (как сейчас умеют!) выставлены заморские фрукты-овощи. На полках лежали удлиненные, похожие на электрические лампочки темно-вишневые яблоки «глостер». Просвечивали тонкие жилки в роскошных виноградинах «дамских пальчиках». Лопалась перезрелая, желтая, наливная хурма; чернели большие косточки в разрезанном на две половины спелом арбузе; сводил с ума неотвязный аромат чарджоусской дыни; круглились как маленькие футбольные мячики столь любимые тобой гранаты…

Мы подошли ближе. Приветливая узбечка ласково улыбнулась нам и спросила: «Что для вас? Что понравилось – все взвешу». Я уже открыла рот, чтобы попросить взвесить приглянувшиеся нам фрукты, как ты внезапно дернула меня за руку и резко сказала:

- Пойдем отсюда. Мне ничего здесь не нравится. И мы пошли на глазах у обескураженной нашим неожиданным уходом продавщицы. Я тут же нетерпеливо прикрикнула на тебя:

- Да в чем дело. Оля? Какая муха тебя укусила? А ты в ответ:

- Мама, я не буду есть эти фрукты. Они грязные, ведь их взвешивала «черная».

В первый момент я опешила. А потом поняла – «черная», т.е. гастарбайтер, уроженка Кавказа или Средней Азии. Так их сейчас многие называют – а что я хочу? Ведь неприятие «черных» родилось не сегодня, этому явлению уже много лет, и тут не помогут никакие уроки толерантности или уроки Доброты. Вирусы снобизма, гордыни проникли глубоко в души взрослых, чему же тогда удивляться, что ими заразились дети?

Я попыталась ответить тебе достойно, но перешла быстро на повышенный (от захлестнувших меня эмоций!) тон, и ты вскоре перестала меня слушать, «выключила», как часто бывает в последнее время. А в твоем взгляде ясно читалось: «Мели-мели, Емеля. Читай свою лекцию, если времени девать некуда».

Второй раз я заметила проявления этой «болезни» у тебя в тот же день, когда упомянула в разговоре о чудесной девчушке из моего детского дома. Даша замечательно рисует, несмотря на свое заметное отставание в развитии от сверстников (она до сих пор говорит с трудом, плохо запоминает слова, что неудивительно, ведь ее родители - алкоголики, лишенные родительских прав). И ты вдруг со злобой меня спросила:

- И тебе не противно? Как ты можешь работать с такими уродами, психами всякими? Что это за работа? Мне стыдно девочкам рассказывать, с кем работает моя мама! Нет, чтобы в нормальной школе работать. С нормальными детьми!

Я снова растерялась – привыкла думать, что девочка у меня обладает чутким, сострадательным сердцем, ведь в два года ты с легкостью делилась своими игрушками с детьми с ДЦП, уступала место на качелях, если кто-то из деток очень просил об этом.

Что же изменилось?

Как мне думается, в этом случае решающую роль сыграла ревность, которой ты, к сожалению, весьма подвержена. С детства ты не любишь, когда я кого-нибудь хвалю или кем-нибудь восхищаюсь. Ревность всегда идет рука об руку с неуверенностью в себе и, соответственно, с недоверием к значимому для тебя человеку. Получается, что ты не веришь в мою любовь к тебе, не чувствуешь ее, или считаешь, что ты недостаточно хороша для меня и от этого злишься. Милая моя девочка, да ты дороже всех на свете для меня и всегда такой будешь, запомни это.

Но еще меня задело явное высокомерие, снобизм, с которым ты стала относиться к людям. Что такое снобизм, спросишь ты? «Снобизм - претензия на высокую интеллектуальность, изысканный вкус или авторитетность в какой-то области, и при этом надменное отношение к тем, кто якобы лишён этих достоинств».

В одной книжке я прочитала, что неверие в себя, самоуничижение всегда сочетается с гордыней, т.е. с высокомерием. Так и ты, будучи не уверена в себе, стараешься всех мерить «высоко», не понимая при этом, что нельзя ко всем предъявлять завышенные претензии, невозможно не замечать, что все люди разные, со своими особенностями, слабостями и недостатками.

Если же кто-то не соответствует твоим критериям – судишь его с плеча, наотмашь. А кто дал право тебе судить? Ты же не Господь Бог! А Господь-то как раз милостив и добр. Не случайно говорят, что «все мы в объятьях у Бога. Все мы равны перед Богом».

Нашла для подтверждения вышесказанного тебе одно стихотворение у отца Романа, иеромонаха Романа Матюшина. Он - автор потрясающих текстов песен, исполнять которые считают за честь многие знаменитые певцы, такие как Жанна Бичевская, Олег Погудин, Елена Ваенга, Сергей Безруков и др.  

    О доброте бессмысленны слова,

Коль дальше слов не двинулся ни разу.

А ветерок, меня поцеловав,

Целует где-то хворого проказой.

Природа и зверей и птиц роднит,

И людям о любви своей напомнит.

Один и тот же пилигрим-родник

И праведника, и меня напоит.

Березы плачут от людей лихих,

О людях добрых думая, наверно.

Но тень берез и для сажавших их

И для того, кто им же режет вены.

А птицы, птицы, только прочь зима,

Уже летят, кричат в полете быстром.

Тому, кто смотрит, шапки поснимав,

Тому, кто подпускает их на выстрел.

Природа-мать, прими меня к себе,

Готов тебе я послужить с любовью.

Но не звездой, глядящею с небес,

Глотком воды для путника любого.

 Грустно мне, моя дорогая, что вирус высокомерия, снобизма проник в твою светлую, еще детскую душу, загрязняет и уродует ее. И родилась у меня для исцеления твоей души еще одна сказочка.

 Собачья площадка

 В одном маленьком городе была собачья площадка. На нее с утра до вечера собаководы приводили гулять собачек - разного пола, возраста, масти и размера. Как было принято и в человеческом обществе, собачки придерживались строгих иерархических правил: большие, служебные собаки общались на равных с большими собаками; маленькие, декоративные предпочитали играть с себе подобными. Но все они не обижали щенков, задиристость, порой даже хамоватость щенков надо было терпеть до взросления – таков был неписанный закон собачьей площадки, установленный в давние времена. Большинство хозяйских собак недолюбливало бродячих, шляющихся по помойкам, промышляющих разбоем или попрошайничеством. Они презрительно воротили нос от этих изгоев - грязных, немытых, со свалявшейся до колтунов шерстью. Наиболее рафинированные и избалованные особы призывали других, менее привередливых: «Фу, отойдите от них, дух – просто чудовищный! Как вы можете даже стоять рядом? Да от них еще какой-нибудь дрянью можно заразиться!»

Однажды на площадке появился новый бродяга. Бродяжничать он начал в детстве, поэтому хорошей жизни не знал, и считал свое бродяжничество в порядке вещей. Жизнью своей был вполне доволен – если удавалось где-нибудь пообедать завалявшейся косточкой или полакомиться куском колбасы, брошенной какой-нибудь сердобольной бабусей – считал, что день прожит не зря!

Зимой, конечно, было трудновато, особенно в трескучие морозы, но выручала густая шерсть, ибо «бабка его явно согрешила с водолазом». Поэтому Дик (так звали пса) был веселым, жизнерадостным и миролюбивым созданием.

Почему-то его невзлюбила одна собачка, породы чихуа-хуа по имени Долли (сейчас эта порода особенно в чести у творческих людей, любопытно, что на собак есть такая же мода, как скажем на марку машины!). Она вечно скалила зубы, как только Дик оказывался в пределах ее досягаемости, а он, несмотря на столь недружественный прием, всегда радостно вилял ей хвостом.

«Отойдите от меня немедленно, сударь, от вас несет, как из помойного ведра!" – визгливо лаяла она, в праведном гневе просто заходясь от ярости. Другие собаки пытались ее урезонить – типа – пусть себе бегает, места под солнцем всем хватит, но она не унималась.

Прошел год. И однажды удивленные обитатели собачьей площадки увидели странную картину - возле одной из машин во дворе стояла понурая, дрожащая от холода Долли, и никого рядом с ней из хозяев не было.

- Что случилось, дорогая? Как вы оказались в таком положении? – спросила ее вертлявая, игривая, ласковая йоркширская собачка по имени Джолли.

-  Ах, не спрашивайте, я просто убита.

- Да что случилось? Говорите толком! – басисто рявкнул джек-рассел по имени Барни.

- Моя хозяйка сегодня попала в больницу, стало плохо с сердцем, а я выскочила из квартиры ее проводить, и за мной захлопнулась дверь, и теперь мне в квартиру не попасть. А родственников у моей хозяйки нет. Я стою тут уже три часа и просто умираю от голода и холода.

- Да, сочувствую, - протянула Кнопа.

- Неприятный случай, - согласился Джекки.

- Вы же погибнете от голода! – ужаснулась Фея.

Они потоптались немножко возле несчастной Долли и потихоньку разошлись, по своим теплым квартирам, к любимым хозяевам. А Долли осталась мокнуть под холодным дождем.

Она уже совсем впала в отчаяние, когда мимо нее весело пробежал Дик. Он нес в зубах аппетитную баранью косточку, которую ему только что кинул добродушный узбек, работающий в «Шаверме». Краем глаза Дик увидел понурый вид Долли и решился к ней подойти.

- Что случилось, дорогая?

К своему удивлению Долли не захотелось лаять на него по-прежнему. Может запах бараньей косточки сводил ее с ума, а может, ей было слишком холодно, чтобы злиться на кого бы то ни было.

Она рассказала свою печальную историю Дику, и, к ее изумлению, Дик принял ее близко к сердцу, в отличие от хозяйских собак (может быть потому, что слишком хорошо знал, как тяжело жить бездомному бродяге, а может быть потому, что понимал, как трудно приспособиться к такой жизни изнеженной собачке, выросшей, в отличие от него, в тепличных условиях). Поэтому он решительно рявкнул ей:

- Так, Долли, собирайся, пошли за мной.

- Куда? – пролепетала бедная чихуа-хуа.

- Я знаю одно теплое местечко, где можно переждать непогоду и покушать, а потом что-нибудь придумаем.

И Дик привел ее в одну квартиру, где добрая бабушка Клавдия Михайловна подкармливала брошенных собачек (а таких становится с каждым годом все больше и больше, что поделаешь – кризис!) и давала им временное пристанище, пока не удавалась их пристроить в «добрые руки».

Так Долли прожила почти два месяца на квартире Клавдии Михайловны. А Дик? Бродяга Дик часто забегал к ней в гости -  навестить и рассказать последние новости. Он все-таки предпочитал свободную, вольную собачью жизнь, когда ты никому ничем не обязан и ни от кого, кроме себя не зависишь. Долли радовалась искренне его приходу - она перестала важничать и задирать нос – ведь единственный, кто по-настоящему проявил к ней сочувствие и помог – был столь презираемый ею раннее бродяга Дик.

Однажды Дик прибежал очень радостный, ему так хотелось поделиться поскорее с Долли своими новостями!

- Я сегодня видел свет в окне твоей квартиры, а потом прошмыгнул в подъезд и почувствовал возле двери запах твоей хозяйки, ты можешь немедленно вернуться домой.

- Какое счастье!

Долли поблагодарила от души добрую Клавдию Михайловну и, со всех ног, наперегонки с верным Диком, помчалась к себе домой.

Возле своей квартиры она радостно и звонко залаяла.

- Долли, милая, где же ты была, я решила, что ты потерялась совсем или тебя украли, так плакала по тебе в больнице! Заходи скорей! – лепетала обрадованная хозяйка. Долли ворвалась в квартиру, а бродяга Дик тепло и радостно смотрел на нее, спрятавшись в углу на лестнице, возле мусоропровода.

   На следующей день Долли гордо пришла с хозяйкой на собачью площадку.

- Ой, дорогая, вы живы, как я рада! – приветствовала ее Фея.

- Как здорово, что все хорошо закончилось! – согласился с ней Джекки.

Вскоре на площадке показался Дик. Все ждали, что Долли как всегда будет скалить на него зубы и требовать, чтобы он как можно быстрее убирался с площадки. Но не тут-то было.

Долли радостно подошла к нему, виляя хвостом.

- Друзья мои, хочу вам представить замечательного друга, Дика, который спас меня от голодной смерти. Я больше никогда не буду вредничать и гнать его – благодаря моей беде я поняла, что за самой скромной и непритязательной внешностью может скрываться доброе и великодушное сердце. Не надо судить по породе, внешности, размерам, наличию хозяев, их состоятельности – мы все разные, но каждый имеет право на то, чтобы его любили и уважали.

Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец!