Раннее развитие как детерминанта некоторых клинических проявлений (Лекция)

В лекции речь пойдет о феноменологии и психологической динамике более или менее тяжелых форм расстройств личности, которые встречаются в психотерапевтической практике. Хотя точнее было бы назвать предполагаемый формат не лекцией, а размышлениями на границе контакта гештальт-терапии и психоанализа, поводом для которых послужила психологическая теоретическая вакханалия среди существующих психоаналитических концепций, особенно относящихся к развитию и формированию психологической структуры индивида на раннем этапе онтогенеза. Я бы хотел начать с базовых положений, лежащих в основе моего сообщения.

Первый (практически неоспоримый) тезис, из которого я исходил в своих размышлениях, относится к базовой положению, согласно которому психологические корни большинства личностных нарушений относятся к раннему возрасту (в результате фрустрации некоторых базовых потребностей ребенка, приводящей к соответствующей фиксации или психической деформации). Так, согласно положениям традиционного психоанализа, если фрустрация относится к самому раннему возрасту, то это приводит к оральной фиксации, а, следовательно, к зависимости. С точки же зрения теорий, более близких гештальт-терапии, лежащих в основе рассмотрения динамического цикла контакта, динамической концепции личности, возникших из более поздних теоретических построений – в частности, теории объектных отношений, наиболее ранние фиксации относятся к характерологии, которую называют шизоидной. Если исходить из динамической концепции личности, то существуют три основных метапотребности: в безопасности, в привязанности, в свободе действий. Оговорюсь, что мой текст не предполагает внести какую-то ясность и структурированность в существующее положение вещей, более того – может еще усугубить путаницу.

Второй тезис касается первоначального названия лекции: «Безопасность: патология или точка роста». Метапотребность в безопасности, точнее – ее фрустрация или удовлетворение, мною взяты за точку отсчета предлагаемых рассуждений. При этом, потребность - в безопасности, рассматривается мною как метапотребность, которая может быть удовлетворена разными, порою противоположными способами. Рожденный младенец удовлетворяет свою потребность в безопасности разными способами в зависимости от условий, в которые он помещается, насколько они изначально безопасны или, наоборот, тотально ужасающи. Основная задача ребенка в отношении объекта, способного удовлетворить его потребность на данном этапе (в пище, тепле и прочее) – достижение максимального контроля с помощью голоса, мимики, доступных движений, контроля над ситуацией. В этом контексте тема контроля в отношении нарциссов остается тотальной по жизни, потому что они не могли контролировать события своей жизни раньше. И уже во взрослой жизни эта потребность остается принципиально не насыщаемой. Основная форма сопротивления нарциссов – эготизм (если рассматривать форму прерывания контакта в поле), означающий тотальный контроль себя и других в существующих отношениях.

Третий тезис: беспокойство младенца (равно как и взрослого человека), с моей точки зрения, может быть (в достаточной степени условности) связано с тремя основными пугающими переживаниями: тревогой, страхом и ужасом. Тревога чаще всего относится к плохо осознаваемому беспокойству, неосознаваемому страху по отношению к неопределенным объектам и предметам. При этом тревога всегда относится к будущему. По Ф.Перлзу, тревога – это остановленное возбуждение плюс угнетение дыхания. Потребность остается неопознанной, объекта нет. Каким же способом человек чаще всего избавляется от тревоги? Не в силах выдерживать порожденный тревогой диссонанс, индивид часто предпочитает объективизировать, опредметить это переживание, тем самым трансформируя его (способ, известный еще со времен возникновения теорий каузальной атрибуции Ф.Хайдера и Г.Келли и когнитивного диссонанса Л.Фестингера – прошу простить меня за смешение методологических оснований). Из группового опыта должно быть многим известен простейший способ объективизировать тревогу, чтобы дать выход возбуждению. (Кого боишься?; Что заставляет тревожиться? и т.д.) Когда объект найден – возбуждение находит выход в форме страха. И тогда отпадает необходимость тревожиться. Итак, находится объект – появляется страх. Следующий возникающий вопрос – возможность контролировать этот объект? (на этот раз, снова извиняясь за методологический казус, сошлюсь на бихевиористскую теорию выученной беспомощности М.Селигмана). А именно это касается возможности построения отношений с этим объектом без боязни быть разрушенным им. И если этот объект контролируем, появляется возможность манипулировать им. Если нет – это приводит к переживанию ужаса, для которого характерна тотальная угроза разрушения (не обязательно физическая, ведь убийство может быть и символическим (отвержение, обесценивание, ввержение в сильный стыд с последующим оставлением в одиночестве и т.д. Кстати, для нарциссически организованных индивидов это наиболее разрушающе – индуцировать у объекта стыд и бросить – это приводит к ужасу, который не поддается контролю, что в свою очередь приводит к глубокой психической дезорганизации).

Сейчас, вернемся к нашей аффективной цепочке: тревога, страх, ужас. Тут возможно следующее предположение, базирующееся на опыте собственной терапевтической практики. Напоминаю, речь далее будет идти скорее не об уровне нарушения, а о его форме и содержании. Если ребенок оказывается в раннем детстве в ситуации, которую не может контролировать (например, заплакал – мама пришла, заплакал – мамы нет, опять заплакал – мама появилась: то есть пытается контролировать отношения с мамой, но это мало предсказуемо: может получиться, а может, нет), то он ввергается в состояние тревоги. И тогда невозможно ни отчаяться и скрыться полностью в свой аутичный мир, ни приблизиться к объекту, что характерно для полноценных отношений. Такая ситуация может явиться причиной фиксации в той части пограничного спектра, который называется зависимостью. Единственным способом обеспечить себе безопасность видится, в этом случае, в возможности просто привязаться к другому человеку, и, не глядя на его реакцию всегда быть рядом с ним («даже если он будет отвергать, я все равно никуда не уйду, потому что в противном случае все вокруг меня окунает в страх и ужас»).

Следующее, это то, что связано с шизоидной фиксацией. Она, полагаю, связана с наиболее сильным переживанием, чреватым разрушением. Наиболее явная причина тому – невозможность для ребенка контролировать и отстаивать свои границы. Феноменология этой ситуации не однородна. Для одной крайности характерно воспитание удушающей или соблазняющей матерью, которая вторгается в границы ребенка и от которой никуда не скрыться. Для другой – присутствие холодной, отстраненной, шизоидной мамы. При этом ребенок обеспечивает свою безопасность путем прямого моделирования шизоидного способа установления отношений. Другими словами, та часть психики, которая обеспечивает привязанность, оформиться просто не может. И единственный способ обеспечения безопасности – уйти в свой собственный аутичный мир, просто скрыться в себя, потому что близлежащие объекты могут разрушить. И у большинства таких клиентов двоякий способ обращения в переносе по отношению к терапевту, которое символически выражается либо желанием сбежать, либо убить. Как правило, внешне шизоидные клиенты выглядят вполне миролюбиво, а в тяжелых случаях могут в контрпереносе производить впечатление детей. Однако, в подавляющем большинстве случаев их фантазии, которые они могут озвучивать, содержат насилие. Это могут быть фантазии, содержащие убийство, рассказы сновидений, в которых клиент сам убивает, либо на него нападают. Итак, это была та часть, которая связана с шизоидностью. И это тоже способ позаботиться о своей безопасности. Если для первого рассмотренного способа характерно стремление к зависимости, то для второго, наоборот – уход, инкапсулирование в себе.

Еще один тип личностной организации своей безопасности связан с третьей характерологией – нарциссизмом, проблемой прошедшего и настоящего столетия. Еще Фрейд с 1914 года предпринимал попытки описания нарциссизма, но наиболее детально эта важная психологическая проблематика была разработана гораздо позже теоретиками психоанализа, начиная с Мелани Кляйн и более полно в работах Хайнца Кохута и Отто Кернберга. Если говорить об этиологии нарциссических расстройств, то наиболее значимая (т.к. встречающаяся чаще всего в практике) это история, связанная с нарциссической травмой на раннем онтогенетическом отрезке, чаще всего в течение первого года. В основе этой травматизации – переживание страха. При этом достаточно типично следующее: мать или объект ее заменяющий устанавливает с ребенком достаточно устойчивую психологическую связь, характеризующуюся привязанностью. А затем по каким-то причинам, чаще всего внешним, эта связи обрывается (выход, к примеру, мамы на работу, либо в силу обстоятельств ребенок попадает в приют). Это может стать одной из самых «кровавых» ран для ребенка, недаром эта тема так популярна в современном психоанализе. Как следствие, может сформироваться предположение, что любые отношения, в которые в последующем вступает человек, чреваты такой раной, несущей снова отвержение. Именно отвержение специфично для этой характерологии. При этом, ведущее переживание, которое регулирует отношения – страх. Наиболее распространенные феномены переноса – идеализация с последующим обесцениванием и отвержением. Продвигаясь глубже, встретимся со стыдом и завистью. И только потом дойдем до страха, потому что в этой интрапсихической модели любые отношения чреваты разрушением, чреваты тем, что они когда-нибудь оборвутся. Этот феномен не стоит путать с ужасом, характерном для шизоидной характерологии, в основе которого лежат фантазии о поглощении и разрушении субъекта, являющиеся чаще всего проекцией собственного голода субъекта. Наглядный пример тому история мужчины, сохранившим яркие воспоминания о том, как он 9-летним ребенком сильно возбудился, увидев обнаженную маму, которая спустя два месяца умирает. Интересно, что помимо вины, у него появилась идея о том, что любые близкие отношения и с другими людьми чреваты разрушением. Например, занятиям сексом часто сопутствуют фантазии, связанные со страхом возможности убить женщину. Нарциссов же просто заполняет чувство страха, что они могут оказаться выброшенными за борт. Примечательно, что т.н. нарциссическая травма относится к наиболее сенситивному периоду, когда согласно идее Хайнца Кохута, самость формируется путем преобразующей интернализации, удовлетворяя тем самым потребности в отражении, в идеализированном родительском имаго и в похожести на других. Что это значит? Ребенку говорят: «Ты хороший!». «Я – хороший!», - узнает он. Ребенку говорят: «Ты похож на других». «Я похож на других», - узнает он. Кроме того, ребенок видит, что папа сильный, смелый, папа может все, что угодно. И он готов уже, интернализируя, формировать свою самость. И в этот самый момент объект исчезает. Что происходит ребенком, а далее и со взрослым? Он теряет ответ на вопрос: «А кто есть я?» Тогда необходимым становится зеркало, т.е. постоянное подтверждение от искусственных внешних объектов, которое все равно не может быть интегрированным. «Свет мой зеркальце, скажи…» – пример классического проявления нарциссической характерологии. Другая характерная черта нарциссизма – перфекционизм, когда я должен быть точно лучшим, и точно красивей, милее, стройнее и т.д. И когда мне зеркальце об этом не говорит – я разрушаю его (объект), потому что чувствую угрозу существованию своего Я, а именно, если говорить о мотивации – из страха. Из страха, что другие не подтвердят их значимость, из страха, что их бросят и т.д.

Таким образом, в поле пограничных расстройств можно рассматривать три тенденции, которые определяют форму нарушений: шизоидную, невротическую и нарциссическую. Хотя, понятно, что это лишь гипотеза. Двигаемся дальше. Основополагающим для гештальт-терапии является осознание некой актуальной потребности, тех чувств, которые с этой потребностью связаны, а также некоторого объекта, к которому данная потребность относиться. Привлекая идею полярностей, существование, например злости, которая явно выражается, дает основание предполагать также и существование другого полюса – например, любви, и перспектив тогда для отношений очень много. Допустим, в самом общем виде идею полярностей можно представить в виде некоторого континуума, на одном полюсе которого находится конструкт принятия, а на другом – отвержения. Тогда, на мой взгляд, особенностями динамики на этом континууме можно описать динамику любой потребности, а значит и любой психологической феноменологии. Возвращаясь к теме нашей лекции, возникает вопрос: «Как удовлетворяется метапотребность в безопасности при различной характерологии?» Несколько обобщая, приходим к следующей картине. Можно, «влипнуть» в объект, как это делают невротические личности; можно убежать от объекта, что характерно для шизоидов; но можно также «замереть» на нашем символическом континууме, в чем и заключается «психологическая судьба» нарциссов. Последние обычно продвигаются быстро на два шага вперед, пугаются, и назад, вперед – назад, не приближаясь к объекту, и не имея возможности от него удалиться, потому что объект важен, потому что это их Я. Другого Я просто нет. «Свет мой, зеркальце, скажи...» Конечно, зеркальце можно разбить, но потом все равно собирать придется, потому что другого нет.

Очень важно отметить еще одно предположение, согласно которому все свои последующие жизненные фазы человек проходит с той характерологией, которую он приобрел на первой, ранней стадии, решая проблему безопасности. И если в способе решения проблемы безопасности предполагается зависимость - у человека просто нет выбора. И при встрече с объектами или идеями, исходящими от них, они воспринимаются как свои собственные, не отделяемые от субъекта. Тогда мы имеем дело с невротическим слиянием, с невозможностью что-то от себя отделить. Когда «…я – это ты, а ты – это я; и ничего не надо нам…» - как поется в известной песне. Дальнейшие размышления по поводу анальной стадии, когда, как предполагается закладываются зачатки супер-Эго: то, что воспринимает субъект от значимых других - то и правда. И это просто поглощается. Такая неизбирательность в «поедании» и невозможность выделить чаще всего приводит к психологическим «запорам». И потому чаще всего для клиентов с невротической формой организации характерны переживания, связанные с чувством вины, страдания, страхом кого-то обидеть, множеством мало осознаваемых запретов. И тогда подлинные ценности (верность сексуальному партнеру, к примеру) приобретает не характер ценности, (не изменяю потому, что этот человек для меня ценен), а характер запрета (это нельзя). Но эти барьеры могут внезапно и срываются. Вспоминается в этой связи клиентка, много говорящая о своей любви и преданности к мужу. Ради этой любви она перешла в католическую веру (побывав уже прежде и христианкой и иудейкой). Она много рассказывала об обрядах, которые нельзя нарушить, о святости католической веры, которая и объединила ее с мужем. Но через короткое время этот муж оказался и "гадом и сволочью" и был брошен. Но случилось это лишь тогда, когда она находит нового партнера, и ввергается в ту же самую зависимость. Итак, зависимости могут быть от объекта, от идей, а ценности становятся ригидными, фиксированными. И тогда анальная стадия решается по принципу запора. Это и есть феномен невротической зависимости. Какой здесь ресурс (базовое послание терапевту)?. Поскольку основная жизненная стратегия связана с безудержным потреблением (т.е. «влипанием» в полюс «принятие» предложенного континуума), то ресурс в работе с такими клиентами – работа с отвращением, т.е. с возможностью клиента признать за собой способность к отвращению (тенденция в сторону полюса «отвержение»). По принципу младенческого организма: наелся – отрыгнул. Невротическая личность эту способность утратила. Другими словами, в терминах нашего континуума: если для "невротика" характерно только стремление к полюсу принятие, тогда его ресурс – в сторону отвержения.

Для шизоидного клиента – обратная картинка, совершенно противоположное стремление, поскольку его «родной» полюс – отвержение. Хотя, конечно, правильнее сказать – избегание. При этом ресурсы можно черпать только в себе. Это чаще всего творческие люди, получающие от этого удовольствие, но иногда и страдающие. А иногда придумывающие себе массу симптоматики, чаще всего обсессивно-компульсивного характера. Встречаясь с другим человеком, они долго держат его на расстоянии, не приближаясь. Любые отношения рассматриваются ими чисто механически. Любые их действия (секс, к примеру) тоже будут выполняться тоже чисто механически. Отношения с объектом возможны только в том случае, если они очень кратковременны и есть возможность убежать. При сильных нарушениях – это кататоник из общего отделения. Для них, понятно, ресурсом терапии будет выступать тенденция в сторону принятия. Принятия, но очень медленного. Быстрое продвижение для них – путь без возможности отхода. Быстрое приближение ввергает их в состояние шока. Они возможно и не убегут из терапии, но замкнутся. Будут сидеть, скорее всего, и молчать, или говорить о каких-то своих страхах, тревогах. Чтобы вернуть их в фазу безопасности нужно сделать ситуацию, связанную с терапией как можно более контролируемой. (Помним, мать либо удушающая, обольщающая, постоянно нарушающая границы ребенка – и нет никакой возможности ее контролировать; либо – холодная – «железный каркас», без возможности построения отношений. Тогда единственным способом удовлетворения мета потребности в безопасности становится опора на себя, погружение в аутизм, в свой внутренний мир). Очень полезным может оказаться для таких клиентов создание четких внешних рамок: времени начала и окончания приема, как можно больше правил обговорить, особенно в начале терапии. Работа с шизоидными клиентами – это чаще долгосрочный проект. С "зависимыми", кстати, тоже, но уже по другой причине – с ними расстаться не так-то просто. Итак, терапия шизоидных клиентов развивается в сторону возможности освоить полюс «принятия». Как видим, и у невротических и у шизоидных клиентов нет выбора: либо принятие, в одном случае, либо отвержение – в другом. Главная гештальтистская задачка при этом – восстановить функцию эго, т.е. восстановить способность человека к выбору.

Следующая фиксация связана с нарциссическими расстройствами. Суть ее в том, что человек как бы замирает в какой-то точке между принятием и избеганием, где-то останавливается. Он не может при этом ни приблизиться к другому человеку и к своим чувствам, и не отдалиться от них. У него очень много возбуждения внутри, хотя и невербализованного из-за характерной для них алекситимии, но скорей всего нарциссы будут стремиться избегать обсуждения этих чувств. Главная задача в работе с нарциссами – помочь им восстановить способность передвигаться на континууме «принятие – отвержение». Однако, здесь, на мой взгляд, есть один очень важный нюанс. Необходимо поддерживать не просто движение из стороны в сторону, важно, что первично при этом, что вторично. Думаю, что первичным должно быть движение в сторону принятия, вторичное в сторону отдаления. Очень важно нарциссу почувствовать возможность приблизиться к человеку без страха, а только потом отдалиться. Потому что базовый дефект нарцисса – в отсутствии сформированной самости, в отсутствии Я, а Я формируется только в процессе контакта. При контакте с терапевтом, функция последнего будет заключаться в востановлении самости. Контакт с терапевтом, возможность в условиях безопасности приблизиться к нему может помочь клиенту восстановить его собственную самость, восстановить три потребности, лежащие в ее основе. Это потребность в отражении, потребность в идеализированном имаго, потребность быть похожим на других. Что же происходит, если приблизиться, наконец, удается, в чем могут быть трудности? Основные сложности – в обращении со своими чувствами, особенно с теми, которые способствуют приближению (нежность, любовь...). Отвержение, в этом смысле, гораздо менее травматично. Поэтому часто «любовь» проявляется после другой полярности – «ненависти». Другая же задача терапии, вторичная по отношению к нарциссам – это восстановить способность к сепарации. Потому, что наполовину «пролеченный» нарцисс – зависимый индивид. Однако, мне подсказывают, что наше время закончилось. Поэтому, нам нужно останавливаться. В заключении хочу отметить, что пожалуй, сегодняшние размышления отчасти носят характер идеала, а потому несколько схематичны. Выход же находиться в наиболее значительной гештальтистской идее о творческом приспособлении. Что такое творческое приспособление? Это возможность выбирать, что для меня важно сейчас: приблизиться или отдалиться от этого человека. Благодарю вас за ваше внимание.