Достойные люди или страдание из-за собственной нормальности.

"Достойные люди или страдание из-за собственной нормальности."

(Случай из практики. Экзистенциальная психотерапия.)

Совесть, благородство и достоинство –
Вот оно, святое наше воинство.
Протяни к нему свою ладонь.
За него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен.
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь, как человек.
Булат Окуджава

За несколько месяцев до нашей конференции я провела небольшой опрос среди пациентов, приходящих в мой кабинет. Я задавала всего четыре вопроса:

Что вы вкладываете в понятие достоинство?

Что вы имеете в виду, когда говорите или слышите «достойный человек»?

Существует ли в Вашей картине мира какой-либо известный человек, воплощение понятия «достойный человек»?

Перечитывая ответы, я обнаружила, что большинство людей воспринимают эту морально-нравственную категорию однобоко,  либо с точки зрения того, что ожидается от человека обществом и может ли это самое общество присвоить ему звание достойного, либо достоинство рассматривается, как синоним самоуважения, как принятие своей ценности вне зависимости от внешних обстоятельств. Хотя, известно, что именно обоюдность: уважение к другим и самоуважение лежат в основе этого понятия. Большой юридический словарь даже утверждает, что свойство это неотъемлемое, принадлежащее человеку независимо от того, как он сам и окружающие люди воспринимают и оценивают его. Неотъемлемое или всё-таки, можно отнять, растоптать, оскорбить это самое достоинство. А можно ли потом вернуть, возродить или сотворить? Было бы интересно ещё поразмышлять, зависит ли эта категория от возраста, может быть есть такой возраст, когда достоинство становится неотъемлемым? Или возраст, когда его легче всего отнять? А самое главное, как прожить с пациентом время терапии так, чтобы выровнять перекосы, чтобы и уважение к людям и самоуважение являли то самое достоинство, от которого счастье?

Отвечать на эти вопросы я, как психотерапевт, могу только вместе с моими пациентами. Об одном из них и пойдёт сегодня речь.

В мой кабинет пришёл мужчина 27 лет, Максим. Важно заметить, что, когда он начал рассказывать о себе, я думала, ему около 40!!! Не по-юношески рассудителен, Максим производил впечатление очень зрелого и даже мудрого человека. Внешне очень опрятен, высокого роста, крепкого телосложения. И глаза, грустные и отстранённые. На первой же встрече он  признался, что давно не чувствует себя живым человеком, что основная сфера его жизни – работа, рискует стать единственной и почти ненавистной. Максим по профессии – главный экономист в успешно развивающейся компании (по крайней мере, так было до ситуации с карантином), кроме того, закончив факультет философии, он преподавал в  одном из ВУЗов нашего города.  Признаюсь, я испытала удовольствие от предвкушения ВСТРЕЧИ с человеком интересным, который, похоже,  по выражению Бьюдженталя «утерял чувство бытия» и желает его вернуть. 

В своём молодом возрасте М. страдал целым набором проблем со здоровьем, вплоть до удаления желчного пузыря три года назад, (именно в этом году от рака лёгких умер его отец), М. страдал гипертонической болезнью, проблемами с позвоночником, так же имелся «ком в горле» иногда в груди. В городе, откуда он родом, живёт мать и брат с семьёй. Я спросила, чего он ждёт от наших встреч и он аккуратно сформулировал, что надеется «начать легче воспринимать жизнь и стать немного спокойнее». Да, он выглядел беспокойно, очень быстро говорил и смотрел часто в сторону, нервно перебирал пальцами. Уже на первой встрече М. сказал, что иногда совсем не хочет жить, а на второй, что устал от одиночества и утерял большинство чувств, например «любовь», остались самые знакомые - чувство вины и стыда, а ещё…не совсем чувство, но мы обычно говорим… чувство долга.

Родился Максим в шахтёрском городке первым из двух детей, через год родился его брат. Родители всегда очень много работали: папа в шахте, мама в детском саду. Дошкольный период и период начальной школы М. описывает, как вполне благополучный: материальное положение, состояние здоровья, отношения внутри семьи. Период этот омрачали только стычки с младшим братом. Казалось бы, всё нормально, достаточно типичная ситуация. Максим описывает это так: «В конфликтах с братом родители внушали мне, что я должен уступать, ведь я старше, а значит, умнее. Постепенно, приняв это, я стал уступать людям по поводу и без, достаточно часто в ущерб себе и делу». Известно, что страх и агрессия – это две стороны одной медали. Здоровая агрессия помогает выскочить из многих бед. Но с самого раннего возраста любые проявления хоть какой-то агрессии порицались родителями, которые внушали М. религиозный ужас и тягостное чувство вины. Мама была верующим человеком, и М. помнит, что он мучимый чувством вины за любое согрешение, очень боялся с одной стороны, ответственности за свои поступки перед Богом, а с другой, неотвратимости судьбы.

Трагичные изменения, как их называет сам Максим, начались для него, когда после 5 класса родители приняли решение перевести его в более престижный лицей. К 6 классу М. ощущал себя угнетаемым, не изгоем, с которым никто не общался, а именно угнетаемым, он всегда ощущал на себе психологическое давление сверстников. Основным способом унижения было представить М. лицом женского пола в разных нелицеприятных интерпретациях и другими унизительными кличками. Сейчас М. видит две причины, почему это произошло.

Во-первых, М. остро ощущал инородность себя в среде ребят, которые успели подружиться за годы совместного обучения, во-вторых, он сильно отличался своей «невзрослостью»: не мог поддержать тему сексуальности, так как реально ощущал себя профаном в ней, чем очень веселил одноклассников.

Родители знали о проблемах сына со сверстниками, но, как это часто бывает, отец посоветовал надавать им всем (легко сказать), мама говорила, что надо перевести М. в другую школу, но дальше разговоров дело не пошло. «Наверное, тогда впервые я начал искать способы сбежать от реальности, - пишет М., - сначала, книги и телевидение, затем компьютерные игры. Возможность влиять на «грандиозные события», делать то, чего я не могу в реальности, быстро захватила меня и до сих пор держит в железных лапах, воруя целый ворох моего времени. Учёба страдала». Меня удивляло то, как М. рассказывал свою жизнь. Было очевидно, что он уже много-много раз пересказывал это всё в своей голове, скорее всего для того, чтобы ответить на вопрос, которым задаются все, приходящие в кабинет психотерапевта: «Почему так получилось? В какой момент что-то пошло не так?»

Например, случай с «тройкой». Случилось, что М. однажды скрыл от родителей «3» за годовую контрольную, которая, конечно же, была вскоре обнаружена и тогда мама перестала разговаривать с ним на две недели. «Положа руку на сердце, так плохо, как тогда, мне не было никогда. Совесть выпила из меня все соки, - рассказывает М., -  практически до окончания школы она не отпускала меня. Постоянное чувство вины за неспособность оказать сопротивление одноклассникам, за ложь родителям, за невыполненные домашние задания мучило меня бесконечно. Единственным способом избежать этого напряжения, было спрятаться в нереальный мир, что я и делал. Когда игр стало не хватать, добавился алкоголь, который несколько лет до недавнего времени был моим тёмным спутником и помощником».

Как мы знаем, экзистенциальная психология, рассматривает человека в четырёх измерениях – в его связи с миром, жизнью, собственным Я и будущим. В данном случае, ослабились все четыре измерения, но наиболее повредилось отношение с собой, самоуважение. Максим всё глубже уходил в себя, именно в такие моменты  человеку нужна помощь других, достаточно одного человека, с которым получится разговор, но этого не случилось. В подростковом возрасте, как известно, существует много рисков не вынести жизнь. Многие и не выносят. Суициды в подростковом возрасте остаются одной из самых страшных бед.

 Когда я слушаю подобные истории, я задаюсь вопросом: был ли шанс у М. и многих других с похожими историями сформировать это самоуважение, чувство собственного достоинства? Мой ответ: шанс был, но не благодаря, а вопреки происходящему вокруг. И вот тут опять больше вопросов, чем ответов. С самого раннего детства меня и моих сверстников воспитывали быть достойными членами общества, такими, за которых будет не стыдно родителям, школе, комсомолу, стране и т.д. Помните стихи Булата Окуджавы «Совесть, благородство и достоинство – Вот оно, святое наше воинство. Протяни к нему свою ладонь. За него не страшно и в огонь. Лик его высок и удивителен. Посвяти ему свой краткий век. Может, и не станешь победителем, Но зато умрешь как человек.» И я помню, как я, в свои 9-11-13 лет, примеряя на себя это высокое мерило, чувствовала себя абсолютно неготовой умирать, а значит недостойной высокого звания – человек!  В СССР было принято воспевать героев эпохи, которые не щадя жизни приближают человечество к счастливому будущему. Молодые люди были обязаны стремиться к подвигу, к служению высшей идее, как результат – не одно поколение людей, твёрдо уверавших в собственное недостоинство, сжигаемых чувством неполноценности. А, если вспомнить о репрессиях, унижениях и откровенных уничтожениях целой плеяды великих людей нашей страны, то становится невыносимо больно и не всегда понятно, как же сохранить то, что, как заявляет большой юридический словарь, есть у нас и является неотъемлемым и остаться не просто живым, но и счастливым? Стране нужны были удобные и покладистые труженики или герои, каким и хотел быть Максим, глядя на своих родителей, которые работали так много, что он их почти не помнит…

В этой истории нет катастрофичных событий,  есть достаточно типичная для 90-ых история жизни одного человека в провинциальном шахтёрском городке, но в кабинете передо мной сидит глубоко несчастный человек, который признался, что случайно обнаружил себя стоящим в душе и повторяющим вслух «Ты - ничтожество! Ты - ничтожество! Ты – ничтожество!».

 «Я, когда просыпаюсь, сразу втыкаю наушники и слушаю что-нибудь полезное, собираясь на работу», - рассказывает М., - «потом еду на работу и опять слушаю книгу или лекцию какую-нибудь. Душ - это единственное место, где я не могу быть в наушниках. Я, оказывается и раньше себе это говорил, но только сейчас заметил.» Как часто я слышу от пациентов про полезность и бесполезность, про успешность, достижения и всёпожирающее чувство собственной никчёмности, а самое грустное, что простые человеческие радости, такие, как удовольствие от принятия душа, радость встречи с новым небом, со старым деревом или вкусной едой вообще запрещаются, как что-то недостойное человека достойного. В терапии мы учимся заново видеть мир. Я прошу приносить на терапию фотографии закатов, рассветов, первых весенних листьев, «своего дерева»,  мы вместе читаем и обсуждаем книги, смотрим фильмы, поём песни…

Как написал ещё в 60ых историк Кристофер Лэш, мы живём в эпоху нарциссизма, причём, не того здорового нарциссизма, который помогает человеку двигаться вперёд к своим мечтам и целям, а патологического, который настолько зацикливается на себе, что ожидая от себя «грандиозных достижений», перестаёт видеть мир вокруг. Идеализация и обесценивание становятся не просто основными механизмами защиты от реальности, а сверхинтенсивно работающими механизмами. «Если я не идеален, то я – ничто!»  Это обесценивание имеет как бы опережающий характер. Человек на самом деле боится оценки окружающих, и ждет, что его могут отвергнуть, обесценить, унизить.

М. несколько раз говорил о том, что на работе его очень ценят, всегда подчёркивая его ответственность, профессионализм, заинтересованность в общем деле, но он всегда боится, что его «разоблачат», что все вокруг поймут, что он на самом деле, совсем не тот, за кого себя выдаёт, что он глуп и некомпетентен. Похожие признания я слышу не только в своём кабинете, но и от коллег-психотерапевтов. Причём, слышу это именно от людей, которые на самом деле, много и хорошо работают, всё время повышают свой профессиональный уровень, это люди ответственные и с ними очень безопасно и интересно рядом. Но так называемый «комплекс самозванца» зачастую их верный спутник.

Самоунижая себя, человек готовиться к худшему при возможном контакте с окружающими. Он заранее соглашается, что его можно унизить, а действия обесценить.

Когда я представляла период жизни М., с 11-15 лет, у меня был образ человека–невидимки, который вынужден был быть и не быть одновременно. На протяжении 4 лет изо дня в день нужно было выдерживать травлю со стороны сверстников и отсутствие поддержки откуда-либо. Уход в компьютерные игры и алкоголь был, своего рода, «замораживанием» человека до лучших времён, когда психика найдёт хоть какой-нибудь способ конструктивного совладания с травматическим опытом. Оттепель наступила к 9 классу, когда, как пишет М, его интеллект стал приобретать ценность у одноклассников, а, значит, появилась и ценность самого Максима.

После окончания школы он уезжает в другой город и учится в одном из ВУЗов, он говорит, что это были лучшие годы, наполненные новыми знакомствами с интересными людьми, которые тоже видят в М. интересного человека.  

Но вскоре заболел отец. Он скончался в течение года. Его смерть всколыхнула множество душевных метаний. М. вдруг осознал, что «тяжело трудиться и быть правильным человеком» не гарантирует свободу от страданий и нужен иной путь. На некоторое время М. стал активистом сообщества людей, увлекающихся идеями от социализма до анархизма,  М. был готов стать героем, если надо, то и революционером, но это сообщество вскоре было подвергнуто репрессиям и развалилось. Вот тогда и рухнуло физическое здоровье, операция, тяжёлое восстановление, проблемы с работой, период апатии, разочарование во многих идеалах и идеях.

Именно, благодаря своей репутации, человека ответственного, честного, порядочного М. получил предложение новой работы, но, страх «разоблачения», чувство недостойности быть на своём месте, стыд за свой страх заставляли М. работать всё более щепитильно, контролировать и перепроверять каждый свой шаг, через какое-то время усталость и напряжение стали невыносимыми и М. оказался у меня в кабинете со словами: «С каждым днём я всё больше ненавижу свой труд и себя. Я презираю себя за неспособность завести семью, нести ответственность, за постоянные страхи, за отсутствие воли. Мне нужна помощь, найти выход из этого бесконечного цикла всё более тяготящих меня страхов и сомнений».

Бывает, что  человеку невероятно тяжело дается присвоить себе право сопротивляться, противостоять унижению. Там и тогда с 11 до 15 лет М. не мог этого сделать. Здесь и сейчас унижений уже нет, но есть привычные страх, стыд, обида, желание спрятаться. Мы несколько встреч исследовали именно эти чувства, тогда, М., чтобы показать мне, что делает с ним стыд, процитировал К.Э.Изарда (автора книги «Стыд и истоки самоуважения»)- «стыд порождает особого рода отчуждённость. Человек очень одинок, когда сгорает в пламени стыда, не в силах спрятаться от пронзительного взора собственной совести». Именно испытывая стыд, «человек кажется себе маленьким, беспомощным, скованным, эмоционально расстроенным глупым, никуда не годным и т.д.»

Я предложила М. участие в психотерапевтической группе, он сомневался, но доверился. Именно в группе он раз за разом начал говорить о давно забытых чувствах радости, воодушевления, симпатии, тёплого сочувствия. В группе же я предложила  М. «выбрать» женщину, которая по его мнению больше других ему понятна и симпатична. Он выбрал, но я очень скоро заметила, что «он её не видит», в прямом смысле, взгяд его скользил будто бы по всем и не останавливаясь ни на ком, устремлялся в себя. Я спросила у М., замечает ли он это, он ответил, что именно этого не замечает, но признался, что интерес к своей избраннице потерял быстро.

Один из способов отделаться от комплекса неполноценности и чувства стыда – избегать человеческих контактов, прятаться за маской холодности и отрешенности. Порочный круг выглядит так:  «Я должен уберечь себя от того, чтобы другие не узнали, что на самом деле я ничего из себя не представляю, но, обнаружив, что контактов нет, я подтверждаю свою никчёмность, значит никто не желает со мной быть.»

Похожим образом развивались и наши отношения с М. Ещё в начале нашей работы я как-то спросила: «Мне кажется или ты относишься ко мне, как к функционалу? Видишь ли ты во мне живого человека или только психотерапевта?» М. ответил не сразу, но честно: «Я не задумывался об этом, но, скорее всего, только психотерапевта».  После этого прошло несколько месяцев. Я не могу сказать, что на сегодня наши отношения очень изменились, но доверия ко мне однозначно стало больше. Вопросы, которые мы регулярно исследуем:  Как мне с тобой, как тебе со мной?

Что мы чувствуем друг к другу?

Как наши истории отражаются друг в друге?

Какой след мы оставляем друг в друге?

На одной из встреч я спросила М., как он смотрит на то, что я представлю наш случай на конференции в Кемерово, что малейшего его сомнения будет достаточно, чтобы отказаться от этой идеи. Я пообещала изменить имя и всё, что он пожелает, но он сказал, что я могу ничего не менять и дал согласие. Я всё же изменила имя и настояла, чтобы он перечитал написанный мною текст и внёс любые поправки. Он прочитал, а потом помолчав немного, нерешительно признался, что у него есть давняя мечта – написать книгу, что уже несколько лет он начинает её писать и бросает, сомневаясь, что осмелится предоставить своё творение миру, что прочитав мой текст, он понял, что обязательно хочет её дописать. Такие моменты в работе я коллекционирую и храню в специальной камере своего сердца, они позволяют мне никогда не терять веру в человека-творца.

В конце февраля на очередной встрече М. сказал, что на сегодня его состояние несомненно лучше, тревога вполне выносима, «ком в горле» не ощущается, он начал встречаться с девушкой, к которой не чувствует любви, но ему с ней хорошо…Он много ходит пешком, без наушников, ему очень нравится город, в котором он живёт, причём он заметил, что, когда другие ворчат про грязь и неустроенность, он видит уникальность и красоту.

Уже в период всеобщего карантина, в конце марта мы встречались по скайпу, несмотря на угрозу потерять работу и повсеместную панику М. сказал, что чувствует себя так хорошо, как уже давно не чувствовал, он много читает, смотрит интересные фильмы, планирует взяться за книгу и даже тоскует …нет, пока не по своей девушке, а по прогулкам и живому общению. «Я чувствую освобождение!» - сказал Максим.

Самым важным для меня в работе является знание и вера в то, что я никогда не должна допускать мысли, что мне всё понятно в истории и проблеме человека. С одной стороны, это делает меня уязвимой и слабой в отличие от тех, кто говорит: «А, ну так всё понятно с ним!» С другой стороны, это даёт нам с пациентом безграничные возможности, а порой случаются простые терепевтические чудеса.