Травма как нарушение идентификации или "Поиск Я среди маскарада"

В случае травматизации дети примеряют на себя «костюм» агрессора. Этот механизм выполняет защитную функцию. Идентифицируясь с агрессором или с его эмоциями, ребенок словно приобретает его черты, таким образом, он чувствует себя всемогущим, всесильным, большим и страшным, а значит, если «я страшный» - бояться меня и я не боюсь. Это не боюсь, становится некой игрой в «как бы не боюсь», но не решает проблемы.

Анна Фрейд описывает случай, когда ребенок, испытывая страх приведений, мешающий перейти через темный коридор, сам изображал приведение для того, чтобы защититься от испытываемого чувства.

Если в детстве такой механизм позволяет совладать со страхом (агрессором), то в дальнейшем, по мере взросления он «спасает» и от тех с кем могло бы быть хорошо и кого бояться нет причин.

В природе наблюдается такое явление как мимикрия. Это тип приспособления при котором безопасный вид, внешне выглядит как опасный (например, муха-журчалка окрашена в такие же яркие предупреждающие черно-желтые полосы, как и оса).

К чему приводит фиксация на детской стадии, когда выработалась такая форма защиты? Способ сохраняется и бессознательно используется по отношению к тому, кто так или иначе напоминает агрессора или оживляет само чувство страха.

Признаки, актуализирующие страх могут быть разные, например, пол. Так истеричка (в клиническом смысле) – девочка, напуганная отцом и у такой особы любой мужчина бессознательно агрессор и тогда может быть выбран поведенческий способ защиты "быть как отец".

Как таковой страх вытесняется, но символический эквивалент его остается, т. о. любой у кого есть такой же половой орган как у отца оживляет бессознательное – страх в нем скрытый и та эмоция которая возникла в прошлом оживляется и объект (в данном примере, мужчина) воспринимается как актуальная угроза.

Боязнь каких-либо символических «вещей» связана чаще всего с детскими травмами, которые вытеснены глубоко в бессознательное и если когда-то напугала не «вещь», а некое событие с ней связанное, то теперь встреча с этой «вещью» вызывает пережитую когда-то эмоцию.

 При этом событие вытесняется так глубоко именно по причине невыносимости страха, и, извлечь его крайне сложно, т. к. клиент также как и в детстве не способен с ним встретиться лицом к лицу. Возникает эффект хождения «вокруг да около» - весь трагизм разворачивается вокруг некой вещи – символа, а само воспоминание (аффект с ним связанный) вытесняется.

Таким образом «вещь» остается как след о воспоминании.

Такие бессознательные вытесненные страхи – основные причины фобий.

Для того, чтобы избавиться от панического сковывающего ужаса ребенок одевает на себя «костюм» агрессора, создавая «игру в».

Как пишет А. Фрейд, происходит защита хрупкого детского Я через превращение субъекта в угрожающий объект.

Фиксация приводит к нарушениям в отношениях, ведь облик хищника отпугивает себе подобных. Застревая, человек заигрывается и уподобляется агрессору (или чувству), т. е. будучи внутри «безопасным» для окружающих (как правило, это определенная группа людей: по половой принадлежности, по профессии и т. п.) он вызывает своим поведением страх у тех, кому мог бы быть реально интересен.

Ребенок одевается в поведенческий «маскарадный костюм», т. е. обретает внешние черты «агрессора», тем не менее, то качество, которое вызвало тревогу или страх не принимается – не интегрируется внутрь психики, а выносится вовне, приписываясь «злодею».

Ребенок словно хочет сказать «я не злодей, я в него играю», т. к. хрупкое Я не готово интегрировать агрессию.

Как пишет Анна Фрейд «идентификация» с агрессором  может рассматривать нормальной лишь когда Я использует этот механизм в конфликте с авторитетом, пытаясь совладать с объектом тревоги, НО этот процесс становится патологическим, когда направляется на любовную жизнь человека.

Она же приводит следующий пример «Когда муж перемещает на жену свое собственное стремление к неверности, а затем страстно упрекает ее в неверности, в действительности он интроецирует упреки жены и проецирует часть своего Оно. Его намерение, однако, заключается в защите себя не от агрессии извне, а от разрушения своей позитивной либидозной фиксации на ней возмущающими внешними силами». 

Таким же образом вытесняются и переносятся во вне и другие чувства, например вина.

Подобное поведение наблюдается в целом во взаимоотношениях с людьми (не только по отношению к жене / мужу) в случае детской фиксации в момент получения травматического опыта.

Например, страх школьной учительницы может бессознательно определить выбор профессии путем идентификации.

У ребенка ответной реакцией на травму путем идентификации с агрессором (по Девису)происходит в случае ментального повреждения, когда абьюзер "подчиняет ментальные процессы ребенка" – определяет и контролирует его реальность, тогда как переживаемые ребенком чувства, его опыт тестирует реальность иначе.

Та же ситуация описывается в известном примере с лампочками, породившем термин «газлайтинг», когда муж уверял жену, что ей «кажется».

Подобный опыт приводит к расхождению в чувствах и физическом состоянии.

Например, вы можете себя отлично чувствовать физически, но при этом испытывать глубинное ощущение «на душе кошки скребут» или наоборот, «душа поет», а тело испытывает боль.

Так ощущает себя человек, которого отстранили от собственного ощущения реальности, внедрили, так сказать «чужеродную программу».

И подобные трансляции мы встречаем сплошь и рядом.

Например, человек жалуется на испытываемую головную боль, а ему говорят «Да, ладно, перестань выдумывать!» или ощущает озноб, а его убеждают в том, что такого не может быть или того хлеще, что он притворяется и т. д. и т. п.

Многие вытесненные чувства атакуют тело и обладают тенденцией возрастать, пока остаются запретными.

Рейкер выделяет два типа идентификации: согласование и комплементарность.

Согласование – когда жертва идентифицирует себя с агрессором.

И второй - комплементарность, когда она становится такой, какой ее хотел бы видеть агрессор, т. е. в полном смысле жертвой – беспомощной, но «любящей», т. е. становится его дополнением (комплементом его внутреннему другому).

Известный пример «Стокгольмского синдрома», когда жертва начинает защищать своего гонителя тот самый случай.

Процесс идентификации связан с механизмами проекции / интроекции, так, например, «жертва» как сама может чувствовать себя виноватой, так и чувствовать вину или стыд за другого.

Интересно, что часто в качестве защиты происходит не интеграция чувства, а интроекция образа агрессора с целью превратить внешнее «зло» во внутренне в надежде на возможность его таким образом контролировать.

Переживший травматичный опыт, тем более имея перед глазами и агрессора и жертву в лице своих родителей (что не обязательно соответствует реальности, т. к. ребенок не видит выгод, которые имеют родители в таких отношениях) и, попадая в треугольник Карпмана, человек в праве и может выбрать роль спасателя для себя самого. Интегрировав «СПАСАТЕЛЯ» как помогающую и поддерживающую фигуру, ВЗРОСЛЫЙ может прекратить игры жертвы и спасателя во внутрипсихическом пространстве.

Для этого необходимо отключить источник питания, т. е. те эмоции, которые связывают человека с агрессором и признать «выгоды», которые он получает, находясь в позиции жертвы.

В некотором смысле травма – есть опыт потери себя (Я), связанный с ошибками идентификации.

Но она же, «переживаясь» и осмысляясь, становится дорогой к истинному Я.

Берегите себя!