«Ты должна оставить ее! Ты ничем ей не можешь помочь!» Имеет ли терапевт право не продолжать психотерапию. Случай из практики

Размышляя о токсичности нашей профессии вообще и присутственного контакта, в частности, я вспоминаю один поучительный случай. Он описывает не совсем типичную профессиональную проблему, которой соответствует такое же нетипичное ее решение. И описываемая проблема, и ее решение в данном случае находятся не в сфере теории и методологии психотерапии, но в области профессиональной и личной этики. Поскольку каждый этический выбор, в отличие от предписаний морали, является уникальным, я оставляю право читателю в аналогичной ситуации сделать свой собственный. Описываемый же случай довольно ярко иллюстрирует ситуации психотерапии, присутствуя в которых, терапевт может оказаться разрушенным вслед за клиентом. 

События происходили в начале моей профессиональной психотерапевтической практики на супервизионной группе, где я был участником. Ведущий группы – Джеймс, пожилой человек, всю свою жизнь посвятивший психотерапевтической практике. Участники – практикующие гештальт-терапевты с небольшим опытом работы. На одной из сессий Валентина, женщина 33 лет, попросила о супервизии. На тот момент уже в течение 6 месяцев она работала с Владой, женщиной с крайне разрушительным поведением и множеством психосоматических симптомов. Клиентка никогда не была замужем, но состояла в отношениях поочередно с довольно большим количеством мужчин. Однако ни с одним из них отношения не строились. Мужчины или сбегали от нее или, что было чаще, преждевременно умирали в связи с различными трагическими обстоятельствами – дорожно-транспортными происшествиями, внезапными острыми опасными заболеваниями, суицидом и пр. Количество «жертв отношений» приближалось к десятку. В добавление к этому Влада довольно часто беременела от своих мужчин, но неизменно делала аборты. Поскольку беременности были не редкостью, то и абортов было немало. К моменту начала терапии они исчислялись цифрой больше 10. Внешне, по словам Валентины, Влада выглядела очень холодной, в ее лице «было что-то мрачное и зловещее». Иногда Валентине казалось, что «сама смерть разговаривает с ней». 

Важно отметить, что по ходу рассказа Валентины о состоянии дел в психотерапии и жизни Влады, на ее лице ни отражалось сколько-нибудь отчетливой эмоции. Она говорила так, как будто пересказывала скучные новости, услышанные от кого-то. Тем временем участники группы пребывали в ужасе от рассказываемой истории. Вдруг Джеймс спросил Валентину: «А как ты себя чувствуешь в последнее время?» Терапевт ответила, что чувствует себя плохо. Недавно открылась язва, и в настоящий момент она лежит в больнице. На группу же ей очень хотелось попасть. И поэтому она сбежала из больницы. Кроме того, она чувствует себя истощенной, ее мучает бессонница. И все мысли кружатся вокруг того, «каким образом можно помочь Владе». Такая страстность и паранойяльная целеустремленность Валентины удивила Джеймса. Разговор продолжался несколько минут, когда он, глядя прямо в глаза Валентине, произнес: «Ты должна оставить ее! Ты ничем ей не можешь помочь!» Казалось, Валентина удивилась и попыталась конфронтировать с Джеймсом. Супервизор сказал: «Совершенно очевидно, что ты разрушаешься в процессе терапии. Эта женщина, Влада, разрушает все на своем пути, включая и себя, и людей, которые приближаются к ней. Ты – тому свидетельство». Валентина выглядела озадаченной. Супервизия на этом остановилась. Я помню, что в тот момент меня переполнял ужас от рассказа Валентины и одновременно гнев и возмущение словами Джеймса. Поделившись с Валентиной своим ужасом, я обрушил свой гнев на Джеймса: «Да как ты можешь так говорить!? Бедная женщина ни в чем не виновата! Что значит оставить ее! Она же обратилась за помощью! Неужели ты совершенно бесчувственный?!» Все время моего монолога Джеймс смотрел на меня. Вдруг его глаза наполнились слезами, и он произнес в ответ: «Это совсем не просто – отказывать человеку в помощи. Но совершенно очевидно, что работа с некоторыми клиентами убивает нас. Валентина разрушает себя этим день ото дня». И немного погодя, он продолжил: «Я помню по именам и в лицо всех клиентов, которым я не смог помочь и отказал в терапии. Мне очень больно от этого. Но я должен был сделать так». Я помню, что и содержание сказанного Джеймсом, и форма, в которой это было сделано, меня очень впечатлили. Похоже, что впечатлились и другие участники. В перерыве мы только и разговаривали, что о подобных ситуациях в своей практике или о возможности таких ситуаций. Впервые тогда я задумался об ограничениях, и своих собственных, и психотерапии в целом. 

Этот случай был довольно давно. У меня до сих пор нет ответа на вопрос, в чем достоверно заключалась причина возникших у Валентины профессиональных затруднений и личной опасности. Не исключено, что подобная разрушительная для Валентины динамика психотерапии была производной не от чрезмерного присутствия в контакте с Владой, а скорее, наоборот, от невозможности присутствовать. Может, рискнув присутствовать в контакте с клиентом, Валентина имела бы больше свободы. Поскольку в то время своего профессионального пути я еще не думал в терминах присутствия и переживания вовсе, этот вопрос остается для меня до сих пор открытым. Однако я убежден в том, что в некоторых ситуациях терапевтического контакта стоит отказаться от присутствия. Причем это зависит не только от токсичности истории клиента или его способа строить контакт, но и от собственной готовности терапевта Быть рядом с ним. Не стоит себя обманывать и предпринимать риск, к которому вы не готовы.