А. В. Петровский, М. Г. Ярошевский. ОСНОВЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Рубеж XIX и XX столетий ознаменован в развитии философско-психологической мысли резкой конфронтацией двух способов познания бытия, включая духовное бытие человека. Триумфальное шествие наук о природе столкнулось с нараставшим противодействием со стороны приверженцев идей, взращенных на почве научного изучения культуры и социальной истории.

В философии неокантианство, как известно, исповедовало несовместимость способа образования общих понятий, принятого науками о природе, с исследованиями феноменов культуры, ценностей человеческой жизни в ее неповторимости и историчности.

Эта общая для немецкой философии тех времен ориентация своеобразно преломилась в ответе на вопрос о том, кому и как разрабатывать психологию, который предложил философ Дильтей, воспитанный не столько на Канте, сколько на Гегеле.

Германия тогда была главным центром построения психологии по образу и подобию естественных наук. В психологию с пафосом внедрялись методы этих наук, прежде всего экспериментальный и количественный анализ. Поместить в лабораторию не лягушку или собаку, а человека с его считавшейся бессмертной душой – это действительно было для своего времени революционным событием.

Отныне считалось, что самостоятельность психологии как науки гарантирована тем, что у нее имеется уникальный, никакой другой наукой не изучаемый предмет – сознание.

Обратим в связи с этим внимание на два обстоятельства, важные для понимания ситуации в тогдашней психологии. В самом термине "сознание" скрыта идея определяющей роли знания (истинного или иллюзорного – это другой вопрос). Заметим далее, что предметом психологии считалось сознание отдельного человека – индивида. Именно в экспериментальном анализе интроспективного самоотчета определялись "нити", из которых оно соткано. Между тем это противоречило самой конструкции слова "сознание", поскольку приставленный к корню "знание" префикс "со" указывал на то, что предполагается совместное с другими знание.

Главные успехи экспериментальной психологии в пору ее становления определило изучение ощущений, восприятий, представлений и связей между ними (ассоциаций). Новая наука могла отныне гордиться открытием прошедших испытание опытом многих закономерностей, которым подчинена работа сознания. На рубеже XIX и XX веков эта гордость стала восприниматься как сомнительная. По молодой психологии, считавшей своим предметом сознание, было нанесено несколько мощных ударов, подорвавших ее притязания на научность. Отметим три основных направления этих ударов. Сознанию как сфере, где начинаются и кончаются психические процессы, было противопоставлено поведение. Понятие о нем, родившееся в России, вывело научную мысль на простор открытого общения целостного организма со средой, в которой он энергично действует, чтобы выжить. Он различает свойства этой среды в форме сигналов (а не образов), источником же энергии его действий служит потребность организма во внешних объектах (а не импульсы, придаваемые организму сознанием субъекта).

Этот новаторский подход был воспринят американскими психологами, избравшими путь трактовки поведения как системы стимул-реактивных отношений организма со средой. Субъективную психологию сознания оттесняла агрессивная объективная психология поведения, утвердившаяся в США под именем бихевиоризма.

Второй сильнейший удар по традиционным взглядам на сознание нанес психоанализ Фрейда, обнажив неисчислимые потаенные каналы, по которым неосознаваемые психические силы предопределяют явленное субъекту в образах других людей и в том, каким он представляется самому себе. При этом отношение сознания к бессознательной психике мыслилось неизбежно конфликтным.

Третий удар по казавшейся неоспоримой в своих постулатах эмпирической психологии сознания нанесло направление, для которого ключевым термином в противовес "сознанию" послужило не "поведение", не "бессознательное влечение", а "жизнь". Это направление стремилось возвратить в психологию изгнанное из ее научных пределов представление о душе с запечатленным в нем признаком нерушимой целостности и органической (в противовес механической) связи психических явлений, образующих особый жизненный мир, отличный от изучаемого биологией с ее физико-химическими понятиями и естественнонаучными методами. Одним из первых теоретиков новой "психологии жизни" выступил Дильтей. Не отвергая важность естественных наук для индустриального развития своей страны, он считал опору на них недостаточной для ее социального развития.

"Знание сил, доминирующих в обществе, имеет витальную ценность для нашей цивилизации, – писал он. – Поэтому знание наук об обществе возрастает сравнительно с естествознанием".⁸⁵

Сперва он надеялся на то, что обосновать научными средствами социально важную сущность человеческой личности способна психология. Школа Вундта, куда приезжали со всего мира обучаться новой экспериментальной психологии (в том числе из России В.М.Бехтерев, Н.Н.Ланге и др.),⁸⁶ сулила создание точной науки о человеке и его сознании. Но Дильтей, культуролог и историк, изменяет спою позицию. Принятое в экспериментальной психологии за общие закономерности сознания бессильно – согласно его новым воззрениям – объяснить "то, что мы актуально переживаем". По Дильтею, психолог призван не объяснять наблюдаемые факты в общих понятиях, а интерпретировать ценности, намерения и чувства людей как исторических личностей. Тогда-то психология и сможет стать надежной опорой постигающих сущность человека "духовных" наук в их отличии от естественных.

Феноменам сознания (какими их представляла интроспективно-экспериментальная психология) были противопоставлены переживания, требующие особых принципов изучения. Каузальному объяснению противополагались описание и герменевтический подход. Своей концепцией Дильтей открыл полосу дискуссий о "двух психологиях" – объяснительной, для которой главное – опора на принципы и методы наук о природе, и "понимающей" с ее установкой на непосредственное постижение целостных переживаний субъекта, на интуитивное проникновение в его внутреннюю жизнь как высшую реальность. Поток человеческой жизни, согласно Дильтею, историчен и требует для своего истолкования вчувствоваться в культуру, духом которой он пронизан. Тем самым прочерчивались контуры новой категории, способной запечатлеть уникальность этой жизни. В том, что предмет психологии несводим к элементам сознания и их внешним связям, Дильтей не заблуждался. Однако, полагая, будто, используя общенаучные средства, ум бессилен перед полнотой человеческой психики, Дильтей выводил переживание "по ту сторону" объективных жизненных встреч реального организма с предметным миром, преобразуемым с приходом человека в мир, исполненный смыслов и значений.

К концепции "двух психологий", вызвавшей интерес и споры на Западе (первым от имени экспериментальной психологии Дильтею ответил знаменитый немецкий исследователь памяти Г.Эббингауз), российские психологи постреволюционного периода вначале оставались равнодушны. Их идейно-теоретическая мысль вращалась вокруг проблемы "поведение и сознание". Что касается поведения, то к нему их взоры обратили труды И.П.Павлова и В.М.Бехтерева. Но в отличие оттого, что происходило в США, где под эгидой условного рефлекса заговорили о "бихевиористской революции", в Советской России сложилась иная ситуация. Идеология марксизма (популярная в условиях энтузиазма начала 20-х годов, порожденного верой в то, что при содействии науки будет выращен человек нового социального мира⁸⁷) спасла от редукционистских увлечений.

Волей этой идеологии требовалось включить в условно-рефлекторный механизм качественно новый регулятор, каковым является сознание, служебная роль которого в том, чтобы отражать бытие.

Вокруг проблемы сознания, его функций, его взаимоотношений с деятельностью вращалась молодая психология, названная по государственно-политическому критерию советской. Само же сознание советские психологи стремились ("от греха подальше") мыслить в когнитинистских терминах, расставляя акценты таким образом, чтобы не отступать от ленинской формулы сознания как отражения внешнего, объективного мира.

Однако некоторые исследователи, сохраняя верность этим формулам, наталкивались в практике общения с психической реальностью с феноменами, побуждавшими к важным теоретическим инновациям. В кругу общепринятых категорий появляется термин "переживание". Во всегда нераздельном субъектно-объектном отношении в ситуации переживания субъектный полюс доминирует. Его "личностность", будучи выражена в эмоциональной напряженности, ни в коем случае ею не исчерпывается.

Переживание и развитие личности

К проблеме переживания первым в советской психологии обратился Выготский. Он же, столкнувшись с Дильтеевой дихотомией, стал первым в нашей литературе не только ее критиком, но и тем, кто вышел на путь ее преодоления в конкретно-научных исследованиях психики. Прежде чем обратиться к феномену переживания в практике общения с детскими душами, он проделал огромную философскую и историологическую работу.

Юрист и филолог по образованию, великий исследователь психологии искусства, он был верен принципам гуманитарного знания, способу мышления, принятому в науках о культуре. Но в поисках новой психологии он изначально отвергал представление о несовместимости этого знания с естественнонаучным. С юношеских лет он стал приверженцем монистической картины мироздания и места в нем человека. На всю жизнь своим главным учителем он выбрал Спинозу. Изложенную в "Этике" Спинозы трактовку страстей человеческих Выготский воспринял как образец их целостного познания, предполагающего сочетанность того, что Дильтей посчитал несовместимым: понимание их ценности и смысла, с одной стороны, и строго детерминистского объяснения – с другой. Этот подход противостоял дуализму Декарта, определившему на триста лет расщепленность картины человека, одна из разодранных половин которой виделась отражающей законы физической природы, другая – причастной внетелесным силам. Критике Декарта Выготский посвятил свой главный историко-философский трактат, написанный незадолго до кончины и оставшийся незавершенным. В нем он соотносил психологическую мысль XVII века с новейшими учениями об эмоциях, уделив особое внимание острой критике несостоятельности Дильтеевой дихотомии, ибо, согласно Выготскому, "проблема причинного объяснения есть основная проблема возможности психологии как науки".⁸⁸

Критика побуждала к поиску позитивных решений, и в нем зародилось новое направление.

Психологическая мысль советского периода продвигалась к новым рубежам с тем, чтобы выйти из кризисной ситуации в мировой науке, на которую указывали коллизии вокруг категории сознания, с одной стороны, поведения – с другой (см. выше).

Но, как уже сказано, симптомом неблагополучия служила обнажавшаяся в силу неосвоенности средствами научной психологии еще одна критическая точка, на которую указывала Дильтеева дихотомия. Дильтей соединил с ней термин "жизнь", который был перенесен из биологического и уникально духовный, культурно-исторический контекст.

В течение нескольких лет интеллектуальную энергию Выготского, как и всего сообщества советских психологов, поглощала задача преобразования понятий и о сознании, и о поведении. На исходе же своих исканий, после длительной полемики с Дильтеем, после удивительного по филигранности разбора Декартовых "страстей души" и защиты тезиса "назад к Спинозе", Выготский выделил в системе величин психологического познания в качестве их "общего знаменателя" категорию переживания. Она рождалась в особой исследовательской ситуации. Редкая по напряженности теоретическая рефлексия сочеталась с повседневным опытом работы в клинике изучения развития личности в онтогенезе. В прежние времена, размышляя о "клеточке" как первоэлементе психической организации человека, Выготский склонялся к популярной тогда версии, наделяющей этой ролью корниловскую "реакцию".⁸⁹

Последующие его шаги привели от понятия о реакции к понятию о знаке как психологическом орудии. Через несколько лет для него главной единицей становится значение слова, и новизну своих исследований мышления и речи он видит в открытии основных ступеней развития значений в детском возрасте.⁹⁰

Однако здесь еще не его последнее слово о поисках "единицы" психики человека. "В последнее время, – отмечает он, – пытались высказаться, что за единицу, скажем, надо взять значение. Но я имею намерение, если это подтвердится в ходе дальнейших исследований и наблюдений, предложить единицу для изучения этого единства личности и среды. Эту единицу мы находим и том, что в психопатологии и психологии получило имя переживания... Переживание вводится как единица сознания, где все основные свойства сознания даны как таковые, в то время как во внимании, в мышлении не дано связи сознания".⁹¹

В другом тексте Выготского читаем: "Действительной динамической единицей сознания, то есть полной единицей, из которой складывается сознание, будет переживание".⁹² Стало быть, переживание, во-первых, наиболее полная (сравнительно с другими) величина в структуре сознания, во-вторых, это динамическая, то есть движущая поведением, величина и, наконец, в-третьих, в ней представлена личность в социальной ситуации развития. Выготский апробировал это понятие в своем анализе онтогенеза, стремясь, используя его, теоретически осмыслить "изменение личности как целого".⁹³ В этом изменении выделяются "поворотные" переживания. В первых детских речевых реакциях выражено "аффективно-волютивное содержание".⁹⁴ В нем и коренится "завязь" того особого отношения личности к своему миру, на которое указывает термин "переживание". За ним скрыты конфликты и кризисы развития. Внутренняя жизнь ребенка, подчеркивал Выготский, "связана с болезненными и мучительными переживаниями, с внутренними конфликтами"⁹⁵ Перед нами "психология в терминах драмы" – драмы внутренней, незримой для внешнего наблюдателя, перед глазами которого проходят лишь отдельные симптомы в виде капризов, упрямства, негативизма и других проявлений "трудновоспитуемости", с которыми сталкиваются взрослые.

Описывая один возраст за другим, Выготский пытался определить в каждом из них своеобразие испытываемых индивидом исполненных драматизма ситуаций. Так, например, младенчество – это возраст господства "нерасчлененных переживаний, представляющих как бы сплав влечения, аффекта и ощущения".⁹⁶ Но тогда источник переживаний заключен в противоречии "между максимальной социальностью ребенка и минимальными возможностями общения".⁹⁷ На ранних ступенях ребенок еще не знает своего "Я". Крупным шагом, открывающим новую главу в становлении ребенка, является перестройка, связанная с осмысленной ориентировкой в собственных переживаниях. Возникает "обобщение переживаний или аффективное обобщение, логика чувств".⁹⁸

До этого в центре исследований Выготского была логика мысли. Он открыл закономерную эволюцию у детей умственных конструктов в единстве со значением слов. Следующим шагом в поисках факторов перехода от одной возрастной психологической "формации" к другой на передний план в анализе Выготским онтогенеза "личностного возраста" (в отличие от календарного и умственного) выступило переживание. Будучи всегдашним оппонентом Дильтея, Выготский, принимая термин "переживание", соединяете ним радикально другое содержание, чем заложенное в культурно-исторической концепции "двух психологий", отвергавшей, применительно к истории человеческой личности, принцип причинности и объективный метод.

"В переживании, – указывал Выготский, – дана, с одной стороны, среда в ее отношении ко мне, с другой – особенность моей личности".⁹⁹ Сила же среды "приобретает направляющее значение благодаря переживанию ребенка. Это обязывает к глубокому внутреннему анализу переживаний ребенка, то есть к изучению среды, которое переносится в значительной степени внутрь самого ребенка".

Стало быть, возрастное развитие, согласно Выготскому, может быть представлено как история переживаний формирующейся личности.

Другой важный момент – это включение переживания в контекст идеи об единстве аффекта и интеллекта, причем акцент ставится на сопряженности переживания с конфликтными ситуациями, через которые проходит история индивида. И наконец, переживания выступают как индикаторы различных эпох этой истории.

Переживание и предмет психологии

Роль первоэлемента предметной области психологии отвел переживанию другой отечественный лидер изучения теории психологии С.Л.Рубинштейн. Переживание и знание – таковы, согласно его взгляду, два полюса этой области. "Два аспекта, всегда представленные в сознании человека в единстве и взаимопроникновении, выступают здесь как переживание и знание... Переживание это первично, прежде всего – психический факт как кусок собственной жизни индивида в плоти и крови его, специфическое проявление его индивидуальной жизни. Переживанием в более узком, специфическом смысле слова оно становится по мере того, как индивид становится личностью и его переживания приобретают личностный характер".¹⁰⁰

Итак, в переживании представлено субъектное начало сознания, столь же первичное, как и знание, в котором воплощено его объектное начало. Именно признак первичности придает понятию о переживании категориальный смысл, ибо не из каких других реалий оно не может быть выведено. Рубинштейн выделяет два типа (или уровня) переживаний. Исходный уровень охватывает все непосредственно испытываемые субъектом психические состояния в качестве данных ему, как никому другому. Слепой не познает красочности мира. Это можно только пережить. Но человеку присущи и другие переживания, а именно те, которые становятся событиями его внутренней жизни. Так, Декарт до конца дней своих помнил чувство, охватившее его, когда он, лежа в постели, представил основные контуры своей концепции. В дальнейший анализ категории переживания Рубинштейн не углублялся. Более того, он поставил переживание в решающую зависимость от знания. Последнее же, как отмечалось, дано субъекту в другой, отличной от переживания категории образа как единственного известного нам психологического коррелята познавательного отношения субъекта к миру.

Переживание как феномен культуры

Новый, эвристически перспективный подход к переживанию открыли работы Б.М.Теплова. Запечатлев результаты эмпирического изучения специальной проблемы музыкальных способностей, они осветили природу переживаний в глобальном масштабе интимного общения личности с миром духовной культуры. Исходным для Теплова послужило понятие о способностях. Оно имело древнюю генеалогию и в конце концов после сокрушительной критики (в особенности в начале XIX столетия – Гербартом) было из психологии изгнано – как псевдообъяснительное, подменявшее знание причин ссылкой на некие силы или свойства, изначально присущие душе.

Теплов, принимая этот термин, использовал его в совершенно новой категориальной тональности, оперируя им в качестве указывающего на психологические особенности личности (его интересовали в первую очередь различия в этих особенностях между индивидами).

В духе времени Теплов определяет способности как условия успешной деятельности. Соответственно, центром его исследований выступила диагностика таких индивидуальных свойств, которые необходимы для занятий музыкой, главным образом для восприятия музыкальных произведений.

Естественно, что исходным в этом случае стал анализ сенсорных процессов (ощущений и восприятий), однако изучаемый им предмет потребовал выйти за пределы традиционного подхода к этим процессам.

Как и в других сенсорных процессах, здесь первичным причинным фактором служит воздействие внешнего раздражителя, а следствием – слуховой образ. Но, применительно к музыке, этот раздражитель радикально отличается от других физических стимулов, а эффектом его воздействия служит не его привычный сенсорный образ, а качественно иная психическая реалия. Теплов предпочитает называть ее не ощущением или восприятием (как это традиционно принято в психологии), а чувством. Он обозначает ее такими терминами, как "чувство ритма", "чувство гармонии" и др. В этом, казалось бы, не столь уж существенном изменении терминологии наметился решающий категориальный сдвиг. За понятием о чувстве тянулась особая историческая традиция, расчленявшая фундаментальную для всей психологии формулу о субъектно-объектных отношениях в пользу доминирования первого члена этого отношения. Чувство неизменно относилось к полюсу субъекта, содержало признак непосредственной испытываемости этим субъектом некоторого содержания.

Применительно к ощущению наука неизменно исходила из признания за ним функции различения посредством нервного аппарата (рецептора, анализатора) адекватных ему объективных, физических стимулов. Говорить здесь о способности можно было, по сути, метафорически как о присущем нервной ткани филогенетически сформировавшемся свойстве. Иное дело-чувство. Его конституирующим признаком служит данность субъекту в качестве события его жизни. Спектр чувств чрезвычайно широк, как и масштабность их значимости для личности, их сила, длительность и другие параметры. Но та часть спектра, которую выделил Теплов, решительно отличалась и по ее "поглощаемости" субъектом, и по направленности на внешнюю по отношению к этому субъекту реальность. Этой реальностью являлись звуки не физической природы, а культуры, упорядоченные по одной ей присущим "алгоритмам". В чувствах тембра, ритма, гармонии и им подобных воссоздаются искусно и искусственно созданные звучания, различаемые психофизиологическим аппаратом человека во имя совершенно иных задач, чем различение звуковых сигналов среды его обитания и выживания.

Соответственно, изучение сенсорных процессов, придавшее психологии достоинство точной науки, требует изменить традиционное понимание психофизиологических функций, которое неспособно разграничить чувствительность и музыкальность. Согласно определению Теплова, "основной признак музыкальности – переживание музыки как выражения некоторого содержания".¹⁰¹

Тем самым изначально обнажается категориальное различие между чисто сенсорными и музыкальными формами общения человека с действительностью. Сенсорика рождает образы, музыка – переживания. Неотъемлемый признак переживания – эмоциональная напряженность. Теплов подчеркивал, что "музыкальное переживание по самому существу своему – эмоциональное переживание и иначе, как эмоциональным путем, нельзя понять музыку".¹⁰²

Почему же в таком случае следует отделять эмоциональное переживание музыки от издавна фигурирующего в психологическом лексиконе термина "эмоция" (подобно тому, как ощущение и восприятие физических звуков является качественно иным, чем восприятие звуков музыкальных творений). Здесь ключ к ответу скрыт в двух словах: "понимание" и "содержание".

Что касается понимания, то никто никогда не сомневался в причастности этого феномена к интеллектуальной активности человека. Как бы ее ни трактовали, во всех случаях подразумевалась ассимиляция субъектом обладающих смыслом реалий. Применительно к переживанию эмоциональная составляющая, без которой его нет, выступала в качестве нераздельно сопряженной со смысловой, с пониманием содержания воспринимаемого произведения. Это и придавало эмоции, о которой идет речь в контексте категории переживания, качественно новую характеристику, отличающую ее от богатства других эмоциональных состояний.

Неизбежно возникают аллюзии с попытками Выготского возвести понятие переживания на роль "клеточки" всей психодинамики развития личности "с младых ногтей". Импульсом к этим попыткам было его стремление сомкнуть интеллект и аффект (эмоцию) в целостную единицу.

Итак, не сама по себе эмоция, а особое образование в виде эмоционально испытываемого понимания смыслов и ценностей культуры образует, согласно Теплову, ядро переживания.

Тепловский экспериментальный анализ различных музыкальных способностей, обозначаемых термином "чувство" – чувство ритма, ладовое чувство и т.п., предполагал нераздельность с содержанием. "Музыка есть выражение некоторого содержания, в наиболее простом и непосредственном смысле – эмоционального содержания, ритм одно из выразительных средств музыки. Следовательно, музыкальный ритм всегда является выражением некоторого музыкального содержания".¹⁰³

Теплов настаивает на непременной представленности содержания в звуковыразительной организации музыкальных произведений, не только следуя своим теоретическим воззрениям на характер их переживания. В поле его зрения неизменно находились педагогическая практика, и он не уставал указывать на то, что нельзя воспитывать у детей музыкально-ритмическое чувство, абстрагируясь от выразительности музыки.

"Ритм, – писал он, – есть формальная категория; она касается формы протекания процессов во времени. Но форма всегда есть форма некоторого содержания. Форма не может быть самостоятельной сущностью, она не может рассматриваться как нечто независимое от содержания, как нечто только присоединяемое к любому содержанию".¹⁰⁴

Какое же содержание имелось в виду?

Ответ на этот вопрос, хотя и предварительный, был высказан Тепловым в его соображениях о музыкальных представлениях. Именно они и выполняют ту функцию содержания, без которого нет эмоционального переживания. Представления справедливо оцениваются как "обобщенные образы"¹⁰⁵ хотя очевидно, что здесь имеется в виду особый тип обобщения, радикально отличный от того, с которым имеет дело мысль, оперирующая понятиями.

Что же представляет собой смысловое начало музыкальных творений?

Теплов разъясняет этот принципиально важный вопрос, обсуждая творчество композитора. Ведь рожденные в процессах этого творчества переживания кристаллизуются в компоненты объективированной музыкальной формы, восприятие которой вызывает родственные переживания у слушателей. Здесь с наибольшей яркостью выступает культурно-историческая заданность смысла музыкального "текста". Композитор конструирует его совместно с той аудиторией (социальной общностью), к которой принадлежит и у которой переработанные по законам организации музыкальной формы смысловые конструкты способны вызвать эстетические реакции (их можно трактовать как сопереживания). Детально описывая внутренний мир Николая Андреевича Римского-Корсакова, Теплой выделяет два чувства, пронизывающие этот мир: чувство природы и чувство народности. "Народ и природа были как бы двумя главными центрами, вокруг которых концентрировались думы и чувства Римского-Корсакова".¹⁰⁶ Излучение, идущее из этих центров, своеобразно преломилось сквозь "магический кристалл" переживаний художника, придавшего им общезначимый общенародный смысл посредством системы музыкальных знаков. Поскольку же музыка является одной из сфер культуры, имеющей, подобно другим сферам, свою историю, нераздельно сопряженную с историей народной жизни, субъектная (данная в форме переживаний) сторона восприятия музыкальных творений не может быть иной, кроме как культурно-исторической. Отсюда и единственно адекватный природе переживания способ его научного изучения и осмысления.

Соответственно, присущие великому музыканту описываемые в традиционных понятиях психологии свойства (богатое воображение, цветной слух и др.) трактуются не в качестве непосредственных компонентов способности создавать музыкальные произведения, а как "обеспечивающие" запечатленные в надындивидуальных эстетических ценностях особые чувства природы и народности.

В нашей стране опыт психологической науки подорвал Дильтееву дихотомию. Мы могли убедиться в этом, коснувшись двух направлений изучения такой уникальной психической реалии, как переживание. Общую стратегию научно-психологического исследования Выготский применил к анализу истории переживаний у ребенка; Теплов – к специфике переживаний, творимых музыкой. В обоих случаях применялись общенаучные методы. Огромные пласты объективно изучаемой эмпирической фактуры развития ребенка, развития музыкальных способностей осмысливались в понятиях, способ образования которых был задан историей познания любых реалий бытия. В то же время переживание рассматривалось в качестве обусловленной историко-культурными факторами функции личности как телесно-духовной целостности, образуемой нераздельностью с ее социальной средой.

В противовес версии о том, что сфера переживаний личности в ее органичной причастности миру истории, культуры, духовной жизни может быть освоена не иначе как посредством особого интуитивного постижения, описания, вчувствования, сопереживания, русские психологи в 20-30-е годы вышли на общенаучный путь ее исследования. Они отвергли и версию о "двух психологиях" – естественнонаучной и культурно-научной – и заключенную в ней установку на то, чтобы возвести переживание в неподвластный причинному объяснению и объективному методу эксквизитный личностный феномен.

Так, первый проект преобразования психологии Л.С.Выготский строил на замысле ее слияния в единую науку, выстроенную на понятии о речевом рефлексе. В качестве такового это понятие включало в себя как реальное, подобное любому рефлексу, телесное действие, так и два семиотических компонента – знак и значение.

Оба эти компонента не могли не осознаваться Выготским. Но ни один, ни другой не стали на первых порах основанием построения конкретных исследовательских программ. Абрис первой из программ наметился, когда от речевого рефлекса как действия организма был отсечен содержащийся в нем знак, ставший опорой концепции, названной инструментальной психологией. Что же касается неотделимого от этого знака значения, то оно могло существовать в творческом сознании Выготского только на надсознательном уровне и, по его собственному признанию, оно в научно-теоретических исследованиях в течение ряда лет им игнорировалось. Лишь впоследствии, когда его программа, центрированная на знаке, оказалась исчерпанной, категория значения из сферы надсознательного вышла на уровень теоретического сознания. У Выготского зародилась программа изучения эволюции значения в онтогенезе. (Заметим, что психологической ипостасью значения служит реальность, обозначаемая категорией образа, тогда как знак в психологическом плане обслуживал у Выготского изучение реальности, отображаемой категорией действия.) Логика развития мысли Выготского (раскрываемая категориальным анализом) на этом не оборвалась.

Последним в научно-психологическом глоссарии Выготского появился термин "переживание". Он объявляет его главной "клеточкой" в структуре сознания. И это было не возвращением к одной из упущенных альтернатив, а конечным пунктом, к которому его привела логика психологического познания. Сначала он сосредоточился на так и оставшемся незаконченным трактате "Учение об эмоциях". Он обратился к нему, надеясь справиться с задачей, которую сформулировал в работе "Мышление и речь", – преодолеть интеллектуализм в трактовке интеллектуальных процессов, утвердить единство "мышления и аффекта". Но в пределах этой формулы решение вопросов, с которыми столкнуло изучение личности ребенка, не умещалось. Ибо переживание не удавалось идентифицировать с аффектом или каким-либо другим эмоциональным состоянием. Оно имело собственный категориальный статус. Выготский и утвердил его в своей концепции о динамике переживаний в переходах ребенка от одного возрастного кризиса к другому. За этой теоретической схемой стоял сдвиг в категориальных основаниях исследований развития личности.