В. И. Ленин. МАТЕРИАЛИЗМ И ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

В 1896 году с необыкновенно торжественным ликованием выступил известный кантианец-идеалист Герман Коген в предисловии к 5-му изданию "Истории материализма", фальсифицированной Фр.Альбертом Ланге.

"Теоретический идеализм, – восклицал Г.Коген (S. XXVI), – стал колебать материализм естествоиспытателей и, может быть, скоро уже окончательно победит его". "Идеализм пропитывает (Durchwirkung) новую физику". "Атомизм должен был уступить место динамизму". "Замечательный поворот состоит в том, что углублению в химические проблемы вещества суждено было привести к принципиальному преодолению материалистического взгляда на материю. Подобно тому, как Фалес произвел первую абстракцию, выделив понятие вещества, и связал с этим спекулятивные размышления об электроне, так теории электричества суждено было произвести величайший переворот в понимании материи и посредством превращения материи в силу привести к победе идеализма" (XXIX).

Г.Коген так же определенно и ясно, как Дж.Уорд, отмечает основные философские направления, не теряясь (как теряются наши махисты) в мелочных различиях какого-нибудь энергетического, символического, эмпириокритического, эмпириомонистического и т.п. идеализма. Коген берет основную философскую тенденцию той школы в физике, которая связана теперь с именами Маха, Пуанкаре и др., правильно характеризуя эту тенденцию, как идеалистическую. "Превращение материи в силу" является здесь для Когена главным завоеванием идеализма, – совершенно так же, как для тех естествоиспытателей-"духовидцев", которых разоблачал в 1869 году И.Дицген. Электричество объявляется сотрудником идеализма, ибо оно разрушило старую теорию о строении материи, разложило атом, открыло новые формы материального движения, настолько непохожие на старые, настолько еще неисследованные, неизученные, необычные, "чудесные", что можно протащить толкование природы, как нематериального (духовного, мысленного, психического) движения. Исчез вчерашний предел нашего знания бесконечно малых частиц материи, – следовательно, заключает идеалистический философ, – исчезла материя (а мысль осталась). Всякий физик и всякий инженер знает, что электричество есть (материальное) движение, но никто не знает толком, что тут движется, – следовательно, заключает идеалистический философ, – можно надуть философски необразованных людей соблазнительно-"экономным" предложением: давайте мыслить движение без материи...

Г. Коген старается завербовать себе в союзники знаменитого физика Генриха Герца. Герц наш, он кантианец, у него попадается допущение априори! Герц наш, он махист, – спорит махист Клейнпетер, – ибо у Герца проглядывает "тот же субъективистский взгляд, как и у Маха, на сущность наших понятий".* Этот курьезный спор о том, чей Герц, дает хороший образчик того, как идеалистические философы ловят малейшую ошибку, малейшую неясность в выражении у знаменитых естествоиспытателей, чтобы оправдать свою подновленную защиту фидеизма. На самом деле, философское введение Г.Герца к его "Механике"** показывает обычную точку зрения естествоиспытателя, напуганного профессорским воем против "метафизики" материализма, но никак не могущего преодолеть стихийного убеждения в. реальности внешнего мира. Это признает сам Клейнпетер, с одной стороны, бросающий в массу читателей насквозь лживые популярные брошюрки о теории познания естествознания, причем Мах фигурирует рядом с Герцем, – с другой стороны, в специальных философских статьях признающийся, что "Герц, в противоположность Маху и Пирсону, держится все еще предрассудка насчет возможности механически объяснить всю физику",*** что он сохраняет понятие вещи в себе и "обычную точку зрения физиков", что Герц "все еще держался за существование мира в себе"**** и т.д.

* "Archiv für systematische Philosophie", Bd. V, 1898-1899, SS. 169-170 ("Архив Систематической Философии", т. V, 1898-1899, стр. 169-170. Ред.).

** Heinrich Hertz. "Gesammelte Werke", Bd. 3, Lpz., 1894, особ. SS. 1, 2, 49 (Генрих Герц? Собрание сочинений, т. 3, Лейпциг, 1884, особ. стр. 1, 2, 49. Ред.).

*** "Kantstudien", VIII. Band, 1903, S. 309 ("Кантианские Исследования", т, VIII, 190S, стр. 309. Ред.).

**** "The Monist". vol. XVI. 1906, №2, р. 164, статья о "монизме" Маха.

Интересно отметить взгляд Герца на энергетику.

"Если мы, – писал он, – спросим, почему, собственно, современная физика любит в своих рассуждениях употреблять энергетический способ выражения, то ответ будет такой: потому, что таким образом всего удобнее избегнуть того, чтобы говорить о вещах, о которых мы очень мало знаем... Конечно, мы все убеждены, что весомая материя состоит из атомов; об их величине и движениях их в известных случаях мы имеем довольно определенные представления. Но форма атомов, их сцепление, их движения в большинстве случаев совершенно скрыты от нас... Поэтому наши представления об атомах представляют из себя важную; и интересную цель дальнейших исследований, отнюдь не будучи особенно пригодны служить прочной основой математических теорий" (l.с., III, 21).

Герц ждал от дальнейшего изучения эфира выяснения "сущности старой материи, ее инерции и силы тяготения" (I, 354).

Отсюда видно, что Герцу даже и не приходит в голову возможность нематериалистического взгляда на энергию. Для философов энергетика послужила поводом к бегству от материализма к идеализму. Естествоиспытатель смотрит на энергетику, как на удобный способ излагать законы материального движения в такое время, когда физики, если можно так выразиться, от атома отошли, а до электрона не дошли. Это время и сейчас в значительной степени продолжается: одна гипотеза сменяется другой; о положительном электроне совсем ничего не знают; всего три месяца тому назад (22-го июня 1908 г.) Жан Беккерель доложил французской академии наук, что ему удалось найти эту "новую составную часть материи" ("Comptes rendus des séances de l'Academie des Sciences", p. 1311 *). Как же не воспользоваться идеалистической философии таким выгодным обстоятельством, что "материю" только еще "ищет" человеческий ум, – следовательно, это не более как "символ" и т, д.

* "Отчеты заседаний Академии наук", стр. 1311. Ред.

Другой немецкий идеалист, гораздо более реакционного, чем Коген, оттенка, Эдуард фон Гартман, посвятил целую книгу "Мировоззрению новейшей физики" ("Die Weltanschauung der modernen Physik", Lpz., 1902). Нас не интересуют, конечно, специальные рассуждения автора о той разновидности идеализма, которую он отстаивает. Нам важно только указать, что и этот идеалист констатирует те же явления, какие констатированы и Реем, и Уордом, и Когеном.

"Современная физика выросла на реалистической почве, – говорит Э.Гартман, – и лиши новокантианское и агностическое течение нашей эпохи привели к тому, что конечные результаты физики стали истолковываться в идеалистическом смысле" (218).

Три гносеологические системы, по мнению Э. Гартмана, лежат в основе новейшей физики: гилокинетика (от греческих слов hyle = материя и kinesis = движение, – т.е. признание физических явлений движением материи), энергетика и динамизм (т.е. признание силы без вещества). Понятно, что идеалист

Гартман отстаивает "динамизм", выводит из этого, что законы природы суть мировая мысль, одним словом, "подставляет" психическое под физическую природу. Но он вынужден признать, что гилокинетика имеет на своей стороне больше всего физиков, что эта система "наиболее часто употребляется" (190), что серьезным недостатком ее являются "угрожающие чистой гилокинетике материализм и атеизм" (189). Энергетику автор рассматривает совершенно справедливо, как промежуточную систему, и называет ее агностицизмом (136). Конечно, она есть "союзник чистого динамизма, ибо устраняет вещество" (S. VI, р. 192), но ее агностицизм не нравится Гартману, как некоторая "англомания", противоречащая настоящему идеализму истинно-немецкого черносотенца.

Чрезвычайно поучительно видеть, как этот партийно-непримиримый идеалист (беспартийные люди в философии – такие же безнадежные тупицы, как и в политике) растолковывает физикам, что это собственно значит идти по той или иной гносеологической линии.

"Самая незначительная часть тех физиков, которые проделывают эту моду, – пишет Гартман об идеалистическом истолковании последних итогов физики, – сознают полностью все значение и все последствия такого истолкования. Они не заметили, что физика со своими особыми законами лишь постольку сохраняла самостоятельное значение, поскольку физики держались вопреки своему идеализму за реалистические основные посылки, именно; существование вещей в себе, реальная изменяемость их во времени, реальная причинность... Только при этих реалистических предпосылках (трансцендентального значения причинности, времени, пространства с тремя измерениями), т.е. только при том условии, что природа, о законах которой говорят физики, совпадает с царством вещей в себе, ...можно говорить о законах природы в отличие от психологических законов. Только в том случае, если законы природы действуют в области, независимой от нашего мышления, могут они служить объяснением того, что логически необходимые выводы из наших образов оказываются образами естественно-исторически-необходимых результатов того неизвестного, которое эти образы отражают или символизируют в нашем сознании" (218-219).

Гартман правильно чувствует, что идеализм новой физики – именно мода, а не серьезный философский поворот прочь от естественноисторического материализма, и он правильно разъясняет поэтому физикам, что для превращения "моды" в последовательный, цельный, философский идеализм надо радикально переделать учение об объективной реальности времени, пространства, причинности и законов природы. Нельзя только атомы, электроны, эфир считать простым символом, простой "рабочей гипотезой", – надо объявить "рабочей гипотезой" и время, и пространство, и законы природы, и весь внешний мир. Либо материализм, либо универсальная подстановка психического под всю физическую природу; смешивать два эти ремесла есть тьма охотников, но мы с Богдановым не из их числа.

Из немецких физиков систематически боролся против махистского течения умерший в 1906 году Людвиг Больцман. Мы уже указывали, что "увлечению новыми гносеологическими догмами" он противопоставлял простое и ясное сведение махизма к солипсизму (см. выше, гл. I, §6). Больцман, конечно, боится назвать себя материалистом и даже специально оговаривается, что он вовсе не против бытия божия.* Но его теория познания по существу дела материалистическая, и выражает она – как признает историк естественных наук в XIX веке 3.Гюнтер** – мнение большинства естествоиспытателей. "Мы познаем существование всех вещей из тех впечатлений, – говорит Л.Больцман, – которые они производят на наши чувства" (l.с., S. 29). Теория есть "изображение" (или: снимок) с природы, с внешнего мира (77). Тем, кто говорит, что материя есть только комплекс чувственных ощущений, Больцман указывает, что тогда и другие люди суть только ощущения говорящего (168). Эти "идеологи", как говорит Больцман иногда вместо: философские идеалисты, рисуют нам "субъективную картину мира" (176), автор же предпочитает "более простую объективную картину мира".

"Идеалист сравнивает утверждение, что материя существует так же, как наши ощущения, с мнением ребенка, будто побитый камень испытывает боль. Реалист сравнивает то мнение, по которому нельзя себе представить происхождение психического из материального или даже из игры атомов, с мнением необразованного человека, который утверждает, что солнце не может отстоять от земли на 20 миллионов миль, ибо он себе этого не может представить" (186).

* Ludwig Boltzmann. "Populäre Schriften", Lpz., 1905, S. 187 (Людвиг Больцман. "Популярные статьи", Лейпциг, 1905, стр. 187. Ред.).

** Siegmund Gunther. "Geschichte der anorganischen Naturwissenschaften im 19. Jahrhundert", Bri., 1901, SS. 942 и 941 (Зигмунд Гюнтер. "История наук о неорганической природе в XIX веке", Берлин, 1901, стр. 942 и 941. Ред.).

Больцман не отказывается от идеала науки представить дух и волю, как "сложные действия частиц материи" (396).

Против оствальдовской энергетики Л.Больцман полемизировал неоднократно с точки зрения физика, доказывая, что формулы кинетической энергии (половина массы, помноженная на квадрат скорости) Оствальд ни опровергнуть, ни устранить не может и что он вертится в порочном кругу, выводя сначала энергию из массы (принимает формулу кинетической энергии), а потом массу определяя как энергию (S. 112, 139). По этому поводу мне вспоминается богдановский пересказ Маха в третьей книге "Эмпириомонизма".

"В науке, – пишет Богданов, ссылаясь на "Механику" Маха, – понятие материи сводится к выступающему в уравнениях механики коэффициенту массы, а этот последний при точном анализе оказывается обратной величиной ускорения при взаимодействии двух физических комплексов – тел" (стр. 146).

Понятно, что если какое-нибудь тело взять за единицу, то движение (механическое) всех прочих тел можно выразить простым отношением ускорения. Но ведь "тела" (т.е. материя) от этого вовсе еще не исчезают, не перестают существовать независимо от нашего сознания. Когда весь мир сведут к движению электронов, из всех уравнений можно будет удалить электрон именно потому, что он везде будет подразумеваться, и соотношение групп или агрегатов электронов сведется к взаимному ускорению их, – если бы формы движения были так же просты, как в механике.

Борясь против "феноменологической" физики Маха и К°, Больцман утверждал, что "те, кто думает устранить атомистику посредством дифференциальных уравнений, не видят за деревьями леса" (144).

"Если не делать себе иллюзий насчет значения дифференциальных уравнений, то не может быть сомнения в том, что картина мира (посредством дифференциальных уравнений) все-таки необходимо будет атомистическая, картина того, как по известным правилам будут изменяться во времени громадные количества вещей, расположенных в пространстве с тремя измерениями. Вещи эти могут быть, разумеется, одинаковыми или различными, неизменными или изменяемыми" и т.д. (156). "Совершенно очевидно, что феноменологическая физика только прикрывается облачением дифференциальных уравнений, – говорит Больцман в 1899 г. в речи на Мюнхенском съезде естествоиспытателей, – на самом же деле она исходит равным образом из атомообразных отдельных существ (Einzelwesen). И так как эти существа приходится представлять себе обладающими то одними, то другими свойствами для разных групп явлений, то скоро обнаружится потребность в более простой и единообразной атомистике" (223). "Учение об электронах развивается именно в атомистическую теорию всех явлений электричества" (357).

Единство природы обнаруживается в "поразительной аналогичности" дифференциальных уравнений, относящихся к разным областям явлений.

"Теми же самыми уравнениями можно решать вопросы гидродинамики и выражать теорию потенциалов. Теория вихрей в жидкостях и теория трения газов (Gasreibung) обнаруживают поразительную аналогию с теорией электромагнетизма и т.д." (7)

Люди, признающие "теорию всеобщей подстановки", никак не увернутся от вопроса, кто же это так единообразно догадался "подставить" физическую природу.

Как бы в ответ людям, которые отмахиваются от "физика старой школы", Больцман подробно рассказывает о том, как некоторые специалисты по "физической химии" становятся на гносеологическую точку зрения, противоположную махизму. Автор "одной из лучших", по словам Больцмана, сводных работ 1903 г., Вобель (Vaubel), "становится в решительно враждебное отношение к столь часто расхваливаемой феноменологической физике" (381).

"Он старается составить возможно более конкретное, наглядное представление о природе атомов и молекул и о действующих между ними силах. Это представление он сообразует с новейшими опытами в этой области" (ионы, электроны, радий, эффект Зеемана и т.д.). "Автор строго держится за дуализм материи и энергии,* особо излагая закон сохранения материи и закон сохранения энергии. По отношению к материи автор опять-таки держится дуализма весомой материи и эфира, но этот последний он рассматривает в самом строгом смысле как материальный" (381). Во втором томе своей работы (теория электричества) автор "с самого начала становится на ту точку зрения, что электрические явления вызываются взаимодействием и движением атомообразных индивидов, именно электронов" (383).

* Больцман хочет сказать, что автор не пытается мыслить движение без материи. Говорить тут о "дуализме" смешно. Философский мониэм и дуализм состоят в последовательном или непоследовательном проведении материализма или идеализма.

Следовательно, и по отношению к Германии подтверждается то, что по отношению к Англии признал спиритуалист Дж.Уорд, именно: что физики реалистической школы не менее удачно систематизируют факты и открытия последних лет, чем физики символистской школы, и что существенная разница состоит "только" в гносеологической точке зрения.*

* Работа Эриха Бехера о "философских предпосылках точного естествознания" (Erich Becher. "Philosophische Voraussetzungen der exakten Naturwissenschaften", Lpz., 1907), с которой я ознакомился после окончания книги, подтверждает сказанное в атом параграфе. Стоя ближе всего к гносеологической точке зрения Гельмгольца и Больцмана, т.е. к "стыдливому" и недодуманному до конца материализму, автор посвящает свой труд защите и истолкованию основных посылок физики и химии. Защита эта превращается, естественно, в борьбу с модным, но вызывающим все больший отпор, махистским (ср. S. 91 и др.) направлением в физике. Правильно характеризует Э.Бехер это направление, как "субъективистский позитивизм" (S. III), и сводит центр тяжести борьбы с ним к доказательству "гипотезы" внешнего мира (гл. II-VII), к доказательству его "существования независимо от человеческих восприятии" (von Wahrgenommenwerden unabhängige Existenz). Отрицание этой "гипотезы" махистами зачастую приводит их к солипсизму (S. 78-62 и Др.). Взгляд Маха, что единственным предметом естествознания являются "ощущения и их комплексы, а не внешний мир" (S. 138), Бехер называет "монизмом ощущений" (Empfindungsmonisinus) и относит к числу "чисто коисциенционалистических направлений". Этот неуклюжий и нелепый термин построен из латинского conscientia, сознание, и означает не что иное, как философский идеализм (ср. S. 156). В двух последних главах книги Э.Бехер недурно сопоставляет старую, механическую, и новую, электрическую, теорию материи и картину мира ("кинетико-эластическое", как выражается автор, и "кинетико-электрическое" понимание природы). Последняя теория, основанная на учении об электронах, есть шаг вперед в познании единства мира; для нее "элементы материального мира суть электрические заряды" (Ladungen) (S. 223). "Вся" кое чисто кинетическое понимание природы не знает ничего иного, кроме некоторого числа движущихся пещей, называются ли они электронами или как-либо иначе; состояние движения этих вещей в каждый следующий момент времени определяется совершенно закономерно положением и состоянием движения их в предшествующий момент времени" (225). Основной недостаток книги Э.Бехера – абсолютное незнакомство автора с диалектическим материализмом. Это незнакомство часто приводит его к путанице и нелепостям, останавливаться на которых здесь невозможно.

6. ДВА НАПРАВЛЕНИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ФИЗИКЕ
И ФРАНЦУЗСКИЙ ФИДЕИЗМ

Во Франции идеалистическая философия не менее решительно ухватилась за шатания махистской физики. Мы уже видели, как неокритицисты встретили "Механику" Маха, сразу отметив идеалистический характер основ философии Маха. Французский махист Пуанкаре (Анри) в этом отношении имел еще больше удачи. Реакционнейшая идеалистическая философия с определенно фидеистическими выводами сразу ухватилась за его теорию. Представитель этой философии Леруа (Le Roy) рассуждал так: истины науки суть условные знаки, символы; вы бросили нелепые, "метафизические" претензии на познание объективной реальности; будьте же логичны и согласитесь с нами, что наука имеет только практическое значение для одной области человеческих действий, а религия имеет не менее действительное значение, чем наука, для другой области действий; отрицать теологию "символическая", махистская наука не имеет права. А.Пуанкаре устыдился этих выводов и в книге "Ценность науки" специально напал на них. Но посмотрите, какую гносеологическую позицию пришлось ему занять, чтобы освободиться от союзников типа Леруа.

"Г-н Леруа, – пишет Пуанкаре, – объявляет разум непоправимо бессильным лишь для того, чтобы уделить побольше места для других источников познания, для сердца, чувства, инстинкта, веры" (214-215). "Я не иду до конца": научные законы суть условности, символы, но "если научные "рецепты" имеют ценность, как правило для действия, то это потому, что в общем и целом они, как мы знаем, имеют успех. Знать это – значит уже знать кое-что, а раз так, – какое вы имеете право говорить нам, что мы не можем ничего знать?" (219).

А. Пуанкаре ссылается на критерий практики. Но он только передвигает этим вопрос, а не решает его, ибо этот критерий можно толковать и в субъективном и в объективном смысле, Леруа тоже признает этот критерий для науки и промышленности; он отрицает только, чтобы этот критерий доказывал объективную истину, ибо такого отрицания достаточно ему для признания субъективной истины религии рядом с субъективной (не существующей помимо человечества) истиной науки. А.Пуанкаре видит, что ограничиться ссылкой на практику против Леруа нельзя, и он переходит к вопросу об объективности науки.

"Каков критерий объективности науки? Да тот же самый, как и критерий нашей веры во внешние предметы. Эти предметы реальны, поскольку ощущения, которые они в нас вызывают (qu'ils nous font éprouver), представляются нам соединенными, я не знаю, каким-то неразрушимым цементом, а не случаем дня" (269-270).

Что автор такого рассуждения может быть крупным физиком, это допустимо. Но совершенно бесспорно, что брать его всерьез, как философа, могут только Ворошиловы-Юшкевичи. Объявили материализм разрушенным "теорией", которая при первом же натиске фидеизма спасается под крылышко материализма! Ибо это чистейший материализм, если вы считаете, что ощущения вызываются в нас реальными предметами и что "вера" в объективность науки такова же, как "вера" в объективное существование внешних предметов.

"...Можно сказать, например, что эфир имеет не меньше реальности, чем какое угодно внешнее тело" (270).

Какой бы шум подняли махисты, если бы это сказал материалист! Сколько бы тут было беззубых острот насчет "эфирного материализма" и т.п. Но основоположник новейшего эмпириосимволизма через пять страниц уже вещает:

"Все, что не есть мысль, есть чистое ничто; ибо мы не можем мыслить ничего, кроме мысли" (276).

Ошибаетесь, г. Пуанкаре: ваши произведения доказывают, что есть люди, которые могут мыслить только бессмыслицу. К числу этих людей принадлежит известный путаник Жорж Сорель, который утверждает, что "две первые части" книги Пуанкаре о ценности науки "написаны в духе Леруа" и что поэтому обоим этим философам можно "помириться" на следующем: попытка установить тождество между наукой и миром есть иллюзия, не нужно ставить вопроса о том, может ли наука познавать природу, достаточно соответствия науки с нами создаваемыми механизмами (Georges Sorel: "Les préoccupations métaphysiques des physiciens moderates", P., 1907, p. 77, 80, 81*).

* Жорж Сорель. "Метафизические предрассудки современных физиков", Париж, 1907, стр. 77, 80, 81. Ред.

Но если "философию" Пуанкаре достаточно только отметить и пройти мимо, то на сочинении А. Рея необходимо подробно остановиться. Мы уже указали, что два основные направления в современной физике, которые Рей называет "концептуалистским" и "неомеханистским", сводятся к различию идеалистической и материалистической гносеологии. Мы должны посмотреть теперь, как позитивист Рей решает задачу, диаметрально противоположную задаче спиритуалиста Дж. Уорда, идеалистов Г.Когена и Э.Гартмана, именно: не подхватить философских ошибок новой физики, уклона ее в сторону идеализма, а исправить эти ошибки, доказать незаконность идеалистических (и фидеистических) выводов из новой физики.

Через все сочинение А.Рея красной нитью проходит признание того факта, что за новую теорию физики "концептуалистов" (махистов) ухватился фидеизм (стр. 11, 17, 220, 362 и др.) и "философский идеализм" (200), скептицизм относительно прав разума и прав науки (210, 220), субъективизм (311) и т.д. И поэтому центром своей работы А.Рей берет совершенно правильно разбор "мнений физиков относительно объективной ценности физики" (3).

Каковы же результаты этого разбора?

Берем основное понятие, понятие опыта. Рей уверяет, что субъективистское толкование Маха (будем брать его для простоты и краткости за представителя той школы, которую Рей называет концептуалистской) – одно недоразумение. Правда, к числу "главных новых черт философии конца XIX века" принадлежит то, что

"эмпиризм, все более тонкий, все более богатый оттенками, приводит к фидеизму, к признанию главенства веры, – эмпиризм, который некогда был великим оружием в борьбе скептицизма против утверждений метафизики. Не произошло ли это потому, что, в сущности, путем незаметных нюансов, мало-помалу, извратили реальный смысл слова "опыт"? На самом деле, опыт, если взять его в его условиях существования, в той экспериментальной науке, которая определяет его и полирует, – опыт ведет нас к необходимости и к истине" (398).

Несомненно, что весь махизм, в широком смысле этого слова, есть не что иное, как извращение путем незаметных нюансов реального смысла слова "опыт"! Но как же исправляет это извращение Рей, обвиняющий в извращении только фидеистов, а не самого Маха? Слушайте:

"Опыт, но обычному определению, есть познание объекта. В физической науке это определение более уместно, чем где бы то ни было... Опыт есть то, над чем наш ум не властен, чего не могут изменить наши желания, наша воля, – то, что дано, чего мы не создаем. Опыт есть объект перед (en face du) субъектом" (314).

Вот вам образчик защиты махизма Реем! Как гениально прозорлив был Энгельс, охарактеризовавший новейший тип сторонников философского агностицизма и феноменализма кличкой: "стыдливые материалисты". Позитивист и ярый феноменалист, Рей – превосходный экземпляр этого типа. Если опыт есть "познание объекта", если "опыт есть объект перед субъектом", если опыт состоит в том, что "нечто внешнее (quelque chose du dehors) существует и существует необходимо" (se pose et en se posant s'impose, p. 324), – то это, очевидно, сводится к материализму! Феноменализм Рея, его усерднейшее подчеркивание, что нет ничего кроме ощущений, что объективное есть общезначимое и пр. и т.п., – это все фиговый листочек, пустое словесное прикрытие материализма, раз нам говорят:

"Объективно то, чтó дано нам извне, навязано (imposé) опытом; то, чего мы не производим, чтó произведено независимо от нас и чтó в некоторой степени производит нас" (320).

Рей защищает "концептуализм", уничтожая концептуализм! Опровержение идеалистических выводов из махизма достигается только тем, что махизм истолковывается в смысле стыдливого материализма. Признавши сам различие двух направлений в современной физике, Рей трудится в поте лица своего над тем, чтобы стереть все различия в пользу материалистического направления. Например, относительно школы неомеханизма Рей говорит, что она не допускает "ни малейшего сомнения, ни малейшей неуверенности" в вопросе об объективности физики (237):

"здесь (т.е. на почве учений этой школы) вы далеки от всех тех обходных путей, через которые вы были вынуждены пройти с точки зрения других теорий физики, чтобы прийти к утверждению этой объективности".

Вот эти-то "обходные пути" махизма и прикрывает Рей, набрасывает на них флер во всем своем изложении. Основная черта материализма – именно та, что он исходит из объективности науки, из признания объективной реальности, отражаемой наукою, тогда как идеализм нуждается в "обходных путях", чтобы "вывести" объективность так или иначе из духа, сознания, из "психического".

"Неомеханистская (т.е. господствующая) школа в физике, – пишет Рей, – верит в реальность физической теории в том же смысле, в каком человечество верит в реальность внешнего мира" (р. 234, §22: тезис). Для этой школы "теория хочет быть снимком (le décalque) с объекта" (235).

Справедливо. И эта основная черта "неомеханистской" школы есть не что иное, как основа материалистической гносеологии. Никакие отречения Рея от материалистов, никакие уверения его, что неомеханисты тоже, в сущности, феноменалисты и т.п., не могут ослабить этого коренного факта. Суть различия неомеханистов (материалистов более или менее стыдливых) и махистов в том и состоит, что последние отступают от такой теории познания и, отступая от нее, неизбежно оступаются в фидеизм.

Возьмите отношение Рея к учению Маха о причинности и необходимости природы. Только на первый взгляд, – уверяет Рей, – Мах "приближается к скептицизму" (76) и к "субъективизму" (76); эта "двусмысленность" (équivoque, p. 115) рассеивается, если взять учение Маха в целом. И Рей берет его в целом, приводит ряд цитат и из "Учения о теплоте" и из "Анализа ощущений", специально останавливается на главе о причинности в первом из названных сочинений, – но... но остерегается привести решающее место, заявление Маха, что физической необходимости нет, а есть только логическая! На это можно только сказать, что это не истолкование, а подкрашивание Маха, что это – стирание различий между "неомеханизмом" и махизмом. Вывод Рея:

"Мах продолжает анализ и принимает заключения Юма, Милля и всех феноменалистов, по взгляду которых причинность не имеет в себе ничего субстанционального и является только привычкой мышления. Мах принимает основную тезу феноменализма, по отношению к которой учение о причинности есть простое следствие, именно: что не существует ничего, кроме ощущений. Но Мах добавляет в чисто объективистском направлении: наука, исследуя ощущения, находит в них постоянные и общие элементы, которые, будучи абстрагированы из ощущений, имеют ту же реальность, как и они, ибо они почерпнуты из ощущений посредством чувственного наблюдения. И эти постоянные и общие элементы, как-то; энергия и ее превращения, представляют из себя основу систематизации физики" (117).

Выходит, что Мах принимает субъективную теорию причинности Юма и толкует ее в объективистском смысле! Рей увертывается, защищая Маха ссылками на его непоследовательность и подводя к тому, что в "реальном" толковании опыта этот опыт ведет к "необходимости". А опыт есть то, что дано извне, и если необходимость природы, законы ее тоже извне даны человеку, из объективно-реальной природы, – тогда, разумеется, всякая разница между махизмом и материализмом исчезает. Рей защищает махизм от "неомеханизма" тем, что по всей линии капитулирует перед последним, отстаивая словечко феноменализм, а не суть этого направления.

Пуанкаре, например, вполне в духе Маха выводит законы природы – вплоть до того, что пространство имеет три измерения, – из "удобства". Но это вовсе не означает: "произвольный", спешит "поправить" Рей. Нет, "удобный" выражает здесь "приспособление к объекту" (курсив Рея, стр. 196). Нечего сказать, великолепное разграничение двух школ и "опровержение" материализма...

"Если теория Пуанкаре отделяется логически непереходимой пропастью от онтологического истолкования механистской школы" (т.е. от признания этой школы, что теория есть снимок с объекта).,, "если теория Пуанкаре способна служить опорой для философского идеализма, то, по крайней мере, на почве науки она согласуется очень хорошо с общим развитием идей классической физики, с тенденцией рассматривать физику, как объективное знание, столь же объективное, как и опыт, т.е. как ощущения, из которых опыт исходит" (200).

С одной стороны, нельзя не сознаться; с другой стороны, надо признаться. С одной стороны, непереходимая пропасть отделяет Пуанкаре от неомеханизма, хотя Пуанкаре стоит посредине между "концептуализмом" Маха и неомеханизмом, а Мах будто бы вовсе не отделен никакой пропастью от неомеханизма. С другой стороны, Пуанкаре вполне согласим с классической физикой, всецело, по словам самого Рея, стоящей на точке зрения "механизма". С одной стороны, теория Пуанкаре способна служить опорой философского идеализма, с другой стороны, она совместима с объективным толкованием слова "опыт". С одной стороны, эти дурные фидеисты извратили смысл слова "опыт" путем незаметных уклонений, отступая от правильного взгляда, что "опыт есть объект"; с другой стороны, объективность опыта значит только, что опыт есть ощущения, – с чем вполне согласен и Беркли, и Фихте!

Рей запутался потому, что поставил себе неразрешимую задачу: "примирить" противоположность материалистической и идеалистической школы в новой физике. Он пытается ослабить материализм неомеханистской школы, подводя под феноменализм взгляды физиков, считающих свою теорию снимком с объекта.* И он пытается ослабить идеализм концептуалистской школы, отсекая самые решительные заявления ее сторонников и толкуя остальные в смысле стыдливого материализма. До какой степени фиктивно при этом, вымученно отречение Рея от материализма, показывает, например, его оценка теоретического значения дифференциальных уравнений Максвелла и Герца. Для махистов то обстоятельство, что эти физики ограничивают свою теорию системой уравнений, есть опровержение материализма: уравнения – и все тут, никакой материи, никакой объективной реальности, одни символы. Больцман опровергает этот взгляд, понимая, что он опровергает феноменологическую физику. Рей опровергает его, думая защищать феноменализм!

"Нельзя отказываться, – говорит он, – от причисления Максвелла и Герца к "механистам" на том основании, что они ограничились уравнениями, подобными дифференциальным уравнениям в динамике Лагранжа. Это не значит, что, по мнению Максвелла и Герца, мы не сможем построить механическую теорию электричества на реальных элементах. Напротив, возможность этого доказывается тем фактом, что электрические явления представляет теория, форма которой тождественна с общей формой классической механики" (253)... Неопределенность в теперешнем решении проблемы "будет уменьшаться по мере того, как точнее будет вырисовываться природа тех количественных единиц, т.е. элементов, которые входят в уравнения".

* "Примиритель" А.Рей не только набросил флер на постановку вопроса философским материализмом, но обошел также и наиболее ярко выраженные материалистические заявления французских физиков. Он не упомянул, например, об Альфреде Корню (А.Согни), умершем в 1902 году. Этот физик встретил оствальдовское "разрушение (или преодоление, Überwindung) научного материализма" презрительным замечанием о претенциозном фельетонном трактовании вопроса (см. "Revue générale des sciences", 1895, р. 1030-1031 ("Всеобщее Научное Обозрение", 1895, стр. 1030-1031. Ред.)). На международном конгрессе физиков в Париже в 1900 году А.Корню сказал: "...Чем больше мы познаем явления природы, тем больше развивается и точнее становится смелое картезианское воззрение на механизм мира: в физическом мире нет ничего, кроме материи и движения. Проблема единства физических сил... снова выдвигается на первый план после великих открытий, ознаменовавших конец XIX века. Главное внимание наших современных вождей науки – Фарадея, Максвелла, Герца (если говорить только об умерших уже знаменитых физиках) – устремлено на то, чтобы точнее определить природу и отгадать свойства невесомой материи (matiére subtile), носителя мировой энергии... Возвращение к картезианским идеям очевидно..." ("Rapports présentés au Congrés International de Physique", P., 1900, t. 4-me, p. 7 ("Доклады, представленные международному физическому конгрессу", Париж, 1900, т. 4, стр. 7. Ред.)). Люсьен Пуанкаре в своей книге о "Современной физике" справедливо отмечает, что эта картезианская идея была воспринята и развита энциклопедистами XVIII века (Lucien Poincaré. "La physique moderne". P., 1906, p. 14), но ни этот физик, ни А.Корню не знают о том, как диалектические материалисты Маркс и Энгельс очистили эту основную посылку материализма от односторонностей механического материализма.

Неисследованность тех или иных форм материального движения не является для Рея поводом к отрицанию материальности движения. "Однородность материи" (262), – не как постулат, а как результат опыта и развития науки, "однородность объекта физики", – вот что является условием применимости измерений и математических вычислений.

Вот оценка Реем критерия практики в теории познания:

"В противоположность посылкам скептицизма мы имеем право сказать, что практическая ценность науки вытекает из ее теоретической ценности" (368)...

О том, что эти посылки скептицизма совершенно недвусмысленно приняты Махом, Пуанкаре и всей их школой, Рей предпочитает умолчать...

"И та и другая ценность суть две неразрывные и строго параллельные стороны ее объективной ценности. Сказать, что данный закон природы имеет практическую ценность, ...сводится, в сущности, к тому, чтобы сказать, что этот закон природы имеет объективное значение... Воздействие на объект предполагает изменение объекта, реакцию объекта, соответствующую нашим ожиданиям или предвидениям, на основании которых мы это воздействие предприняли. Следовательно, эти ожидания или эти предвидения содержат в себе элементы, контролируемые объектом и нашим действием... В этих различных теориях есть, значит, часть объективного" (368).

Это вполне материалистическая и только материалистическая теория познания, ибо другие точки зрения и махизм в особенности отрицают объективное, т.е. не зависящее от человека и человечества значение критерия практики.

Итог: Рей подошел к вопросу совсем не с той стороны, как Уорд, Коген и К°, но результаты и у него получились те же, – признание материалистической и идеалистической тенденции, как основы разделения двух главных школ в современной физике.

7. РУССКИЙ "ФИЗИК-ИДЕАЛИСТ"

В силу некоторых печальных условий моей работы я почти совсем не мог ознакомиться с русской литературой по разбираемому вопросу. Ограничусь только изложением очень важной для моей темы статьи нашего известного философского черносотенца г. Лопатина: "Физик-идеалист", помещенной в "Вопросах Философии и Психологии"⁹³ за прошлый год (1907, сент. – окт.). Истинно русский философский идеалист г. Лопатин относится к современным европейским идеалистам примерно так же, как "Союз русского народа"⁹⁴ к западным реакционным партиям. Но тем поучительнее взглянуть на то, как однородные философские тенденции проявляются в совершенно различной культурной и бытовой обстановке. Статья г. Лопатина есть, как французы говорят, éloge – похвальное слово покойному русскому физику Н.И.Шишкину (ум. в 1906 г.). Г-на Лопатина прельстило то, что этот образованный человек, очень интересовавшийся Герцем и новой физикой вообще, был не только правым кадетом (стр. 339), но и глубоко верующим человеком, поклонником философии Вл.Соловьева и проч. и т.п. Однако, несмотря на свое преимущественное "устремление" в пограничную область философского и полицейского, г. Лопатин сумел дать кое-какой материал и для характеристики гносеологических взглядов физика-идеалиста.

"Он был, – пишет г. Лопатин, – настоящим позитивистом в своем неустанном стремлении к самой широкой критике приемов исследования, предположений и фактов науки по их пригодности в качестве средств и материала для построения цельного, законченного миросозерцания. В этом отношении Н.И.Шишкин был совершенным антиподом очень многих своих современников. В напечатанных в этом журнале раньше моих статьях я уже неоднократно старался выяснить, из каких разнородных и часто шатких материалов слагается так называемое научное миросозерцание: сюда входят и доказанные факты, и более или менее смелые обобщения, и удобные в данный момент для той или иной научной области гипотезы, и даже вспомогательные научные фикции, и все это возводится в достоинство непререкаемых объективных истин, с точки зрения которых следует судить всякие другие идеи и верования философского и религиозного порядка, отвергая в них все, что в этих истинах не указано. Наш высокоталантливый мыслитель-натуралист проф. Вл.И.Вернадский с образцовой ясностью показал, как пусты и неуместны подобные претензии превращать научные взгляды данной исторической эпохи в неподвижную, общеобязательную догматическую систему. А между тем в таком превращении повинны не только широкие круги читающей публики (Примечание г. Лопатина: "Для этих кругов написан целый ряд популярных книг, назначение которых состоит в том, чтобы убедить в существовании такого решающего все вопросы научного катехизиса. Типические произведения в этом роде: "Сила и материя" Бюхнера или "Мировые загадки" Геккеля") и не только отдельные ученые по специальным отраслям естествознания; что гораздо страннее, им нередко грешат официальные философы, все усилия которых иногда только к тому и направляются, чтобы доказать, что они ничего не говорят кроме того, что раньше их сказано представителями отдельных специальных наук, только говорят своим особым языком.

У Н.И.Шишкина совсем не было предвзятого догматизма. Он – убежденный поборник механического объяснения явлений природы, по для него оно – только метод исследования" (341)...

Гм... гм... Знакомые напевы!..

"Он вовсе не думал, что механическая теория раскрывает самую сущность изучаемых феноменов, он видел в ней только наиболее удобный и плодотворный способ их объединения и обоснования в целях науки. Поэтому для него механическое понимание природы и материалистическое воззрение на нее далеко не совпадают между собою..."

Совершенно как у авторов "Очерков "по" философии марксизма"!..

"Совсем наоборот, ему казалось, что в вопросах высшего порядка механическая теория должна занять строго критическую, даже примирительную позицию..."

На языке махистов это называется "превзойти устарелое, узкое и одностороннее" противоположение материализма идеализму...

"Вопросы о первом начале и последнем конце вещей, о внутреннем существе нашего духа, о свободе воли, о бессмертии души и т.д. не могут в действительной широте своего смысла подлежать ее компетенции – потому уже, что она, как метод исследования, заключена в естественные границы своей применимости лишь к фактам физического опыта" (342)...

Последние две строки – несомненный плагиат из "Эмпириомонизма" А.Богданова,

"Свет может быть рассматриваем, – писал Шишкин в своей статье: "О психофизических явлениях с точки зрения механической теории" ("Вопросы Философии и Психологии", кн. 1, стр. 127), – как вещество, как движение, как электричество, как ощущение".

Несомненно, что г. Лопатин совершенно правильно причислил Шишкина к позитивистам и что этот физик всецело принадлежал к махистской школе новой физики. Шишкин хочет сказать своим рассуждением о свете, что разные способы рассматривать свет представляют из себя разные методы "организации опыта" (по терминологии А.Богданова), одинаково законные с той или иной точки зрения, или разные "связи элементов" (по терминологии Э.Маха), и что, во всяком случае, учение физиков о свете не есть снимок с объективной реальности. Но рассуждает Шишкин из рук вон плохо.

"Свет может быть рассматриваем как вещество, как движение..."

Ни вещества без движения, ни движения без вещества в природе нет. Первое "противопоставление" Шишкина бессмысленно...

"Как электричество..."

Электричество есть движение вещества, следовательно, и тут Шишкин неправ. Электромагнитная теория света доказала, что свет и электричество суть формы движения одного в того же вещества (эфира)...

"Как ощущение..."

Ощущение есть образ движущейся материи. Иначе, как через ощущения, мы ни о каких формах вещества и ни о каких формах движения ничего узнать не можем; ощущения вызываются действием движущейся материи на наши органы чувств. Так смотрит естествознание. Ощущение красного цвета отражает колебания эфира, происходящие приблизительно с быстротой 450 триллионов в секунду. Ощущение голубого цвета отражает колебания эфира быстротой около 620 триллионов в секунду. Колебания эфира существуют независимо от наших ощущений света. Наши ощущения света зависят от действия колебаний эфира на человеческий орган зрения. Наши ощущения отражают объективную реальность, т.е. то, что существует независимо от человечества и от человеческих ощущений. Так смотрит естествознание. Рассуждение Шишкина, направленное против материализма, есть самая дешевая софистика.

8. СУЩНОСТЬ И ЗНАЧЕНИЕ "ФИЗИЧЕСКОГО" ИДЕАЛИЗМА

Мы видели, что вопрос о гносеологических выводах из новейшей физики поднят и с самых различных точек зрения обсуждается и в английской, и в немецкой, и в французской литературе. Не может подлежать никакому сомнению, что перед нами некоторое международное идейное течение, не зависящее от какой-нибудь одной философской системы, а вытекающее из некоторых общих причин, лежащих вне философии. Вышеприведенный обзор данных показывает несомненно, что махизм "связан" с новой физикой, – и в то же время показывает в корне неправильное представление об этой связи, распространяемое нашими махистами. Как в философии, так и в физике махисты рабски плетутся за модой, не умея с своей, марксистской, точки зрения дать общий обзор известных течений и оценить их место.

Двоякая фальшь проникает собой все разглагольствования на тему о том, что философия Маха есть "философия естествознания XX века", "новейшая философия естественных наук", "новейший естественнонаучный позитивизм" и т.п. (Богданов в предисл. к "Анализу ощущений", стр. IV, XII; ср. то же самое у Юшкевича, Валентинова и К°). Во-первых, махизм связан идейно только с одной школой в одной отрасли современного естествознания. Во-вторых, и это главное, с этой школой связано в махизме не то, что отличает его от всех других направлений и системок идеалистической философии, а то, что обще ему со всем философским идеализмом вообще. Достаточно бросить взгляд на все рассматриваемое идейное течение в целом, чтобы не могло остаться и тени сомнения в правильности этого положения. Возьмите физиков этой школы: немца Маха, француза Анри Пуанкаре, бельгийца П.Дюгема, англичанина К.Пирсона. Общего между ними много, у них одна основа и одно направление, как признает совершенно справедливо каждый из них, но в это общее не входит ни учение эмпириокритицизма вообще, ни учение Маха хотя бы об "элементах мира" в частности. Ни того ни другого учения трое последних физиков даже и не знают. Общего между ними "только" одно: философский идеализм, к которому они все без исключения клонят более или менее сознательно, более или менее решительно. Возьмите философов, которые опираются на эту школу новой физики, стараются гносеологически обосновать и развить ее, и вы увидите тут опять-таки немецких имманентов, учеников Маха, французских неокритицистов и идеалистов, английских спиритуалистов, русского Лопатина, плюс единственный эмпириомонист А.Богданов. Общего между всеми ими только одно, именно то, что они все более или менее сознательно, более или менее решительно, с крутым ли и торопливым уклоном в сторону фидеизма или с личным отвращением к нему (А.Богданов), проводят философский идеализм.

Основная идея рассматриваемой школы новой физики – отрицание объективной реальности, данной вам в ощущении и отражаемой нашими теориями, или сомнение в существовании такой реальности. Здесь отходит эта школа от господствующего, по общему признанию, среди физиков материализма (неточно именуемого реализмом, неомеханизмом, гилокинетикой и не развиваемого самими физиками сколько-нибудь сознательно), – отходит как школа "физического" идеализма.

Чтобы объяснить этот последний термин, который звучит очень странно, необходимо напомнить один эпизод из истории новейшей философии и новейшего естествознания. В 1866 г. Л.Фейербах обрушился на Иоганнеса Мюллера, знаменитого основателя новейшей физиологии, и причислил его "к физиологическим идеалистам" (Werke, X, S. 197). Идеализм этого физиолога состоял в том, что, исследуя значение механизма наших органов чувств в их отношении к ощущениям, указывая, например, что ощущение света получается при различного рода воздействии на глаз, он склонен был выводить отсюда отрицание того, что наши ощущения суть образы объективной реальности. Эту тенденцию одной школы естествоиспытателей к "физиологическому идеализму", т.е. к идеалистическому толкованию известных результатов физиологии, Л.Фейербах схватил чрезвычайно метко. "Связь" физиологии с философским идеализмом, преимущественно кантианского толка, долгое время потом эксплуатировалась реакционной философией. Ф.А.Ланге козырял физиологией в пользу кантианского идеализма и в опровержение материализма, а из имманентов (которых А.Богданов так неправильно отнес к средней между Махом и Кантом линии) И.Ремке специально ополчался в 1882 году против мнимого подтверждения физиологией кантианства.* Что ряд крупных физиологов гнул в те времена к идеализму и кантианству, это так же бесспорно, как бесспорно и то, что ряд крупных физиков гнет в наше время к философскому идеализму. "Физический" идеализм, т.е. идеализм известной школы физиков в конце XIX и в начале XX века, так же мало "опровергает" материализм, так же мало доказывает связь идеализма (или эмпириокритицизма) с естествознанием, как мало доказательны были соответствующие потуги Ф.А.Ланге и "физиологических" идеалистов. Уклон в сторону реакционной философии, обнаружившийся и в том и в другом случае у одной школы естествоиспытателей в одной отрасли естествознания, есть временный зигзаг, преходящий болезненный период в истории науки, болезнь роста, вызванная больше всего крутой ломкой старых установившихся понятий.

* Johannes Rehmke. "Philosophie und Kantianismus", Eisenach, 1882, S. 15 и след. (Иоганнес Ремке. "Философия и кантианство", Эйзенах, 1882, стр. 15 и след. Ред.).

Связь современного "физического" идеализма с кризисом современной физики общепризнана, как мы уже указывали выше.

"Аргументы скептической критики, направленные против современной физики, – пишет А.Рей, имея в виду не столько скептиков, сколько прямых сторонников фидеизма, вроде Брюнетьера, – сводятся, в сущности, к знаменитому аргументу всех скептиков: к разногласию мнений" (среди физиков). Но эти разногласия "ничего не доказывают против объективности физики". "В истории физики, как и во всякой истории, можно отличать крупные периоды, которые характеризуются различной формой, различным общим видом теорий... Как только наступает одно из тех открытий, которые отзываются на всех частях физики, устанавливая какой-либо кардинальный факт, неизвестный до тех пор или неполно оцененный, так весь вид физики меняется; начинается новый период. Так было после открытий Ньютона, после открытий Джоуля – Майера и Карно – Клаузиуса. То же самое происходит, видимо, после открытия радиоактивности... Историк, который будет впоследствии наблюдать события из некоторого необходимого далека, без труда увидит постоянство эволюции там, где современники видят только конфликты, противоречия, раскол на различные школы. Видимо, и тот кризис, который переживала физика в эти последние годы, относится к тому же разряду (вопреки заключениям, сделанным на основании этого кризиса философской критикой). Это типичный кризис роста (crise de croissance), вызванный великими новыми открытиями. Неоспоримо, что кризис ведет к преобразованию физики, – без этого не было бы эволюции и прогресса, – но оно не изменит научного духа" (l.с., р. 370-372).

Примиритель Рей старается соединить вместе все школы современной физики против фидеизма! Это – благонамеренная фальшь, но все же фальшь, ибо уклон школы Маха – Пуанкаре – Пирсона к идеализму (сиречь утонченному фидеизму) неоспорим. А та объективность физики, которая связана с основами "научного духа", в отличие от фидеистского духа, и которую так горячо защищает Рей, есть не что иное, как "стыдливая" формулировка материализма. Материалистический основной дух физики, как и всего современного естествознания, победит все и всяческие кризисы, но только с непременной заменой материализма метафизического материализмом диалектическим.

Что кризис современной физики состоит в отступлении ее от прямого, решительного и бесповоротного признания объективной ценности ее теорий, – это примиритель Рей очень часто старается затушевать, но факты сильнее всех примирительных попыток.

"Математики, – пишет Рей, – привыкая иметь дело с такой наукой, в которой объект – по крайней мере, по-видимому – создается умом ученого или в которой, во всяком случае, конкретные явления не вмешиваются в исследования, составили себе слишком абстрактное представление о физике: стараясь сблизить ее с математикой, перенесли общую теорию математики на физику... Все экспериментаторы указывают на вторжение (invasion) духа математики в приемы физических суждений и в понимание физики. Не этим ли влиянием, – которое не теряет своей силы от того, что бывает иногда скрытым, – объясняется зачастую неуверенность, шатание мысли насчет объективности физики, те обходные пути, которыми доходят до объективности, те препятствия, которые преодолевают при этом?.." (227).

Это превосходно сказано. "Шатание мысли" в вопросе об объективности физики – в этом суть модного "физического" идеализма.

"...Абстрактные фикции математики создавали как бы некоторый экран между физической реальностью и тем способом, как математики понимают науку об этой реальности. Они смутно чувствуют объективность физики... они хотят быть, прежде всего, объективными, когда они берутся за физику, они стараются опереться на реальность и удержать эту опору, но прежние привычки берут свое. И, вплоть до энергетики, которая хотела построить мир более прочно и с меньшим количеством гипотез, чем старая механическая физика, – стремилась скопировать (décalquer) чувственный мир, а не воссоздавать его, – мы все же имеем дело с теориями математиков... Математики все сделали, чтобы спасти объективность физики, ибо без объективности – они это очень хорошо понимают – не может быть и речи о физике... Но сложность их теорий, их обходные пути оставляют чувство неловкости. Это слишком деланно, чересчур изысканно, сочинено (édifié); экспериментатор не находит здесь того стихийного доверия, которое внушает ему постоянное соприкосновение с физической реальностью... Вот что говорят, в сущности, все физики, которые, прежде всего, являются физиками, – а имя им легион, – или которые являются только физиками, вот что говорит вся неомеханистская школа... Кризис физики состоит в завоевании физики духом математики. Прогресс физики, с одной стороны, и прогресс математики, с другой, привели в XIX веке к тесному сближению этих обеих наук... Теоретическая физика стала математической физикой... Тогда начался период формальной физики, т.е. математической физики, ставшей чисто математическою, – математической физики не как отрасли физики, а как отрасли математики. В этой новой фазе математик, привыкший к концептуальным (чисто логическим) элементам, составляющим единственный материал его работы, и чувствуя себя стесненным грубыми, материальными элементами, которые он находил недостаточно податливыми, не мог не стремиться к тому, чтобы возможно больше абстрагировать от них, представлять их себе совершенно нематериально, чисто логически, или даже совсем игнорировать их. Элементы, в качестве реальных объективных данных, т.е. в качестве физических элементов, исчезли совершенно. Остались только формальные отношения, представляемые дифференциальными уравнениями... Если математик не окажется одураченным этой конструктивной работой своего ума..., то он сумеет найти связь теоретической физики с опытом, но на первый взгляд и для непредупрежденного человека получается, по-видимому, произвольное построение теории... Концепт, чистое понятие заменяют реальные элементы... Так объясняется исторически, в силу математической формы, принятой теоретическою физикой,... недомогание (le malaise), кризис физики и ее кажущееся удаление от объективных фактов" (228-232).

Такова первая причина "физического" идеализма. Реакционные поползновения порождаются самим прогрессом науки. Крупный успех естествознания, приближение к таким однородным и простым элементам материи, законы движения которых допускают математическую обработку, порождает забвение материи математиками. "Материя исчезает", остаются одни уравнения. На новой стадии развития и, якобы, по-новому получается старая кантианская идея: разум предписывает законы природе. Герман Коген, восторгающийся, как мы видели, идеалистическим духом новой физики, доходит до того, что проповедует введение высшей математики в школы – для ради внедрения в гимназистов духа идеализма, вытесняемого нашей материалистической эпохой (Geschichte des Materialismus von A.Lange, 5. Auflage, 1896, Bd. II, S. XLIX*). Конечно, это – вздорное мечтание реакционера, и на деле ничего, кроме мимолетного увлечения идеализмом небольшой доли специалистов, тут нет и быть не может. Но в высшей степени характерно, как утопающий хватается за соломинку, какими утонченными средствами пытаются представители образованной буржуазии искусственно сохранить или отыскать местечко для фидеизма, который порождается в низах народных масс невежеством, забитостью и нелепой дикостью капиталистических противоречий.

* А.Ланге. "История материализма", 5 изд., 1896, т. II, стр. XLIX. Ред.

Другая причина, породившая "физический" идеализм, это – принцип релятивизма, относительности нашего знания, принцип, который с особенной силой навязывается физикам в период крутой ломки старых теорий и который – при незнании диалектики – неминуемо ведет к идеализму.

Этот вопрос о соотношении релятивизма и диалектики едва ли не самый важный в объяснении теоретических злоключений махизма. Вот, например, Рей, как и все европейские позитивисты, понятия не имеет о марксовской диалектике. Слово диалектика он употребляет исключительно в смысле идеалистической философской спекуляции. Поэтому он, чувствуя, что новая физика свихнулась на релятивизме, беспомощно барахтается, пытаясь отличить умеренный и неумеренный релятивизм. Конечно, "неумеренный релятивизм логически, если не на практике, граничит с настоящим скептицизмом" (215), но у Пуанкаре, видите ли, нет этого "неумеренного" релятивизма. Подумаешь, можно аптекарски взвесить немножко больше – немножко меньше релятивизма, и тем поправить дело махизма!

В действительности, единственная теоретически правильная постановка вопроса о релятивизме дается материалистической диалектикой Маркса и Энгельса, и незнание ее неминуемо должно привести от релятивизма к философскому идеализму. Непонимание этого обстоятельства одно уже, между прочим, достаточно, чтобы лишить всякого значения нелепую книжку г. Бермана о "Диалектике в свете современной теории познания": г. Берман повторил старый-престарый вздор о диалектике, которой он совершенно не понял. Мы уже видели, что такое же непонимание на каждом шагу в теории познания обнаруживают все махисты.

Все старые истины физики, вплоть до считавшихся бесспорными и незыблемыми, оказываются относительными истинами, – значит, никакой объективной истины, не зависящей от человечества, быть не может. Так рассуждает не только весь махизм, но весь "физический" идеализм вообще. Что из суммы относительных истин в их развитии складывается абсолютная истина, – что относительные истины представляют из себя относительно верные отражения независимого от человечества объекта, – что эти отражения становятся все более верными, – что в каждой научной истине, несмотря на ее относительность, есть элемент абсолютной истины, – все эти положения, сами собою разумеющиеся для всякого, кто думал над "Анти-Дюрингом" Энгельса, представляют из себя книгу за семью печатями для "современной" теории познания.

Такие сочинения, как "Теория физики" П.Дюгема* или "Понятия и теории современной физики" Сталло,** которые особенно рекомендует Мах, показывают чрезвычайно наглядно, что всего больше значения придают эти "физические" идеалисты именно доказательству относительности наших знаний, колеблясь, в сущности, между идеализмом и диалектическим материализмом. Оба автора, принадлежащие к различным эпохам и подходящие к вопросу с различных точек зрения (Дюгем – физик по специальности, 20 лет работавший в этой области; Сталло – бывший правоверный гегельянец, стыдящийся выпущенной им в 1848 году натурфилософии в старогегелевском духе), воюют всего энергичнее с атомистически-механическим пониманием природы. Они доказывают ограниченность такого понимания, невозможность признать его пределом наших знаний, закостенелость многих понятий у писателей, держащихся этого понимания. И такой недостаток старого материализма несомненен; непонимание относительности всех научных теорий, незнание диалектики, преувеличение механической точки зрения, – за это упрекал прежних материалистов Энгельс. Но Энгельс сумел (в отличие от Сталло) выбросить гегелевский идеализм и понять гениально истинное зерно гегелевской диалектики. Энгельс отказался от старого, метафизического материализма в пользу диалектического материализма, а не в пользу релятивизма, скатывающегося в субъективизм. "Механическая теория, – говорит, напр., Сталло, – вместе со всеми метафизическими теориями гипостазирует частные, идеальные и, может быть, чисто условные группы атрибутов или отдельные атрибуты и трактует их, как разные виды объективной реальности" (р. 150). Это верно, если вы не отрекаетесь от признания объективной реальности и воюете с метафизикой, как антидиалектикой. Сталло не дает себе ясного отчета в этом. Материалистической диалектики он не понял и поэтому часто катится через релятивизм к субъективизму и идеализму.

* Р.Duhem. "La theorie physique, son objet et sa structure", Paris, 1906 [П. Дюгем. "Теория физики, ее предмет и строение", Париж, 1906. Ред.).

** J.В.Stallo. "The Concepts and Theories ot Modern Physics", Lond., 1882. Есть французский и немецкий переводы.

То же самое Дюгем. С громадной затратой труда, с рядом столь же интересных и ценных примеров из истории физики, какие часто можно встретить у Маха, доказывает он, что "всякий закон физики есть временный и относительный, потому что он приблизителен" (280). И ломится же человек в открытую дверь! – думает марксист, читая длинные рассуждения на эту тему. Но в том-то и беда Дюгема, Сталло, Маха, Пуанкаре, что двери, открытой диалектическим материализмом, они не видят. Не умея дать правильной формулировки релятивизма, они катятся от него к идеализму. "Закон физики, собственно говоря, не истинен и не ложен, а приблизителен", – пишет Дюгем (р. 274). В этом "а" есть уже начало фальши, начало стирания грани между теорией науки, приблизительно отражающей объект, т.е. приближающейся к объективной истине, и теорией произвольной, фантастической, чисто условной, например, теорией религии или теорией шахматной игры.

Эта фальшь доходит у Дюгема до объявления вопроса о том, соответствует ли чувственным явлениям "материальная реальность", метафизикой (р. 10): долой вопрос о реальности; наши понятия и гипотезы – простые символы (signes, p. 26), "произвольные" (27) построения и т.п. Отсюда один шаг до идеализма, до "физики верующего", каковую г. Петр Дюгем в духе кантианства и проповедует (у Рея, р. 162; ср. р. 160). А добряк Адлер (Фриц) – тоже махист, желающий быть марксистом! – не нашел ничего умнее, как "поправлять" Дюгема следующим образом: он-де устраняет "реальности, скрытые за явлениями, только как объекты теории, а не как объекты действительности".* Это уже знакомая нам критика кантианства с точки зрения Юма и Беркли.

* "Замечание переводчика" к немецкому переводу книги Дюгема, Lpz., 1908, J. Barth.

Но ни о каком сознательном кантианстве у П.Дюгема не может быть и речи. Он просто шатается, как и Мах, не зная, на что опереть ему свой релятивизм. В целом ряде мест он вплотную подходит к диалектическому материализму. Мы знаем звук, "как он существует по отношению к нам, а не таким, каков он сам но себе, в телах, порождающих звук. Эту реальность, из которой наши ощущения открывают только внешнее и поверхностное, дают нам возможность познать теории акустики. Они говорят нам, что там, где наши восприятия схватывают только ту кажимость, которую мы называем звуком, реально существует движение периодическое, миниатюрное, очень быстрое" и т.д. (р. 7). Не тела суть символы ощущений, а ощущения – символы (вернее, образы) тел.

"Развитие физики вызывает постоянную борьбу между природой, которая не устает давать материал, и разумом, который не устает познавать" (р. 32)

– природа бесконечна, как бесконечна и мельчайшая частица ее (и электрон в том числе), но разум так же бесконечно превращает "вещи в себе" в "вещи для нас".

"Борьба между реальностью и законами физики будет длиться бесконечно; всякому закону, который сформулирует физика, реальность противопоставит, рано или поздно, грубое опровержение – опровержение посредством факта; но физика неутомимо будет ретушировать, видоизменять, усложнять опровергнутый закон" (290).

Это было бы совершенно правильным изложением диалектического материализма, если бы только автор твердо держался за существование, независимое от человечества, этой объективной реальности.

"...Теория физики не есть чисто искусственная система, сегодня удобная – завтра негодная; это – классификация все более и более натуральная, отражение все более и более ясное тех реальностей, которые экспериментальный метод не может созерцать непосредственно" (буквально: лицом к лицу: face á face, p. 445).

Махист Дюгем последней фразой заигрывает с кантианским идеализмом: как будто бы открывается дорожка для другого метода, кроме "экспериментального", как будто бы мы не познаем прямо, непосредственно, лицом к лицу "вещей в себе". Но если теория физики становится все более и более натуральной, то, значит, независимо от нашего сознания существует "натура", реальность, "отражаемая" этой теорией, – именно таков взгляд диалектического материализма.

Одним словом, сегодняшний "физический" идеализм точно так же, как вчерашний "физиологический" идеализм, означает только то, что одна школа естествоиспытателей в одной отрасли естествознания скатилась к реакционной философии, не сумев прямо и сразу подняться от метафизического материализма к диалектическому материализму.* Этот шаг делает и сделает современная физика, но она идет к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей "конечной цели", а приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом. Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм. Роды болезненные. Кроме живого и жизнеспособного существа, они дают неизбежно некоторые мертвые продукты, кое-какие отбросы, подлежащие отправке в помещение для нечистот. К числу этих отбросов относится весь физический идеализм, вся эмпириокритическая философия вместе с эмпириосимволизмом, эмпириомонизмом и пр. и т.п.

* Знаменитый химик Уильям Рамсэй говорит: "Меня часто спрашивали: разве электричество не есть вибрация? Как же мощно объяснить беспроволочный телеграф передвижением маленьких частиц или телец (корпускул)? – Ответ на это состоит в следующем: электричество есть вещь; оно есть (курсив Рамсэя) эти маленькие тельца, но когда эти тельца отлетают от какого-либо объекта, то по эфиру распространяется волна, подобная волне световой, и эта волна утилизуется для беспроволочного телеграфа" (William Ramsay. "Essays Biographical and Chemical", Lond., 1908, p. 126 (Уильям Рамсэй. "Очерни биографические и химические", Лондон, 1908, стр. 126. Ред.)). Рассказав о превращении радия в гелий, Рамсэй замечает: "По крайней мере, один так называемый элемент не может уже теперь быть рассматриваем, как последняя материя; сам он превращается в более простую форму материи" (р. 160). "Почти несомненно, что отрицательное электричество есть особая форма материи; а положительное электричество есть материя, лишенная отрицательного влектричеотва, т.е. есть материя минус эта электрическая материя" (176). "Что такое электричество? Прежде думали, что есть два рода электричества: положительное и отрицательное. В те времена нельзя было ответить на поставленный вопрос. Но новейшие исследования делают вероятным, что то, что привыкли называть отрицательным электричеством, есть на самом деле (really) субстанция. В самом деле, относительный вес его частиц измерен; эта частица равняется, приблизительно, одной семисотой доле массы атома водорода... Атомы электричества называются электронами" (196). Если бы наши махисты, пишущие книги и статьи на философские темы, умели думать, то они поняли бы, что выражение: "материя исчезает", "материя сводится к электричеству" и т.п., есть лишь гносеологически-беспомощное выражение той истины, что удается открыть новые формы материи, новые формы материального движения, свести старые формы к этим новым и т.д.