Георгий Почепцов. Роль информации в гибридных войнах

Гибридную войну можно трактовать как модель войны, которая пытается скрыть свой военный характер, а также участие в ней государственных структур. Именно поэтому в ней резко возрастает роль информационной составляющей, поскольку реальные физические контексты заменяются неадекватными им информационными, скрывающими и закрывающими реальное положение дел более интенсивно, чем это имеет место в войне обычного порядка.

Разворачиваемая ситуация не имеет, как правило, аналогов в истории, поэтому она допускает множественность интерпретаций. И это вновь требует усиленной работы именно информационных механизмов, которыми пытаются направить не в ту сторону, как сознание противника, так и своего собственного населения.

Но это еще не все. Гибридная война имеет маленький участок реально боевых действий, но распространяется по всему мирному пространству, подключая к конфликтным ситуациям абсолютно все ресурсы, включая артистов, писателей, политических деятелей других стран. Гибридную войну, вероятно, можно определить как невоенную войну, поскольку большой объем действий осуществляется на стыке военные — мирное население. Военные начинают маскироваться под гражданских, а гражданские, в свою очередь, оказываются с оружием в руках.

Примером пары «военные — гражданские» могут служить «зеленые человечки» в Крыму, которых российская пропаганда достаточно долго отказывалась признавать вооруженными силами, поскольку у них не было опознавательных знаков. Правда, оружие было, но они старались его не применять, оно служило средством устрашения.

Дж. Бертолин добавляет в такую войну и инфильтрацию [Bertolin G. Conceptualizing Russian information operations: InfoWar and infiltration in the context of hybrid warfare // IO Sphere. — 2015. — Summer]: «Инфильтрация включает в себя подключение как людей, так и воображаемых объектов. Подключаемые Кремлем люди  включают в себя индивидуальных политиков (иногда находящихся в несогласии с официальной линией партии), телевизионщиков, популярных артистов, информаторов, научных работников и других влиятельных лиц. Сюда же следует отнести и дробросовестную поддержку со стороны русской диаспоры. Для идеологической поддержки Россия подключает набор виртуальных структур. Он и включают в себя европейские политические партии от крайне правых до крайне левых, коммерческие организации, лоббистские структуры и более фрагментированные сети. В то время как концепция инфовойны является более сильной, чем она была в период холодной войны, инфильтрация является заметно более слабой».

Последнее наблюдение можно объяснить тем, что инфильтрация требует много времени для своей реализации, поскольку представляет собой действия на чужой территории, где требуется опереться на чужих граждан, то есть требуется определенная активная позиция для этих граждан. В то же время информационная война направлена на программирование этих же граждан извне, то есть требуется пассивная реакция.

Гибридные войны — это сетевые войны. Обычно сетевую войну описывают как борьбу сети против иерархии (Дж. Аркилла). Однако в период гибридной войны происходит несколько иное:

• включение в нее разнообразных сетей, а не одной,
• государство моделирует свое вхождение также как одна из сетей или какой-то из ее компонентов, например, в виде поставки вооружений или посылки инструкторов,
• люди в целях выживания также вынуждены объединяться в свои собственные сети.

В целом можно сказать, что в этом случае военное прячется за мирное. Поэтому важным компонентом становится отрицание государством своего военного участия в конфликте. Государство начинает изображать из себя стороннего наблюдателя.

Все это требует мощнейшего участия пропаганды. С одной стороны, раздувается виновность другой стороны конфликта, с другой, максимально отрицается свое собственное участие. То есть перед нами совершенно иная риторика, чем риторика войны в чистом виде. Получается, что это война, где нет своего солдата-героя, в его роли выступают другие. Поэтому странным выглядит почти бесконечная информация о конфликте в другом государстве, если ты не принимаешь в этом участия.

Интересно, что при усиленном рассказывании россиянам о конфликте в Украине возрастала доля тех, кто боялся мировой войны. Через год в августе 2015-го число их уменьшилось, поскольку уменьшилась и интенсивность рассказов на эту тему СМИ. Параллельно ушла активная анти-западная пропаганда, нагнетание которой стало не настолько нужным

Вообще гибридная война выглядит странно в физическом пространстве с обеих сторон. Она существует как какой-то «заповедник» со своими законами. Война есть только в данной точке, но чем дальше от нее, тем менее нарушенной оказывается жизнь. Россия при этом вообще уходит от признания своего активного участия, как это было раньше с Крымом, когда «зеленые человечки» было неизвестно чьи.

Гибридная война нуждается в пропагандистской поддержке по ряду причин. Во-первых, в ней есть необходимость постоянных интерпретаций и реинтерпретаций, поскольку в ней происходит достаточно быстрая смена событий. Во-вторых, реальное происходящее расходится с пропагандистской картинкой, что требует постоянного усиления пропагандистского сопровождения. В-третьих, в гибридной войне есть сложная ситуация, в которой многое нужно скрыть, а многое усилить, например, есть четкое деление на свой/чужой, но они тоже локализуются на данной местности.

Как пишут аналитики по поводу информации: «Информационные операции имеют место до, во время и после ввода вооруженных сил». Эта модель отражает применение информационных операций в течение последней агрессии в Украине. (см. также другие характеристики этого типа войны тут, тут и Berzins J. Russia's new generation warfare in Ukraine: implications for defense policy // Journal of Military Operations. — 2014. — Vol. 4. — N 2). В качестве одного из параметров современной войны констатируется превосходство в сфере информационных операций.

Каждая война моделируется как справедливая. Аналитики отмечают в этом плане в российском инструментарии следующее: «Россия недавно удачно использовала сочетание чувства соотечественников, деятельности спецопераций, обычного сдерживания, чтобы аннексировать Крым и дестабилизировать восточный Донбасс».

А Р. Хеддик  в статье «Огражданствление войны» пишет: «Можно наблюдать, как государство использует гражданских (солдат сил специальных операций, действующих как гражданские лица) в авангарде наступательных военных операций, направленных на захват и удержание территории».

В систематике военных целей появились квази-военные, поскольку идет не военная операция, а скорее повстанческая, революционная. И действительно никто не акцентировал смену приоритетов при захватах на материковой Украине — это административные здания, милиция и СБУ. Последние два для захвата оружия.

Активно моделируется захват власти вроде бы гражданами, при котором чужие военные выступают в роли фактора устрашения. Поэтому риторика становится другой: это защита одной части населения от другой. А военные берут на себя роль освободителей в этом внутреннем противостоянии. То есть внешнее вмешательство закрывается внутренней борьбой.

Галеотти предпочитает термин нелинейная война. Он берет его у Суркова. Питер Померанцев расширяет использование принципа нелинейности, выходя на применение его в международной политике: « “Нелинейная” логика Кремля явно проявляется в манипулировании западными СМИ и политикой. Если в ХХ веке Кремль мог лоббировать свои интересы только через левые партии, симпатизировавшие Советам, сегодня он использует противоречивый калейдоскоп посланий для сколачивания альянсов с самыми разными группами. Европейские ультранационалистические партии, такие как “Йоббик” в Венгрии и Национальный фронт во Франции, прельстились риторикой, направленной против Евросоюза, ультралевых подкупают слова о борьбе с гегемонией США; религиозным консерваторам в Америке импонирует то, что Кремль не приемлет гомосексуальную пропаганду. В итоге получается многоголосье или полифония, воздействующая на западную аудиторию с разных позиций и создающая суммарный эффект поддержки Кремля» (см. также тут и тут).

П. Померанцев говорит о новом типе пропаганды следующее [см. тут и тут]: «Сутью этой новой пропаганды является не убеждение кого-то, а захват и удержание зрителя, чтобы прервать западный нарратив, а не предложить свой контрнарратив. Это прекрасный жанр для конспирологических теорий, которые хорошо представлены на российском телевидении» (о конспирологии см. также тут).

При этом следует помнить и о том, чтобы и самим не скатиться в очередную конспирологию. Ведь именно конспирология дает самые простые и внятные объяснения, соединяя вместе раздельно существующие ситуации и объекты.

Доминирование идеологии присутствует везде, однако опасным становится интенсив этого доминирования, когда с помощью идеологии начинают решать не стратегические, а насущные задачи. С. Самадашвили, например, употребляет такой термин, как идеологический инжиниринг. Она пишет следующее: «В дополнение к созданию новостей российские телеканалы также широкой используют развлекательные жанры для пропагандистских целей. Военные победы и триумфы России стали центральной темой идеологического инжиниринга Путина».

Все это несомненно правда, но одновременно во всем этом инструментарии не так много нового. Новым, скорее всего, следует признать интенсивность и результативность этого воздействия, а также быстрое переключение на новые медиа. О троллях написано много для случая Украины, но вот данные из Прибалтики [см. тут и тут], а также западные предложения. Так что это общий инструментарий.

Но многие склоняются к тому, что гибридная война объединяет в себе старые компоненты, например, обычные, нерегулярные и террористические. Именно их сочетание создает сложности. Украинские исследователи во главе с А. Ермолаевым подчеркивают большую неопределенность, связанную с гибридной войной.

Западные аналитики в этом плане более четко формулируют ситуацию: «Гибридная война, известная как нелинейная война по-русски, является одновременной комбинацией и использованием многочисленных военных и невоенных государственных инструментов в конфликте, но их успешное использование покоится на эффективной кампании по ведению информационной операции, поддержанной координированными специальными  операциями, ведущими нерегулярную войну. Нелинейная война включает в себя различные элементы обычной войны, нерегулярной войны, политические и даже экономические средства, но ее успех зиждется на первоначальной информационной операции, которую впоследствии используют силы специальных операций, когда достигает определенного уровня».

Однако есть и такая закономерность, что для разрешения нелинейных проблем не бывает линейных решений. А все наши институты выстроены исключительно под порождение именно линейных решений, в этом особенность бюрократии.

У гибридной войны нет одного лица, оно все время меняется, в том числе и в информационном плане. Поэтому для оперирования с ней надо вводить так называемое упреждающее управление [см. тут, тут и тут], когда будущие ситуации начинают проигрываться заранее. В противном случае реакция на происходящее всегда будет запаздывать.

В США  о гибридных войнах первыми заговорили Маттис и Гоффман (см. тут,  тут и Hoffman F.G. Hybrid warfare and challenges // Joint Force Quarterly. — 2009. N 52). Это 2005 и 2009 гг. В 2009 г. Гоффман сказал, что современную войну характеризует конвергенция: физического и психологического, кинетического и некинетического, воюющих и невоюющих. Еще одна характеристика гибридной войны — это участие бойцов не со стороны государства. Государства также могут превращать свои обычные подразделения в нерегулярные и применять новую тактику.

В работе 2005 г., написанной совместно с Маттисом, они отмечают: «Конфликты последнего времени подчеркивают необходимость всегда помнить, что противник — это человек, у которого есть способность мыслить креативно».

В целом концепция оказалась вполне «успешной». Если в другой своей работе 2009 г. Хоффман предупреждал о грядущих гибридных угрозах, то в 2015 они заняли в списке угроз достойное место из-за изменений в международной структуре безопасности.

Интересно, что в политологии возник параллельный интерес к тому, чтобы экстраординарное поместить в рамки нормативной теории (см. Kalyvas A. Democracy and the politics of extraordinary. Max Weber, Carl Schmitt, and Hannah Arendt.  — Cambridge, 2008 и ее российское преломление).

Гибридная война берет на вооружение любые методы. Это оказывается возможным, поскольку главный игрок скрывается за «малыми игроками». Его сила как раз проявляется в том, чтобы постараться не проявлять себя. И огонь он вызывает не на себя, а на «малых игроков», которых активируют изо всех сил. Основные атаки в результате должны отражать они, а не он. И все это требует максимального напряжения «информационных сил».