Глава 1 ЯВЛЕНИЕ СОБСТВЕННО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МОТИВАЦИИ - Психологические механизмы мотивации - Вилюнас

   Положение  о том, что  собственно человеческая мотивация качественно отличается от мотивации био­логической и к ней несводима, является для совет­ской психологии основополагающим  и нуждается не столько в доказательстве, сколько в уточнении того, в чем это отличие заключается. Для обсуждения этой проблемы  целесообразно сначала ознакомиться с те­ми фундаментальными  изменениями в отражении  ок­ружающего  мира, происшедшими  в результате куль­турно-исторического развития психики, которые со­здают  особые условия для формирования  и  прояв­ления  мотивационных процессов у человека. Отме­тим  наиболее важные  в этом  отношении качества, характеризующие  отражение действительности в со­циально развитой психике.

СПЕЦИФИКА  ОТРАЖЕНИЯ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКЕ

   Согласно позициям советской психологии уже на уровне животных  психически отражается не столько сама по себе стимуляция, инициирующая акты отра­жения и вызывающая  субъективные впечатления раз­личной модальности, сколько опыт индивида в отно­шении  воспринимаемой ситуации, открывающий  то, как эта стимуляция -способна измениться и какими действиями ее можно изменить. Именно этот опыт, су­ществующий  в виде навыков, умений, ожиданий, ког­нитивных  схем и т. п., а не актуализирующие его внешние и внутренние воздействия, является главной детерминантой, определяющей  содержание психиче­ски регулируемой активности.    Каким  богатым  ни был бы  индивидуальный,  а

   также видовой, передаваемый генетически опыт био­  логического индивида, он ни в каком отношении не   может сравниться с беспрерывно накапливающимся   опытом всего человечества, являющимся источником   и основой развития процессов психического отраже­  ния в условиях общества. Присвоение этого опыта   отдельным человеком, продолжающееся  на   протя­  жении всей жизни, вооружает его  уже  не  только   комплексом чувственных представлений о ближайшей   среде и возможностях ее непосредственного преобра­  зования, но взаимосвязанной и обобщенной системой   знаний о всем мире, скрытых его свойствах, проис­  ходящих в нем взаимодействиях и т. п.     В  советской психологической литературе эта си­ стема присваиваемых представлений, в которой неиз­ бежно  локализируется и содержательно обогащается  все отражаемое, в последние годы стала обобщенно  называться «образом мира» (Зинченко, 1983; Леонть- ев, 1979; Петухов, 1984; Смирнов, 1983, 1985). Общий  тезис, разрабатываемый в этих работах, утверждает,  что «главный  вклад  в  процесс построения образа  предмета или ситуации  вносят  не отдельные чув­ ственные впечатления, а образ мира в целом» (Смир­ нов, 1981. С. 24).     Важнейшую   роль в процессе присвоения челове­ ком опыта социального происхождения,  постепенно  складывающегося во все более сложный  «образ ми­ ра», играет язык. Сам язык—его морфология, отра­ жающая   принципиальное строение и всеобщие фор­ мы объективных взаимоотношений,  система взаимо­ связанных понятий, обозначающих в действительно­ сти иерархию явлений и отношений между ними раз­ личной степени обобщенности и  др.—представляет  собой концентрированный продукт общественно-исто­ рического опыта, накапливающий наиболее  сущест­ венные и отстоявшиеся в  широком   практическом  применении его  элементы   (см. Выготский, 1982;  Леонтьев, 1963; Лурия, 1979). Усвоенный язык—это  уже расширенный, целостный и упорядоченный  «об­ раз мира», в котором при помощи понятийной иден­ тификации узнаются непосредственно-чувственно от­ ражаемые явления и ситуации. Разумеется, язык не является единственным источником формирования че­ловеческого «образа мира», задавая только своего

рода каркас, остов такого образа, который постепен­ но наполняется более дифференцированным  и отто­ ченным содержанием на основе присвоения специаль­ ных знаний  (при помощи  того же языка и  других  знаковых систем), опыта, овеществленного в создан­ ных человеком предметах и формах действий с ними,  передаваемого средствами искусства, и др.     Психическое отражение в  результате опосредст- вования присвоенным  социальным опытом  приобре­ тает ряд новых качеств. А. Н. Леонтьев по этому по­ воду писал: «Животные,  человек живут в предмет­ ном мире, который с  самого начала выступает как  четырехмерный: он существует в  трехмерном  про­ странстве и во времени (движении). ...Возвращаясь  к человеку, к сознанию человека, я должен ввести  «еще одно понятие — понятие о пятом квазиизмере­ нии, в котором открывается человеку объективный  мир. Это—«смысловое    поле», система  значений»  (1979. С. 4—5). Речь идет о том, что явления, отра­ жаемые человеком, как правило, категоризуются, на­ зываются, т. е. идентифицируются не только по чув­ ственным параметрам, но и в системе значений. Это  автоматически локализует их в «образе мира», от­ крывая все множество свойственных  им  особенно­ стей: происхождение,   функциональные  качества,  скрытые связи, дальнейшую судьбу и т. п. Отвечая  на вопросы ребенка «Зачем это в каждую черешню  кладут косточку?», «Зачем снег на крыше? Ведь по  крыше не катаются ни на лыжах, ни в санках?» (Чу­ ковский, 1966. С. 124), взрослый в развернутой форме объясняет то, что при восприятии этих явлений ему открывается  сразу как  само собой разумеющееся: откуда снег, как он попадает на крыши  и др. «Об­раз мира» ребенка такой информации  еще не содер­ жит, тем не менее он уже существует, активно про­является  и  наделяет воспринимаемые явления раз­влекающими   взрослого качествами: снег специально для  того, чтобы  кататься, черешня — чтобы  есть  и т. п.    Таким  образом, опосредствованность отражения системой присваиваемых  знаний предельно расширя­ет границы отражаемого  содержания, делая их  не­зависимыми  от параметров реально воспринимаемой ситуации  и отодвигая до границ общечеловеческого

  познания, вернее, до пределов того, что из этого по­ знания известно конкретному человеку. Одно из по­ следствий наличия  «квазиизмерения»  значений со- стоит в том, что оно практически снимает ограниче­ ния с отражения пространственно-временных измере­ ний действительности. Знакомясь с историей, человек  легко переносится в мыслях  через  века и в любое  изображаемое место, с астрономией—через чувствен­ но невообразимые отрезки времени и  пространства.  Столь же свободно он способен представлять собы­ тия, возможные  в самом отдаленном  будущем. По­ добных  отвлечении от наличной ситуации, хотя и не  столь внушительных, требуют и повседневные дела,  осуществляя которые человек  обычно без заметных  усилий контролирует как предшествовавшие   приго­ товления к ним, так и будущие более или менее от­ даленные  последствия. И в этом случае простран­ ственно-временные параметры отражаемого содержа­ ния определяются не внешней стимуляцией, а «обра­ зом мира», вернее, той его частью, которая может  быть названа «образом своей жизни».     Наряду с изменением  физических измерений со­ держание человеческой психики существенно расши­ ряется также по линии отражения самых различных  внутренних соотношений и взаимодействий, обнару­ живающихся  во всем диапазоне пространственно-вре­ менной протяженности. «Квазиизмерение»  значений  несомненно следует представлять многомерным, пе­ редающим  принципиально различные характеристики.  объективной действительности: классификационные,  атрибутивные, вероятностные, функциональные и т. п.  Для понимания  изменений в мотивационной сфере  человека особенно важен тот качественный скачок,  который произошел в отражении причинно-следствен-ных отношений. Основной феномен  состоит здесь в  том, что любое явление, отражаемое человеком, кро­ ме других более или менее общих характеристик по­ лучает, как правило, еще и интерпретацию с точки  зрения отношений детерминизма: все существующее отражается   как  следствие определенных причин, обычно целого разветвленного их комплекса, и в свою очередь как причины ожидаемых изменений.    Стремление к  выяснению причинной  обусловлен­ности явлений настолько  характерно человеку, что-

можно  говорить о присущей ему склонности видеть все  в  мире  непременно детерминированным.  Как писал А. И. Герцен, «людям  так свойственно доби­раться до причины  всего, что делается около них, что они лучше любят  выдумывать  вздорную причи­ну, когда настоящей не знают, чем оставить ее в по­кое и не заниматься ею» (1958. С. 206). Это прояв­ляется как в утверждениях ребенка о том, что обла­ка делаются паровозами, ветер—деревьями, так и в заполнении взрослыми белых  пятен в познании при­чинных  отношений   такими  объяснительными  кон­структами,  как  судьба, колдовство, космические влияния и т. п.    Процессы отражения  в условиях наличия упоря­доченных представлений об окружающей действитель­ности и своем месте в ней приобретают особенности человеческого сознания, представляющего собой выс­шую  форму  отражения (см. Шорохоза, 1961; Nuttin, 1955). Можно  думать, что именно глобальная лока­лизация отражаемых  явлений в «образе мира», обес­печивающая  автоматизированную рефлексию  челове­ком того, где, когда, что и зачем он отражает и де­лает, составляет конкретно-психологическую основу осознанного характера психического отражения у че­ловека.  Осознавать—это значит отражать явление «прописанным» в  главных системообразующих пара­метрах «образа мира» и иметь возможность в случае необходимости уточнить  его более детальные свой­ства и связи.    Описание и уточнение упомянутых и ряда других особенностей отражения в человеческой психике тре­буют  обозначения процессов их формирования. От­метим  наиболее важные  в  этом  отношении поло­жения.    Знания и умения, отложившиеся  в языке и  дру­гих  формах   общественно-исторического опыта, не могут быть  переданы человеку непосредственно; для их присвоения он должен быть вовлечен в специаль­но направленную  деятельность, определяемую други­ми  людьми  или овеществленными  продуктами этого опыта  и воспроизводящую такие способы преобразо­вания  предметного мира (или его знаковых эквива­лентов), в результате которых выявляются новые и все более сложные  его  свойства. Именно деятельность, вступающая в практический контакт с внеш­ ней действительностью, деятельностью других людей  и ее продуктами, снимает своей формой и составом  первую копию с различных образующих  предметного  мира, которая впоследствии в результате многократ­ ного проигрывания, сворачивания и перехода во внут­ ренний  план  становится основой для психического  отражения этих образующих   (см. Гальперин, 1959,  19666; Леонтьев, 1972, 1975; Ломов, 1981).     Не вдаваясь здесь в детальное обсуждение идеи о деятельностном происхождении человеческой пси­хики, подчеркнем, что она вытекает из заложенной  И. М. Сеченовым  (1953)  рефлекторной концепции  психического (см. Веккер, 1974. Гл. 3; Ярошевский,  1981. Гл. 5), объясняющей субъективное отражение  внутренним выполнением тех действий, которые сло­ жились в практической деятельности с отражаемыми  предметами. Качественные отличия между дочелове- ческим и человеческим уровнями психического отра­ жения объясняются не различиями в принципиальном  способе формирования этих уровней (поскольку  в  обоих случаях отражение является свернутым про­ дуктом сложившихся  в практике форм активности),  а различиями между   формирующими   эти  уровни  процессами — поведением животных, испытывающих  внешний мир возможностями  индивидуального орга­ низма, и деятельностью человека,  испытывающего  этот мир на основе опыта и средствами, накоплен­ ными многими поколениями людей.    Ряд особенностей психики человека связан с тем,  что при присвоении им нового опыта происходит по­ стоянное сокращение изначально развернутых про­ цессов деятельности во все более и более сжатые и  автоматизирующиеся ее формы. Особенно важно, что  наряду с исчезновением из деятельности многочис­ленных повторений, поисковых, пробных или   уточ­няющих действий происходит постепенное сокраще­ние внешне-исполнительных ее элементов, и в итоге субъект получает возможность ее совершения исклю­чительно во внутреннем плане, мысленно. Этот  ин­тимнейший  в формировании психического и во мно­гих аспектах таинственный феномен  «вращивания» содержания  деятельности во внутренний план полу­чил название интериоризации: «Интериоризацией называют, как известно, переход, в результате которого внешние по  своей форме процессы с внешними  же, вещественными предметами  преобразуются в процес­сы, протекающие в умственном плане, в плане созна­ния; при  этом  они  подвергаются специфической трансформации—обобщаются,     вербализуются,  со­кращаются  и, главное, становятся способными   к дальнейшему  развитию, которое переходит границы возможностей  внешней   деятельности»  (Леонтьев, 1975. С. 95; см. также: Гальперин, 1966а).       Именно  сокращение и интериоризация  изначаль­но развернутой деятельности создают  возможность присвоения человеком практически  неограниченного объема  знаний. В более конкретном  описании это обеспечивается тем, что нечто, требовавшее на пер­вых  этапах овладения полной отдачи  и продолжи-тельных усилий субъекта,  впоследствии отражается легко и бегло в виде понятий, идей, умений, понима-ния  и других форм человеческого отражения, кото-рым  свойственна минимальная выраженность   изна­чально-процессуального и максимальная—результа­тивно-содержательного моментов.       В таком  итоговом выражении  новосформирован­ные  элементы опыта могут сравниваться, обобщать­ся, всевозможно «испытываться» друг  другом, т. е. использоваться в дальнейшей активности присвоения уже  в качестве ее объекта или средства. Это создает возможность формирования   более  сложных,  обоб­щенных  и опосредствованных «единиц» опыта, кото­рые  тоже переходят (после соответствующей  отра­ботки и интериоризации)  в  результативную форму спонтанно понимаемых  значений, принципов,  идей, используемых в свою  очередь  для  формирования обобщений  еще более высокого уровня, и так далее.    Своего рода накопителем для  таких многоступенча­ тых переходов из развернутой в свернутую, из внеш­ ней во внутреннюю  форму  деятельности и является  индивидуальный  «образ мира», представляющий  со­ бой конечный  упорядоченный  продукт  присвоения  человеком  знаний об объективной действительности  и себе.       Как  отмечалось  выше,  локализованность отра­ жаемых  явлений в «образе мира» составляет один из  главных признаков  сознательного отражения   действительности. Данные о развитии способности осо­ знания в онтогенезе свидетельствуют о том, что из­ начально она  тоже проходит  стадию  развернутого  процесса, направляемого взрослым (или затем самим  человеком) при  помощи  вопросов типа:  «Что  это  значит?», «Зачем ты это говоришь?», «К  чему  это  может привести?». Решение таких вопросов, способ­ ствующее рефлексии явлений  во все более широком  контексте отчета о происходящем, как и всякие дру­ гие действия при повторении в  сходных  условиях,  сокращается и автоматизируется, и, став своего рода  операцией узнавания явлений в системе «образа ми­ ра», обеспечивает возникновение феноменов  созна­ тельного отражения. Таким образом, деятельностная  интерпретация позволяет охарактеризовать сознание с конкретно-психологической стороны как свернутую форму когда-то освоенных действий по локализации отражаемых явлений в  «образе мира», как   навык идентификации этих явлений в упорядоченной систе­ме знаний.    Спонтанность  и мгновенность осознания хорошо знакомых явлений создают впечатление полной авто-матизированности этого процесса, его независимости от активности субъекта. Однако это не совсем так. Как известно, не все человеком отражается с одина­ково полной развернутостью содержания, характери­зующего воспринимаемое  явление. Наиболее деталь­но и отчетливо отражается то,  что оказывается в «фиксационной точке», «фокусе» психического обра­ за, что воспринимается в качестве «фигуры» на со­ ставляющем «периферию»  сознания  «фоне»,  иначе  говоря, на что направлено внимание субъекта.    Способность внимания  улучшать  качество отра­ жаемого содержания часто  рассматривалась наибо­ лее существенной его чертой и выносилась в опреде­ления, характеризующие его как «состояние, которое  сопровождает более ясное восприятие какого-нибудь  психического содержания»   (Вундт, 1912. С. 178),  «обеспечивает нашему умственному труду лучшие ре­зультаты» (Титченер, б. г. С. 223). С. Л. Рубинштейн по этому поводу  писал: «Внимание обычно феноме­нологически характеризуют  избирательной  направ­ленностью сознания на определенный предмет, который при этом осознается с особенной ясностью и от­ четливостью» (1946. С. 442).    Таким  образом, хотя  отражение  многократно и  разносторонне обыгранного и  в  результате этого  прочно освоенного материала в  значительной мере  автоматизировано и не требует выраженных  усилий  субъекта, некоторую минимальную активность (в ви­ де направления внимания) он при  этом должен об­ наружить.    Естественно, что в тех случаях, когда степень ос­ военности знаний недостаточно высока, субъект для  их актуализации  должен  приложить   специальные  усилия: выяснение того, что профессионалом отра­ жается сразу (например, возможность устранения не­поладок в технической системе), от начинающего мо-жет потребовать многих часов интенсивной умствен­ной работы.  Вследствие разной степени освоенности опыт социального происхождения  в индивидуальной психике представлен неоднородно и  наряду со зна­ниями,  актуализирующимися  при направлении  вни­мания на некоторое содержание автоматически, су­ществуют менее освоенные знания, извлекаемые в ре­зультате  произвольных  попыток   субъекта нечто «вспомнить», проверить, тот ли перед ним случай, и т. п. Это значит, что содержание, реально отражае­мое в некоторый момент  человеком, зависит не толь­ко от освоенного им опыта, касающегося данного со­держания, но и от специфики стоящей перед ним за­ дачи, которая определяет, какой именно аспект этого  опыта будет им активно извлекаться и отражаться.    Способность  человека произвольно управлять про­ цессами отражения, актуализировать  и  просматри­ вать те аспекты «образа мира», которые необходимы  с точки зрения стоящих  перед ним задач, представ­ ляет собой важнейшую   особенность социально раз­ витой психики, благодаря которой он получает воз­ можность  полного отвлечения от реально восприни­ маемой   ситуации и отражения любых  необходимых  элементов и составляющих присвоенного опыта. Про­ являясь  во  внутренней  деятельности, способность  произвольной регуляции  существенно изменяет про­ текание «натуральных»  психических процессов, со­ ставляя  одну из самых   характерных  особенностей  так называемых  высших  психических функций  (Вытотский, 1983а). Мышление как своего рода сводный  продукт развития этих функций, как «интегратор ин­ теллекта» (Веккер, 1976) осуществляется при помо­ щи, в  частности, высших (произвольных) форм вни­ мания,  памяти, воображения  и состоит в процессе  произвольного поиска, актуализации и проигрывания  во внутреннем плане опыта, необходимого для реше­ ния стоящих  перед человеком задач (см. Брушлин- ский,  1970; Рубинштейн,   1958; Тихомиров,  1984  и др.).     Возникновение способности к произвольной регу­ ляции  связано с тем обстоятельством, что не только  содержание, но и форма деятельности человека опре­ деляется ее социальным  происхождением—тем,   что  она осуществляется либо  под прямым или  опосред­ ствованным  (например, письменным  текстом) руко­ водством других людей, либо в сотрудничестве с ни­ ми с неизбежным  учетом  их интересов и возможно­ стей, результатов их труда и т. п.     Общение  как одна  из   наиболее характерных  форм  активности человека пронизывает практически  всякий род его деятельности, служа не только удов­ летворению соответствующей потребности, но и уни­ версальным средством-катализатором формирования  психических новообразований (Бодалев,  1983; Ле- онтьев, 1974; Лисина, 1986; Ломов, 1979). Поэтому  взрослый передает свой опыт  ребенку не  по типу  одностороннего перекачивания через деятельность в  его «образ мира» все новой информации, а скорее в  режиме диалога с этим образом с постоянной эксте- риоризацией из него в деятельность уже усвоенных  знаний и их использованием для формирования  бо­ лее сложных новообразований.    Понятно, что необходимые  для этого системность  и преемственность между  отдельными актами  фор­ мирующей  деятельности, вся ее организация могут  быть заданы только в общении  с другими людьми,  предлагающими  ребенку на доступном ему языке  и  в определенном порядке нечто сделать, сопоставить,  повторить, «подумать» и т. д. В результате взаимо­ связанность и системность приобретает и формирую­ щийся в деятельности «образ мира».    Внешние,  заложенные другими  людьми  способы организации деятельности постепенно осваиваются самим человеком и, став в результате интериоризации внутренними  средствами ее регуляции, наделяют новыми   качествами формирующееся в ней психическое отражение.   Особенно в этом отношении  важны по­ следствия того разрыва между мотивацией  и  дей­ ствием, который образуется при выполнении деятель­ ности под руководством  взрослого вследствие того,  что действия направляются не возникающими  в си- туации побуждениями,  а взрослым, которому моти­ вация (сотрудничества с ним, игровая, познаватель­ ная) как бы передает эту функцию. Освоение навы­ ков, позволяющих действовать независимо от непо­ средственных побуждений, становится основой  для  способности человека   произвольно  регулировать  внутреннюю  и внешнюю  деятельность. Об этом сви- детельствуют специальные   исследования, показав­ шие, что способность к произвольной регуляции ак- тивности в онтогенезе формируется постепенно: сна­ чала как умение ребенка  действовать, подчиняясь  речевым командам взрослого, затем—выполняя  соб­ ственные развернутые команды, и, наконец—соглас­ но свернутым распоряжениям самому  себе на уровне  внутренней речи'.    Отметим,  что формирование этой особенности психики  человека тоже опосредствовано языком—имен­но  речь служит  универсальным средством, при по-мощи которого  человек  овладевает  собственными психическими процессами и поведением.    Вооружение  человеческой психики  «образом ми­ ра» и особенно способность к произвольной актуали­ зации отражаемого в нем  содержания способствова­ ли видоизменению и  развитию особого  внутреннего  структурного образования—субъекта. Это образова­ ние представляет собой онтологически трудноулови­ мую  (см. Кон, 1978, 1981), но функционально отчет­ ливо проявляющуюся  регулирующую   инстанцию, ко­ торой в образе открываются, с одной стороны, моти­ вация в виде побуждений к целям, с другой—условия достижения этих целей, в том числе собственные   возможности действия, и самое  общее   назначена   которой состоит в организации их достижения. Речь   идет об инстанции, которая У. Джемсом называлась   «Я» как  «познающим  элементом в личности» (1911   С. 164), 3. Фрейдом—«Я»,   или «это» (1924; Hart-  mann, 1959).      Развитие субъекта в условиях человеческой пси­  хики определяется прежде всего тем, что расширен­  ные возможности  отражения крайне  усложняют со­  став и характер одновременно действующих и часто   взаимоисключающих  побуждений. В результате субъ­  ект оказывается в ситуации хронического, так ска­  зать, выбора не только способа достижения целей,   но и самих целей, а это значит, что он становится   «хозяином» не только  инструментальных  психиче­  ских функций и аппарата решения задач, но частич­  но и мотивации, которая распадается на принятую   им и непринятую, желательную или нет.     Поле  активности субъекта при наличии «образа   мира»—не  отдельная ситуация, а вся предстоящая   жизнь, и подобно тому как дочеловеческий субъект   пытается учесть все возможности конкретной ситуа­ ции для того, чтобы максимально экономным  спосо­ бом обеспечить удовлетворение  актуализировавшей­ ся потребности, так и человеческий субъект пытает­ ся сориентироваться в «ситуации» своей жизни, что­ бы выбрать  такой ее способ, который удовлетворял  бы, тоже оптимально,  всю  совокупность потребно­ стей. В данном  аспекте личность человека является  продуктом развития субъекта.     В заключение этих вводных  замечаний о специ­ фике социально развитой психики следует подчерк­ нуть, что в них речь шла только о познавательном  отражении, к тому же только о наиболее общих его  особенностях. Среди  них можно  отметить способ­ ность к расширенному отражению  в контексте «об­ раза мира», в своем высшем проявлении обнаружи­ вающуюся  в  качестве  феноменов  осознавания, и  возможность отражения любого содержания  незави­ симо от конкретно воспринимаемой ситуации, при­ чем с произвольной регуляцией этого процесса субъ­ ектом. В последующем обсуждении мотивации  чело­века при ссылках на специфику  отражения им дей-

ствительности будут иметься в виду  прежде  всего эти особенности. В начале этого обсуждения ознако­мимся  с основными  феноменологическими  проявле­ниями мотивации в человеческой жизни. Это должно способствовать конкретизации обсуждаемых   вопро­сов и предварительному обозначению терминов.

РАЗНООБРАЗИЕ МОТИВАЦИОННЫХ ОТНОШЕНИЙ  ЧЕЛОВЕКА

   Существующие  концепции мотивации  различают­ся не только теоретическими и терминологическими установками, но и тем, что в них служит объектом исследования, поэтому в мнениях о том, что состав­ляет мотивационную  сферу человека и что  должна объяснять психология мотивации, желательного един­ства нет2. Правда, эти мнения обнаруживают также некоторую зону согласия и расходятся в основном бо­лее или менее расширенным  пониманием этой сферы помимо  центрального, общепризнаваемого феномена.    Обычно  и прежде всего к мотивации относят все то, что побуждает реально совершаемую активность: обобщенные  и более конкретные жизненные цели, ра­ди  которых  человек учится, работает, воспитывает детей, увлекается путешествиями—словом, достиже­нию  которых он посвящает свою жизнь3. Полагается, что все, совершаемое человеком — как различные ви­ды  систематической деятельности, так и множество заранее не планируемых   и зависящих  от  обстоя­тельств ежедневных  действий — имеет свои мотива-ционные  основания; когда он, скажем,  по  дороге останавливается, чтобы на что-то посмотреть, отве­тить на  вопрос  прохожего или привести в порядок

одежду, эти ситуативные действия определяются лю­  бопытством, вежливостью, желанием  выглядеть оп­  рятным и другими подобными мотивами.      Потенциальная мотивация. Значительно реже ут­  верждается (напр., Асеев, 1971), что мотивационное   значение имеет также обширный круг явлений, кото­  рые актуально деятельности не побуждают, но могут   ее побуждать, т. е. представляют собой потенциаль­  ные мотивы  (Ковалев, Дружинин,  1982). Отметим   основные разновидности таких явлений, а также ар­  гументы в пользу  отнесения их к мотивационным,   поскольку наделение этим качеством явлений, не по­  буждающих   к   деятельности, может   показаться   спорным.     Если  человек не заготавливает себе на зиму топ­  ливо, это не значит, что ему не важно, в каких тем­  пературных условиях предстоит жить. Одна из  ха­  рактерных особенностей социальной жизни состоит в  том, что многие необходимые для человека условия  и блага, например обогрев квартиры, обучение детей,  правовая защита, создаются организацией общества  и другими людьми   при частичном его участии или  вовсе без него (Миллер и др., 1964. Гл. 7). Очевид­ но, что было бы неверно отказать такого рода бла­ гам в мотивационном значении на том основании, что  из-за общественного разделения труда сам человек  их не создает, особенно если учесть, что в их отно­ шении он не совсем бездеятелен. Не принимая пря­ мого участия в их  создании, он обычно следит за  этим процессом и обнаруживает  готовность при по­ явлении необходимости активно в него включиться:  при болезни ребенка он садится с ним за школьные  учебники, услышав о нарушении законности — присое­ диняется к требованиям ее восстановления и т. п.    Не  требовать активности человека может не толь­ ко то, что создается другими, но также и то, что уже  создано им самим. Такие продукты его деятельности  в прошлом, как профессиональные достижения, соб­ ственные качества, взрослые дети, составляют дру­ гой класс мотивационно значимых, но не вызываю­ щих выраженной внешней  активности явлений. Жиз­ ненные цели,  когда-то активно преследовавшиеся  человеком, не могут, по всей видимости, терять мо­тивационное значение по той причине, что они стали

достигнутыми  (или оказались лишь частично дости­жимыми)  и получили  результативное выражение. Во всяком случае такие экс-мотивы часто служат пред­метом  интенсивных воспоминаний и  внутренних от­ношений  (гордости, недовольства), а при определен­ных  условиях, как и другие потенциальные мотивы, могут стать актуальными: любое сделанное когда-то дело, например выращенная  роща, может  вновь по­требовать полной отдачи человека  при  угрозе ее уничтожения.    Кроме  обозначенных выше  мотивационно  значи­мых  явлений, которых объединяет то, что в их до­стижении нет  необходимости, отдельно можно выде­лить  разновидность  потенциальных  мотивов, для достижения которых  человек не имеет возможности. Причины  такой невозможности  достаточно разнооб­разны. Во-первых, в условиях общества жизнь людей регламентируется целой системой законов, традиций, писаных и неписаных  правил, и то,  чему человек был  бы готов отдать свою энергию и время, с точки зрения этих правил  может быть  просто недопусти­мым.  Во-вторых, сам человек может  отказаться от самых  заманчивых  планов из-за отсутствия уверен­ности в том, что для их достижения у него окажется достаточно способностей, энергии, прилежности, здо­ровья и т. п. Наконец, в-третьих, одно из основных противоречий человеческой жизни состоит в том, что, обладая, как правило, большим  числом разнообраз­ных увлечений и интересов, человек как субъект дея­тельности остается в единственном числе, поэтому посвящение себя некоторому делу часто автоматиче­ски исключает возможность занятия другими. В силу этого человек часто оказывается перед   необходи­мостью  выбора среди нескольких в принципе не от­вергаемых мотивов  одного для  активного достиже­ния и перевода остальных в ранг потенциальных.    Какие  причины—объективные     или  субъектив­ные—ни   делали  бы  невозможным  достижение  по­тенциальных мотивов, с течением времени они могут исчезнуть или измениться, открывая перед человеком новые перспективы  и заставляя решать  вопрос: не следует ли направить деятельность на  достижение мотивов, ставших возможными  в связи с происшед­шими  изменениями.  Таким образом, потенциальной

  мотивацией определяются как бы резервные вариан­ ты жизни — то, будет ли и как будет она изменяться  в случае появления перед человеком новых возмож­ ностей (например, сменить работу, место жительства,  круг общенья и т. п.). В устоявшихся условиях жиз­ ни такая мотивация игрет важную роль в развитии  грез и мечтаний, может влиять на художественные  вкусы или творчество.     Мотивация человека не исчерпываегся пристраст- ным отношением к  кругу явлений, непосредственно  касающихся его жизни, о которых в основном до сих  пор шла речь. На основе сопереживания другим лю  дям, понимания сложного  комплекса причин, от ко торых зависит  их  жизнь, мотавационное значение  приобретают обобщенные социальные  ценности, си­ стема убеждений и  нравственных норм, благодаря  которым человека могут глубоко волновать события,  происходящие, допустим, на другой стороне планегы  и прямого отношения к его жизни не имеющие.  Об­ ласть спорта предоставляет только наиболее яркие  примеры сопереживания  человека деятельности дру- гих людей как характерного вида  его активности.  Столь же страстно он  может «болеть», интересуясь  политическими событиями, развитием техники, охра­ ной природы—всем   тем, о чем ежедневно сообщают  газеты.     Все сказанное выше позволяет, по-видимому, за­ ключить, что активно достигаемые человеком моти­ вы, связанные с профессиональной и общественной  деятельностью, семьей, увлечениями досуга и т. п.,  составляют хотя и самую важную, однако небольшую  часть мотивационно значимых  для него предметов.  Круг таких предметов практически не имеет преде­ лов, и почти все, что окружает его в природной и  социальной среде, отражается им как нечто, что сле­ дует беречь, осуждать, изменять, поддерживать, раз­ вивать и т. п. Важно отметить, что такого рода от­ ношения не обязательно отчетливо осознаются, и че­ ловек, конечно, не думает, чго каждый забор, мимо  которого он проходит, тоже для него значим. Однако такая значимость существует, и когда, скажем, он останавливается и пытается объяснить ребенку, по­чему забор, даже если очень хочегся, ломать нельзя, им  осуществляется деятельность, мотивируемая,  в

частности, этой значимостью и желанием сформиро­вать ее также у ребенка.    Всеобщая  мотивационная  значимость  отражае­мых явлений.

Столь  широкая трактовка  мотивации не является традиционной, требуя, по-видимому, по­яснений и уточнений. Рассмотрим эту проблему сна­чала с терминологической стороны.    Как упоминалось, мотивами  в  психологической литературе обычно называются внутренние факторы, побуждающие  реальную  деятельность. Образования же, рассматривавшиеся выше в качестве мотивацион-ных, часто обсуждаются  не под этим названием, а как ценности, интересы, отношения, смыслы, идеалы, установки, нормы, убеждения и др.4 Не может быть сомнений, что эти термины  обозначают специфиче­ские явления и их аспекты. Но поскольку они также явно родственны и частично переходят друг в друга, уместно ставить вопрос: что общего между ними?    Едва ли  нуждается  в доказательстве ответ, ут­верждающий,  что все они обозначают разновидности неравнодушного,  активного, пристрастно-оценочного отношения человека к различным аспектам окружаю­щей действительности. Источником же  пристрастно­сти в отражении, как широко признается, являются потребности человека. Именно это оценочное отноше­ние потребностного происхождения, общее для раз­личных выделяемых  в литературе пристрастных обра­зований, мы обсуждали  выше под  названием моти-вационного.    Аргументы в пользу  такого объединения (и, сле­довательно, единой  интерпретации) всевозможных значимых, в том числе и оценочных, отношений выше уже упоминались:  это—принципиальная   и постоян­ная готовность оценочных отношений  стать побуж­дающими   (что позволяет называть их потенциальны­ми  мотивами), а также тот факт, что, не побуждая внешней деятельности, они обычно служат влиятель­ной детерминантой  таких  форм   внутренней дея­тельности, как воспоминания, мечты и т. п. Кстати, когда человек те же мечты излагает в дневнике или

делится ими с близкими людьми, то эти проявления  внутренней жизни имеют все признаки внешней дея­ тельности.     Таким образом, потенциальные мотивы не только  обнаруживают  принципиальную готовность стать ак­ туальными, но оплошь и рядом становятся таковыми,  побуждая человека чем-то в общении  поделиться, с  одним — согласиться, похвалить, другое — опротесто­ вать, высказать возмущение. В этом отношении весь­ ма показательным является специфический вид сим­ волической деятельности человека, служащей имен­ но экстериоризации его ценностей и идеалов. Речь  идет, например, о различных  формах  чествования  юбилейных дат, организованных и спонтанных демон­ страциях, ритуалах почитания символов, имеющих  общепризнанное или индивидуальное значение, и т. п.  Такого рода деятельность побуждается,  как  пра­ вило, не прагматической мотивацией, а пристрастно- оценочными отношениями, что, очевидно, свидетель­ ствует о необходимости их учета при анализе чело­ веческой мотивации.    Тезис об исключительном разнообразии круга мо- тивационно значимых явлений  нуждается в уточне­ нии еще с  одной стороны—в   свете факта взаимо­ связанности этих явлений и соответственно их зна­ чений для человека.    Даже  поверхностное ознакомление с феноменоло­ гией обнаруживает, что мотивационное значение мно­ гих предметов взаимообусловлено или соподчинено:  материалы, инструменты, знания,  помощь  других  людей нужны человеку не сами по себе, а для того,  например, чтобы построить дом, который в свою оче­ редь нужен для  того, чтобы в нем  удобно жить,  и т. п.5 Из такого рода фактов, демонстрирующих  иерархическую соподчиненность мотивационных зна­чений, следует естественный вывод о необходимости  различения, с одной стороны, абсолютно, независимо, «само по себе» значимых явлений, выступающих в качестве конечных целей деятельности, с другой— таких, которые имеют лишь  временное, ситуативное, инструментальное значение и выступают в  качестве средств, условий, промежуточных   целей  деятель­ности.    Такое различение отчетливо проводится в концеп­ции А. Н. Леонтьева (1972, 1975), в которой мотива­ми  называются только конечные цели деятельности, т. е. только такие результаты и предметы, которые имеют  независимое мотивационное значение. То зна­чение, которое временно приобретают самые  разно­образные обстоятельства, определяющие возможность достижения мотивов  и выступающие, в частности, в качестве промежуточных целей, в данной концепции получило название смысла, а процесс, в результате которого мотивы как бы  одалживают  свое значение этим  обстоятельствам,—процесса смыслообразова-ния. Таким образом, теория А. Н. Леонтьева содер­жит тезис о всеобщей мотивационной значимости яв­лений (поскольку  трудно вообразить предмет, не представляющий  для человека никакого смысла), бо­лее того, в ней этот тезис получает дальнейшее разви­тие, состоящее в предложении различать абсолютное значение (которое имеют мотивы) и многочисленные производные  от него смыслы  (см. Вилюнас, 1983).    Однако существует ряд причин, вследствие кото­рых при попытке   применить  данное  теоретически важное  различение по отношению к  реальным фак­там  жизни   возникают  значительные затруднения. Отметим главные из  них. Человек может беречь ког­да-то верно ему служившие вещи (инструменты, кни­ги) и не имея определенных планов  их прагматиче­ского использования, его благодарность оказавшим помощь  людям  тоже обычно не исчезает, когда они перестают быть  ему полезными. Одно  из несомнен­ных отличий человека от животных состоит в том, что он способен усматривать  не только  сиюминутную инструментальную полезность всевозможных  предме­тов, выступающих в качестве средств и промежуточ­ных целей реально  совершаемой  деятельности, но также и их потенциальную  полезность, которая об­наружится если  не сегодня, то завтра, если не для него лично, то для других людей. Этим обстоятельством обусловлен тот факт, что весьма большой круг самых  разнообразных предметов, генетически и функ­ционально  являющихся  средствами для удовлетворе­ния  человеческих потребностей, имеет хотя и инстру­ментальное, производное, но вместе с  тем устойчи­вое, постоянное мотивационное значение и часто по­буждает  деятельность, не имея за собой «конечных» мотивов. Когда  человек прилагает порой значитель­ные  усилия, чтобы высвободить себе день — другой, он вовсе не обязательно должен знать, для чего это время впоследствии им будет использовано. Как уни­версальное условие удовлетворения большинства по­требностей, время обладает автономной ценностью— так  же, как знания, социальный статус, деньги, ору­дия  труда и многое другое, нужда в чем, генетиче­ски  обусловленная другими потребностями, впослед­ствии   становится  «функционально    автономной» (Allport, 1937. Ch. 7).    В концепции  А. Н. Леонтьева феномен приобрете­ния  свойств и функций мотива отдельными промежу­точными  средствами-целями получил название «сдви­га мотива  на цель» (1972. С. 304). В теоретическом плане данный  феномен  расшифровать  сравнительно просто: он означает, что в онтогенезе круг абсолют­но мотивационно  значимых предметов  расширяется, в частности, за счет того, что такое значение вслед­ствие  «сдвигов» приобретают также  наиболее важ­ные  предметы-средства. Но практически определить границы такого круга очень трудно. Феноменологиче­ские данные (которые мы  сейчас обсуждаем), отчет­ливо  демонстрирующие,   например,  заинтересован­ность и активность человека в  некоторой  области, часто не раскрывают того, является ли эта заинтере­сованность инструментально-деловой, основанной на расчете, или  истинной,  связанной с абсолютными ценностями. Кстати, возможно и даже весьма харак­терно для  человека сочетание того и другого: серь­езное увлечение  творчеством или коллекционирова­нием не исключает  одновременного преследования в этой деятельности прагматических целей. Непосред­ственное наблюдение часто не дает оснований судить о том, произошел ли некоторый  возможный  «сдвиг» или  еще нет, не говоря уже о более существенных вопросах: как часто такие «сдвиги» происходят вообще, возможны  ли многоступенчатые «сдвиги», если да, то какие существуют в этом отношении  ограни­чения? 6 Такого рода факты и неясные вопросы сви­детельствуют о том, что различение отдельных видов мотивационного значения представляет собой доста­точно запутанную проблему, а не легко констатируе­мый феноменологический факт.    Отметим, наконец, что ряд важнейших  человече­ских мотивов вообще  не имеет характера результа­тивной направленности, в связи с чем  отвечающие им частные цели могут не обнаруживать  инструмен­тальной соподчиненности и зависимости от конечных целей. Мы общаемся  или наслаждаемся  прекрасным не ради чего-то, а потому, что для нас эти моменты жизни — и предметы  действий, и  сами действия — представляют ценность сами  по себе. Поэтому  аб­сурдной кажется мысль  о просьбе кому-то  сделать это за нас, тогда как в случае мотивации, направ­ленной на результат, когда, скажем, нужно  забить гвоздь или выполнить служебное поручение, обраще­ние за помощью кажется вполне возможным.    Из-за отсутствия перспективной направленности и впечатления вплетенности мотивирующего момента в сам процесс деятельности обсуждаемая мотивация иногда называется функциональной. Однако  в опре­деленном аспекте она является, можно сказать, даже более предметной, чем результативная мотивация.    Действительно, что является предметом, скажем, астетической потребности? По-видимому, все, в чем человек усматривает элементы прекрасного или без­образного и что он в этом качестве готов восприни­мать. Но числа таким предметам нет, что объясняет необходимость самоличного участия человека в дея­тельности, открывающей  красоту нескончаемого по­тока предметов и их аспектов  (музыкальных  фраз, поэтических образов и т. п.), каждый  из которых, подчеркнем это еще  раз, имеет самостоятельное, не выводимое из конечных  целей   мотивационное зна­чение.    Собирательный  характер предметного содержания

  отдельных   видов человеческой  мотивации создает  возможность  его отражения на разных  уровнях по­ нятийного обобщения   (Murray, 1964).  Поэтому в  стремлении к непременному объяснению  всего конеч­ ными  причинами  поведения (по аналогии с резуль­ тативной мотивацией)  мы можем,  конечно, сказать,  что человек слушает музыку из-за любви к прекрас­ ному или возмущается  чьим-то проступком из-за чув­ ства справедливости. Однако  такие  высказывания  утверждают, по существу, одно и то же, только на  разных уровнях обобщения, поскольку прекрасное и музыка, справедливость и конкретный поступок со­ относятся как общее и частное, а не как конечные  цели и средства их достижения.     Существование собирательных  мотивов, находя­ щих конкретное воплощение в целом множестве пред­ метов 7, подтверждает оправданность тезиса о всеоб­ щей мотивационной значимости явлений. Достаточно, например, любить природу и уважительно относить­ ся к продуктам человеческого труда, т. е. иметь сре­ ди прочих всего два мотива, чтобы практически все,  что окружает человека, было бы  для него мотива- ционно значимым  и побуждающим  по мере  возмож­ ности все это беречь.     В целом данные  о разнообразии мотивационных  отношений человека требуют представления, соглас­ но которому мотивация открывается в психическом образе не в виде одного или нескольких побуждений,  исходящих из конечных мотивов, а скорее  в виде  сложного поля  со множеством  взаимодействующих  мотивационных отношений к отдельным отражаемым  предметам (подобно тому, как это изображал К. Ле­вин, см. Анцыферова, 1960; Heider, 1960; Lewin, 1935,  1951). Конечно, составляющие этого поля не равны  по значению, в нем обычно выделяются одна или не­сколько доминант,  привлекающих  основное внима­ ние субъекта, однако это не значит, что другие со­ставляющие не оказывают  влияния  на его  актив­ность.

   Так, человек может заметно  изменить характер телефонного разговора или процесс еды при появле­нии  рядом другого, даже незнакомого лица именно из-за изменения общего мотивационного фона актив­ности. Исследования показали,  например, что чем больше людей  сидят за столиком в столовой, тем ре­же  и короче каждый  из них оглядывается  кругом, что, впрочем, во время совместной еды обнаружива­ют многие виды  животных (Wirtz, Wawra, 1986). До­минирующие   побуждения определяют общее  направ­ление активности, ее же способ, конкретное содержа­ние порой  весьма сложным  образом  корригируется мотивационным  значением окружающих    предметов. Практически  постоянное влияние на способ действий человека оказывает, например, этическая мотивация (Божович, Конникова, 1975).    Как можно   видеть, ознакомление с феноменоло­гией мотивационных отношений   человека  подтвер­ждает и наглядно иллюстрирует положение С. Л. Ру­бинштейна, согласно которому  «мотивационное зна­чение приобретает каждое отраженное человеком яв­ление... Поэтому мотивация заключена  не только в чувствах и т. д., но и в каждом звене процесса отра­жения, поскольку оно всегда заключает в себе и по­будительный компонент» (1969. С. 369—370). Данное представление конкретизирует теоретический принцип единства интеллекта и  аффекта   (Выготский, 1982. С. 22; Рубинштейн, 1957. С. 264), утверждая, что на полюсе аффекта  в виде пристрастного отношения ко всему отражаемому  в психическом образе получает выражение  мотивация. Многочисленность и разнооб­разие человеческих мотивационных отношений, а так­же достаточно очевидный факт, что их развитие не­возможно  без понимания всего комплекса причин и отдаленных последствий происходящего, т. е. зави­сит от развития интеллекта,  объясняет продолжи­тельность и сложность процесса их онтогенетического формирования. Рассмотрим, тоже  с феноменологиче­ской стороны, какие условия и воздействия влияют на этот процесс.

ДЕТЕРМИНАНТЫ   РАЗВИТИЯ МОТИВАЦИИ   ЧЕЛОВЕКА

   Среди  тех отношений, в которые вступают люди в условиях общества, одними из наиболее характер­ных  и важных  являются воспитательные отношения, направленные  на формирование  новых мотивацион-ных  ориентации. Без преувеличения можно сказать, что на протяжении всей жизни буквально с первых ее недель человек подвергается постоянному, тотально­му и хорошо  организованному, хотя часто и противо­речивому давлению  со стороны других людей и спе­циальных   социальных  институтов, преследующему цели воспитания и предписывающему  принимать од­ни и отвергать  другие ценности, нормы,   идеалы и т. п.    Изначально  воспитательные воздействия исходят из ближайшего  окружения: родители, сотрудники до­школьных  учреждений, да и все взрослые, общаясь с ребенком, обычно не оставляют позиций воспитателя и используют все подходящие случаи для того, чтобы указать, каким он должен  быть и что недостойно в жизни. Впоследствии  по мере приобщения  человека к культуре и вхождения в социальную жизнь  источ­ники воспитательных  воздействий становятся значи­тельно более разнообразными; наиболее  прямо  за формирование  определенной мотивационной направ­ленности человека отвечают школа, средства массо­вой информации,  искусство, общественные организа­ции, работа, правоохранительные органы;  фактиче-ски от этой функции  не освобожден ни один  соци­альный  институт или конкретный  человек, который за неверное воспитание, например, вовлечение под­ростков в асоциальную деятельность, может понести даже уголовное наказание8.    Неправильно  было  бы думать, что человек как объект  тотальных  воздействий по  формированию пристрастных отношений остается пассивным сущестром, безропотно впитывающим  все, что содержится в созданной  вокруг  него воспитательной атмосфере. Первые   проявления  характерного  для   человека стремления отстаивать собственные ценности можно усмотреть уже в обидах ребенка, обвинениях в адрес матери «ты  нехорошая», угрозах «не буду тебя лю­бить» и т. п. Эти сначала наивные  и беспомощные попытки  изменить воздействия и требования взрос­лого в подростковом возрасте могут принять форму уже  систематического сопротивления, проявляющего­ся в виде негативизма, упрямства, «аффекта неадек­ватности», демонстративной  самостоятельности, от-вержения   принятых  ранее  ценностей (Драгунова, 1972; Краковский,  1970; Неймарк, 1965;  Славина, 1966). Следует признать, что такие попытки воспи­тания воспитателей уже не являются безуспешными, так как, не сталкиваясь с  кризисными  явлениями подросткового возраста, взрослые, по-видимому, зна­чительно дольше оставались бы на удобной для себя авторитарной позиции и видели бы в ребенке только послушного  преемника своих ценностей  и идеалов.    Отстояв некоторое право на самостоятельное, не задаваемое целиком  извне мотивационное  развитие, подросток с полной отдачей погружается в характер­ную  для этого возраста деятельность интимно-лич­ностного общения со сверстниками   (Гогичаишвили, 1974; Драгунова, 1967; Эльконин, 1971), которая по функциональному  значению  (см. Мудрик, 1986) мо­жет  быть названа деятельностью коллективного са­мовоспитания.  Ценности   взрослых,  литературные образцы, житейские нормы  подвергаются в подростко­вых  группах обсуждению, пересмотру  и обыгрыва­нию, и те из них, которые такое испытание выдержи­вают, становятся «своими», активно отстаиваемыми и распространяемыми,  ибо   «...всякий стремится, на­сколько возможно, к тому, чтобы каждый любил  то, что он сам  любит, и ненавидел, что он ненавидит» (Спиноза, 1957. С. 481).    Важно  подчеркнуть, что уже в этом возрасте фор­мирование представлений о правах, чести, вкусах, до­стойных увлечениях происходит в условиях совмест­ного выяснения не только мнений, но и на этой поч­ве  взаимных   отношений  с  привлечением  таких средств, как  почитание,  признание авторитетности

или осмеяние, игнорирование, презрение, вплоть до доводов физического порядка. Все это придает обще­нию  подростков характер активного взаимовоспита­ния и обеспечивает согласованное развитие их моти-вационных отношений.    Отношения взаимовоспитания между  представите­лями одного и того же поколения, устанавливающие­ся  в подростковом  возрасте и проявляющиеся   в одобрении и поддержке людей, мотивационные отно­шения которых человек разделяет, и осуждении невер­ных, с его точки зрения, ценностей и принципов, со­храняются на протяжении всей жизни. Конечно, дви­жущие  силы, форма, значение таких отношений по­степенно меняются. По мере  становления взрослым человек избавляется от юношеского максимализма, учится понимать и уважать  взгляды других людей, привыкает выражать  свое отношение к ним в обще­ственно принятых формах. С другой стороны, по ме­ре осознания и уточнения своих политических, нрав­ственных, культурных ориентации у человека форми­руются  принципиальные отношения к  определенным типам людей  или социальным группам, выражая ко­торые он может не находить нужной излишнюю сдер­жанность.  Короче, мотивационные воздействия  на других людей постепенно теряют характер импульсив­ного сиюминутного настроения и все чаще обнаружи­ваются, особенно в официальной жизни, как проду­манные,  нравственно выверенные, согласованные с действиями других людей или  совместные поступки.    В реальных человеческих  взаимоотношениях та­кого рода поступки выходят за пределы традицион­ной практики воспитания, для которой формирование новых мотивационных отношений  является специаль­но преследуемой целью, подчиняясь значительно бо­лее широкому кругу решаемых  человеком задач. Од­на из характерных  особенностей социальной жизни состоит в том, что многие из таких задач не могут быть решены  только собственными усилиями челове­ка или формальным  применением административной власти, которой он наделен. Продвижение некоторой идеи или дела часто зависит от умения увлечь, «за­разить» ими  других людей, обесценить в их глазах альтернативные идеи. В  психологических терминах это означает изменение их мотивационных отношений.

   Разумеется, человек не только пытается скорри-гировать мотивацию  других людей сообразно своим представлениям и жизненным  целям, но одновремен­но сам является постоянной мишенью для множества такого рода попыток. По этой причине сложившуюся систему мотивационных отношений взрослого челове­ка, обычно отличающуюся устойчивостью ряда основ­ных  характеристик, тем не менее следует представ­лять динамическим   образованием, находящимся  в постоянном взаимодействии с мотивацией других лю­дей и испытывающим  в этом взаимодействии как под­держивающие,  так и разрушающие  влияния. В силу этого человеку некоторое мотнвационное отношение часто приходится не столько иметь, сколько уметь отстаивать, причем люди, очевидно, различаются вы­раженностью  такого умения.    Поражает  разнообразие форм, в которых  могут предприниматься попытки внести личностный «вклад»  (Петровский, Петровский, 1982) в мотивационные отношения  другого человека. Кроме прямого одобре­ния-осуждения, варьирующего   от  выраженного  в вежливой  форме сомнения  до резкого замечания, в непосредственном общении этой цели могут служить приветливый  или холодный  тон разговора, ирония, подчеркнутое удивление, в официальных  отношени­ях — предание данных о поступках человека гласно­сти, различные поощрения и наказания, в безличных формах  социального взаимодействия—агитация, про­паганда, реклама, сатира и многое другое. Понятно, что обмен мотивационными воздействиями как специ­фическая разновидность и важнейший  компонент че­ловеческих взаимоотношений не может  быть свобод­ным  от  социального контроля, поэтому в каждом обществе существует целая система культурных тра­диций   и  административно-правовых  предписаний, нормирующих  условия и формы этого обмена.    Конечно,  не  всякое мотивационное воздействие является воспитательным, причем не  только в том смысле, что оно, как это часто бывает, оставляет че­ловека  равнодушным и  не изменяет его устойчивых мотивацнонных отношений, но и в том, что оно такой цели не преследует. Речь идет о случаях, в которых человек побуждается  к  совершению   необходимых действий при помощи различных  благ или угроз наказания, т. е. о воздействиях, направленных на фор­мирование «внешней» по отношению  к этим действи­ям мотивации9. Однако следует отметить, что за пре­делами  явных случаев разграничить мотивационные и воспитательные воздействия сложно как в теории, так и на практике. Так, родитель, предупреждающий ребенка, что он не пойдет гулять, пока не наведет по­рядок в комнате, может руководствоваться исключи­тельно прагматическими соображениями и не рассчи­тывать, что от этого изменится его отношение к по­рядку. Но если разобраться  в  подтексте данного воздействия, напоминающего  ребенку о его обязан­ностях, о накапливающемся  недовольстве им взрос­лого и т. п., то нетрудно убедиться, что и оно вносит свой вклад в создание вокруг ребенка упоминавшей­ся тотальной воспитательной  атмосферы. Наконец, такое воздействие лишний  раз открывает  ребенку, что порядок ценится взрослыми, а это значит, что это явление приобретает в его глазах и некоторое устой­чивое мотивационное значение, если, конечно, он не полностью равнодушен к ценностям взрослых. Ниже, где это имеет значение, термин «мотивационное воз­действие» используется как более широкий, охваты­вающий  случаи формирования  не только  «внутрен­ней», но и «внешней» мотивации.  Воспитательными же  будут называться воздействия, нацеленные на из­менение мотивационных отношений  человека.    Для полноты картины следует добавить, что че­ловек воспитывается не только специально организо­ванными  воздействиями, но  и,  подчас без всякой преднамеренности, самими по себе условиями жизни, наблюдаемыми    в  ней  примерами. Существование этих «двух источников воспитания» и важность взаи­модополнения   ими   друг   друга  подчеркивались В. А. Сухомлинским. 'Воспользуемся для  иллюстра­ции  одним из приводимых  этим  автором примеров: «Воспитатель группы продленного дня ведет детей в школьную  столовую... В столовой ребенок не только ест, но и видит. Видит и хорошее и плохое. Вот семи­классник оттеснил от буфетного столика первокласс­ника, купил, что нужно, а малыш  оказался в конце

очереди... Ребенок видит у умывальника грязное по­ лотенце. Хочешь — мой руки, не хочешь — не мой, но  потому, что никому не хочется заниматься еще одним  делом, никто не моет рук. На окне стоит горшок с  розой. В горшок складываются огрызки яблок. Окно  засижено мухами. С кухни доносится сердитый голос:  мужчина кого-то ругает за то, что не вымыли окна,  не побелили стену под умывальником.    •<...>• Из всего, что видел ребенок  в течение  двадцати.. минут в школьной столовой, в его подсо­ знании отразилось много хорошего, но отразились и  факты, резко расходящиеся  с поучениями, которые  детям, конечно, часто приходится слышать от воспи­ тателя» (1980. Т. 3. С. 317—319). Обобщенный вывод  из такого рода примеров можно передать  словами  этого же    автора: «Воспитывает   каждая    ми­ нута жизни и каждый уголок земли, каждый человек,  с которым  формирующаяся   личность соприкасается  подчас как бы случайно, мимолетно» (1967. С. 39).    Существующее   множество   различных  и  часто  взаимоисключающих  воспитательных влияний ставит  человека в условия, при которых его активность в -формировании собственной мотивации имеет  харак­ тер выбора среди разных открывающихся вариантов  удовлетворения и развития потребностей (см. Сафин,  Ников, 1984; Файзуллаев, 1985, 1987). Понятно, что  изначально этот фактор  мотнвационного развития  большого значения не имеет (хотя в случае воспита­ тельных разногласий 'в семье ребенок имеет некото­ рую возможность выбора уже в раннем детстве), од­ нако при окончательном оформлении мотивационной  сферы личности, требующем выбора того или иного  способа жизни, иначе говоря—определенного вари­ анта удовлетворения сложившихся потребностей, он становится одним из главных. В сжатом виде это пе­ редают слова Б. Ф. Поршнева: «...история личности— это история отклоненных  ею  альтернатив»  (1969. С. 348). А поскольку мотивационные выборы челове­ка часто определяются не только сложившимися  по-гребностями, но и «зоной ближайшего развития» мо­тивации (Бодалев, 1986), перед ним неизбежно вста­ют задачи самовоспитания (Ковалев, Бодалев, Г958; Кочетов, 1967; Рувинский, 1984; и др.).    Итак, практика формирования мотивации  человека не сводится к односторонним воспитательным воз­действиям на него в ранние периоды жизни, охваты­вая самый  широкий  круг его взаимодействий с дру­гими  людьми и  культурой, в которых он выступает и как объект, и как субъект воспитания.  Впослед­ствии мы  будем возвращаться  к этой повседневной практике, психологический анализ  которой  может дать, как представляется, не менее ценные данные, чем  проводимые в  этой области научные  экспери­менты.

СИТУАТИВНОЕ И ОНТОГЕНЕТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ МОТИВАЦИИ

   В заключение описательной характеристики чело­веческой мотивации и частично в дополнение к ней обозначим  основные проблемы, изучаемые в  психо­логии мотивации и подлежащие  дальнейшему обсуж­дению в данной работе.    Феноменологически  мотивация   обнаруживается как особый пласт «образа мира», составляемый мно­жеством пристрастных отношений субъекта ко всему, что в некоторый момент  им отражается10. Данное обнаружение пристрастности зафиксировано в имею­щем  древние традиции положении,  выделяющем   и противопоставляющем  в психическом  интеллект  и аффект  (познание и чувства, знание и переживание, значение и смысл). Несомненны как сложность, раз­нообразие п взаимосвязанность  человеческих моти-вацнонных  отношений, так и отсутствие явных или легко выявляемых   признаков для их упорядочива­ния, следствием которого является практически пол­ное отсутствие общепринятых различении и термино­логических обозначений в существующих   попытках их упорядочивания в психологической теории (Хекхаузен, 1986; Granich, 1932; Koch, 1951; Peters, 1967), Такое состояние психологии мотивации придает фе­номенологическим данным  значение одной из немно­гих надежных  опор для обозначения  рассматривае­мых  вопросов и предварительного структурирования Проблематики.    Если упомянутое обнаружение  в психическом об­разе множества мотивационных  отношений и побуж­дений обозначить как  главное  феноменологическое проявление человеческой мотивации, то в плане даль­нейшего ее освещения наиболее естественными и важ­ными  представляются прежде всего два вопроса: во-первых, чем эти отношения  и побуждения  обуслов­лены, каково их происхождение и, во-вторых, к чему они приводят, каковы их последствия? Очевидно, что эти два вопроса адресованы к достаточно различным линиям  исследования мотивации, а именно — онтоге­нетическому и ситуативному ее развитию  (Вилюнас, 1979; Bindra, 1959. Р. 290).    Существующие  концепции мотивации различаются тем, каткое место в них занимают обе линии исследо­вания. Так, ситуативное развитие мотивации практи­чески не рассматривается во многих концепциях на­учения  из-за свойственной им энергетической интер­претации  потребностей (Brown, 1953; Madsen, 1965 и  др.), при которой поведение объясняется не раз­витием  в ситуации мотивационнных   побуждений, а актуализацией присвоенного опыта. Психоанал-из же, наоборот, не только признавал, но и убедительно по­казал  существование и значение ситуативной моти-вационной  динамики, вскрыв ряд ключевых  феноме­нов этого процесса, таких как конфликт, защита, вы­теснение (Фрейд, 1916, 1924; Rapaport, 1960). В ака­демической  психологии данная  линия исследований была  заложена уделявшей ей преимущественное вни­ мание концепцией К. Левина (Lewin, 1935, 1952; см. Бибрих,  1978; Орлов, 1979), следующими словами ука­завшего  на специфику своего подхода; «Вместо того, чтобы  связывать потребность прямо с моторикой, она связывается с определенными   свойствами  окруже­ния. Затем  окружение определяет моторику»   (цит. по: Madsen, 1968. Р. 139).'     Благодаря важности процессов ситуативного раз­вития  мотивации, а также  относительной доступности экспериментальному контролю, их исследования   получили широкое распространение и стали домини­  рующим  направлением изучения мотивации  в совре­  менной психология (см. Хекхаузен, 1986). Среди тем,   пользующихся наибольшим  вниманием, можно  отме­  тить мотивационные  конфликты   (Festinger, 1962;   Miller, Swanson, 1966; Yates, 1965), фрустрацию   (Левитов, 1967; Lawson, 1965; Maier, 1949), защит­  ные механизмы  (Plutchik а. о., 1979; Sjoback, 1973;   Symonds, 1946), влияние на возникновение побужде­  ний субъективной ценности целей и предвосхищаемой   вероятности успеха (Atkinson, 1957; Festinger, 1942;   Rotter, 1955), интенсивное изучение которого нача­ лось с исследований уровня притязаний (Бороздина,   1985; Lewin а. о., 1946; Rotter, 1942) и мотивации  достижений  (Вайсман, 1973; McClelland а. о., 1976;  Nygard, 1975), и др.     Главное и общее назначение ситуативной мотива- ционной динамики  состоит в согласовании и «когни­ тивной разработке» (Nuttin, 1964, 1984. Ch. 5) воз­ никающих  побуждений—определении    на основе по­ знавательных процессов их возможности и целесооб­ разности, в результате которого они могут быть как  отклонены, задержаны, так и приняты в качестве ос­ новы для конкретных действий.     К сожалению, систематический обзор этой линии  исследования мотивации представляет собой отдель­ ную и сложную  задачу из-за господствующей в ней  методологии позитивизма, направляющей на выявле­ ние в рамках «факторного подхода» (Бибрих, Орлов,  1977) множества эмпирических зависимостей  и  не  способствующей  выяснению  лежащих   в их основе  психологических процессов.    В  данной работе главным предметом обсуждения  будет онтогенетическое развитие мотивации. Однако  при таком направлении  исследования процессы си­ туативного развития мотивации не могут быть цели­ ком оставлены в стороне. Дело в том, что их функ­ циональное значение не исчерпывается отмеченным  выше отвержением  или санкционированием   возни­ кающих побуждений к  действию. Какими бы  ни бы­ли внешние воздействия,  определяющие стабильные изменения в мотивации, они не могут влиять на эти изменения иначе чем через конкретную ситуацию: перед тем как приобрести устойчивое  мотивационное значение, предмет сначала должен  быть  отражен, причем не просто как о.бъект познания, а в качестве имеющего  то или иное отношение к удовлетворению потребностей (например, как цель, условие, препят­ствие, сигнал и т. п.). Это значит, что он должен при­обрести некоторое ситуативное мотивационное  зна­чение, побуждающее  субъекта по отношению к нему к той или иной активности. Известно, что такие зна­чения обычно долго не сохраняются, поэтому возму­щение  некоторым человеком вовсе не означает, что так к нему мы будем  относиться всегда. Но известно также, что ситуативные значения способны оставлять следы в  опыте индивида, фиксироваться в нем, по­этому возмутивший  нас в конкретной ситуации чело­век в будущем  может  перестать казаться симпатич­ным и вызывать меньшее доверие.    Способность ситуативных мотивационных   значе­ний повлечь изменения  устойчивых  мотивационных отношений позволяет рассматривать ситуативное раз­витие мотивации как  своего род а первую фазу, веряее, необходимое, хотя и недостаточное условие ее онто­генетического развития, наступающего в случае фик­сации ситуативных мотивационных  значений в опыте индивида  (Вилюнас,  1986. С. 194). Те аспекты си­туативного развития мотивации, которые имеют пря­мое отношение  к ее  онтогенезу, будут рассмотрены в следующей главе работы.

   В советской психологии распространена традиция объяснять онтогенетическое развитие мотивации про­цессом  опредмечивания  потребностей, который  по придаваемому  значению имеет статус теоретического принципа. Данный  принцип  означает, что изначаль­но «...потребность выступает лишь  как  состояние нужды  организма, которое само по себе не способно вызвать  никакой  определенной  деятельности;  ее функция  ограничивается активацией  соответствую­щих  биологических отправлений и общим  возбужде­нием  двигательной сферы, проявляющимся   в нена­правленных  поисковых движениях»  (Леонтьев, 1975.

  С. 87) "; для того, чтобы такая потребность стала  основой для целенаправленного поведения, она дол­ жна  получить определенность в отношении отвечаю­ щих  ей внешних объектов, т. е. опредметиться, «на­ полниться» содержанием, объективироваться и  тем  как бы  передать функцию организации деятельности  предмету, способному  ее  удовлетворить,— мотиву;  момент, дающий  начало этому процессу, характери­ зуется как «встреча потребности с предметом», как  «чрезвычайный акт»  в ее развитии (там же. С. 88).     Следует отметить исключительное  методологиче­ ское значение принципа опредмечивания   потребно­ стей (Вилюнас, 1983; Иванников, 1983). По существу  он направлен против упоминавшейся  энергетической  интерпретации потребностей, которая отрывает их от  познавательной сферы отражения  и тем  делает не­ разрешимым  вопрос о том, каким образом примитив­ ная и слепая энергия потребностей приводит в дви­ жение тонко дифференцированные  структуры приоб­ ретенного опыта. В противоположность разрыву энер­ гетического и содержательного полюсов  мотивации  принцип опредмечивания подчеркивает, что уже  на  самых первых этапах ее онтогенетического развития  устанавливается единство этих полюсов. Это значит,  что слепая энергия потребности не  проявляется в  психическом в качестве независимо действующей си­лы, что она обогащается приобретенным опытом  по­знавательного характера, который процессом опред­мечивания вводится в механизм потребности, форми­рует его содержание и становится неотъемлемым его компонентом. Только  такая  объектнрованная энер-  , гия, или, иначе, энергетизированный объект, вступа­ет во взаимодействие с процессами отражения, обес­печивая организацию деятельности и в конечном ито­ге удовлетворение потребности.    Однако важно  подчеркнуть также и то, что сама по себе  формулировка   принципа  опредмечивания только ставит, но не освещает вопросы о том, при каких  условиях и как  некоторая потребность «на­полняется» предметным  содержанием,  какие   конкретно-психологические  механизмы    обеспечивают этот процесс, т. е. что лежит за аллегорией встречи потребности с предметом. Не дает ответа на эти во­просы также  и положение о производстве предметов человеческих потребностей  общественными  силами, становящимися  благодаря этому  главной  детерми-нантой их развития (Леонтьев, 1971; Мильман, 1982).    Само  по себе производство предметов материаль-яой  и духовной  культуры  автоматически их  цен­ностью  не наделяет, и, как было показано выше, от общества  требуются значительные и постоянные уси­лия, причем  не всегда достигающие успеха, для то­го, чтобы эти предметы   приобрели  мотивационное значение  для отдельных  людей. В чем  состоят эти усилия,  какие изменения они производят в индиви­дуальном  сознании, чем определяется их эффектив­ ность — такого рода вопросы требуют уже не  прин­ципиально-методологического, а   конкретно-психоло­ гического анализа проблемы  развития человеческой  мотивации. В данной работе этот анализ будет начат  с обсуждения  наиболее общих  психологических ме­ ханизмов онтогенеза мотивации.