4. РЕБЕНОК, КОТОРЫЙ КАПРИЗНИЧАЛ - Терапия испытанием. Необычные способы менять поведение - Хейли Дж.

Проблема была известна в радиусе двух кварталов, потому что трехлетний мальчик вопил каждый раз, когда его выводили на улицу. Впрочем, вопил он и дома, если ему говорили, что нужно что-то делать или, наоборот, не делать. Частенько малыш бросался на пол и колошматил по нему кулаками, заходясь в крике. Подражая этому извергающемуся вулкану, его двухлетняя сестренка тоже взяла себе в привычку падать на пол и орать. Эти дети, казалось, вышли на свет Божий из ночных кошмаров какой-нибудь пары, боящейся иметь детей.

Отец с матерью принадлежали к рабочему классу и для визита к врачу приодели детей с особой тщательностью. Мальчик был в костюмчике и галстуке, а девочка — в нарядном платьице с оборками. Большая, полная мама носила парик и выглядела загнанной, борясь со своими ребятишками и двумя сумками, набитыми памперсами и бутылочками. Папа, маленький и худенький, был одет в костюм.

Во время первого интервью мальчик оповестил всех о своем прибытии истошным, непрекращающимся криком. Похоже, что управлять им можно было лишь с помощью физической силы. Кстати, малыш был знаменит не только по месту жительства, но и в клинике с больницей, которые посещала его мать. Врачи постоянно советовали ей, как бороться с криками сына. Ни один из советов не помог.

Когда Дженис Уайт, терапевт, позвала семью в терапевтический кабинет, мальчик немедленно рванул к письменному столу и схватил стоящий на нем телефон. Мама приказала: “Не трогай телефон”. Папа сказал: “Оставь телефон в покое”. Мальчик начал вопить как обычно, когда ему запрещали что-либо. В течение всего интервью дети носились по кабинету и время от времени кричали, что сильно мешало терапевту и родителям слышать друг друга. Однако без детей родители не могли быть проинтервьюированы, потому что мальчик начинал орать в полной панике, когда его уводили от родителей.

Терапевт спросила отца, какая проблема привела его сюда. Отец колебался и, казалось, хотел приуменьшить серьезность ситуации. Ему не нравится обсуждать проблемы, связанные с сыном, потому что он не согласен с женой, что таковые проблемы действительно существуют. “Не знаю, на мой взгляд, он просто немного разбалован, — заявил отец. — До малышки с ним было все в порядке. У него не было никаких проблем. Ну, орал часто. А сейчас он просто спорит. Ну, когда она (дочь) берет что-то из своих вещей, он тянется отобрать это. Или вот, говоришь ему, чтобы сел, так он падает на пол”.

Мать принесла с собой тетрадочку, в которой записала заранее, чтобы не забыть, все интересующие ее вопросы. Когда терапевт спросил ее о проблеме, она представила все в более суровом свете. Разговаривая с терапевтом, мать постоянно отвлекалась на детей, часто вставала и подходила то к одному, то к другому, приводя постепенно свой парик в полный беспорядок. Она считала, что совершенно неспособна решить проблему, несмотря на все усилия и советы специалистов. На вопрос, зачем она обращалась в клинику, мать рассказала: “Ему было восемь месяцев, когда я забеременела дочкой. Когда я родила, врачи мне сказали, чтобы я обращалась с ними обоими одинаково. Я имею в виду, что я его пыталась приучить к горшку. Когда появилась малышка, он больше не хотел сидеть на горшке. Я пыталась отучить его от бутылочки, но он хотел пить только из нее. Ну, я снова повела его в клинику...” Прервавшись на полуслове, потому что мальчик залез в ящик стола, мать встала и привела его за ручку к своему стулу. (Когда она села и продолжила рассказ, отец сказал мальчику, чтобы тот пересел на другой стул. Малыш завопил). Мама продолжала говорить, перекрикивая шум: “Ну, я привела его и сказала, что он хочет вести себя как малыш. И доктор мне объяснила, что это нормально, нужно разрешить ему ходить в памперсах и пить из бутылочки, а потом постепененько отучить его от этого. Вот это-то я и пытаюсь сделать. Это просто проблема. Он частично приучен к горшку, очень хорошо пользуется им, чтобы мочиться, а вот по-большому ни за что. Делает все еще под себя. Когда что-то не так, он начинает вопить, и бросаться вещами. А когда я беру его на улицу, люди в двух кварталах от нас знают, что он вышел погулять, так он орет”.

На вопрос, как она останавливает его истерику, мама ответила: “Говорю ему, кричу на него, требую, чтобы прекратил. Иногда он слушается, иногда нет. Иногда мне приходиться шлепнуть его. Он завел привычку плеваться, когда я ему что-нибудь говорю. И я ему говорю, что “это очень нехорошо, не делай так”. Она добавляет, что порой шлепает его по губам, когда мальчик не прекращает плеваться.

Родительский рассказ постоянно прерывался детьми, которые шумели, безобразничали и служили прекрасной иллюстрацией к их описанию. Терапевту приходилось разговаривать с родителями, перекрикивая шум и одновременно наблюдая за тем, как они общаются с детьми. Наблюдателям и руководителю, сидящим за односторонним зеркалом, тоже представилась хорошая возможность понаблюдать за семьей. Несмотря на то, что мама упомянула о шлепках по попке и губам, было очевидно, что такой род наказания употребляется в семье достаточно редко. Муж с женой не производили впечатление агрессивных родителей, во всяком случае не в той мере, которая требует вмешательства в защиту детей.

По мере того, как родители говорили, противоречия между ними становились все более и более очевидными. Отец считал, что все дело в соперничестве: “Знаете, он слушается меня сейчас намного больше, чем мать. У меня нет проблем, например, когда я в выходные дома. У меня нет проблем. У меня они не плачут. Они не орут. Сидят и играют. Когда надо спать днем, идут в двенадцать спать. Иногда в час, иногда в полпервого”. Пока отец рассказывал, мать тащила сына к своему стулу, и оба истошно орали. Как только она усадила мальчика, отец немедленно позвал его к себе, наперекор маминым словам.

Терапевт спросила мать, действительно ли та считает, что дети слушаются отца больше. Мама ответила утвердительно, потому что, как ей говорили, у отца голос ниже. По правде говоря, наблюдая за семьей, нельзя было сказать, что дети лучше слушаются отца или что у него ниже голос.

Чувствовалось, что мама пытается защитить свою способность воспитывать детей, и поэтому много говорит о том, как она пыталась следовать советам экспертов, но безрезультатно. Например, она рассказала, что посоветовали медсестры в больнице, когда Арнольд вот так капризничает: “Они сказали, чтобы не обращала внимания. Только сколько можно не обращать внимания? Я имею в виду, вы берете ребенка на улицу, двух детей, маленьких детей. И, я имею в виду, вы пытаетесь одного утихомирить, а другой, она, начинает капризничать. А иногда оба вместе капризничают. Я имею в виду, мне трудно, понимаете, о чем я? Я о том, что не очень-то хорошо себя чувствуешь, когда берешь детей погулять, а они так орут.

Еще мама описала их походы в магазин: “Мы каждый день гуляем и ходим в магазин, а он начинает кричать, когда я еще только к двери подхожу. А потом она (дочь) начинает выкаблучивать. А продавщица мне говорит, чтобы я не приводила их, если они так орут. И что я должна делать?” Дети подрались, и мать прикрикнула на них. “А доктор мне говорит, если он капризничает, просто уйти в другую комнату...” — и она беспомощно пожала плечами.

Обычно, когда у ребенка проблема, родители не соглашаются друг с другом в отношении некоторых аспектов проблемы. В данной семье мать с отцом не были согласны относительно существования самой проблемы. Терапевт, следуя установленному порядку первого интервью, попросила их обсудить проблему между собой.

— Джордж, как ты думаешь, у Арнольда есть проблема? — начала мать.

— Нет, — отрезал отец.

— А я так думаю, что да, — сказала мама. — Я считаю, у него есть проблема.

— Если так думаешь, пусть его проверят. Я не думаю, что с ним что-то не так. Как я тебе говорил пару месяцев назад? Ты должна дать ему шанс.

Мама ответила, что хочет дать ему шанс, но ведь вскорости ему надо будет идти в садик.

— С этими проблемами, как он капризничает и орет, они-то с ним не будут нянькаться. Я права?

— А ты не знаешь, будет ли он там так вести себя, — возразил отец. — Ты должна дать ребенку шанс.

Когда мама повторила, что хочет дать ему шанс, отец снова возразил:

— Нет, пока ты думаешь, что с ним что-то не так. Я не думаю, что ребенка надо за это лечить. Нельзя за это лечить, это просто обычное дело.

— Ну, пожалуйста, скажи, чтобы он прекратил, он же должен слушаться, — сказала мама, когда мальчик снова взорвался криком и ором.

— Ну, что может, то он и делает, — ответил папа. — Он всего лишь... да ему только-только три исполнилось.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — сказала мама.

— Ладно, у тебя — свое, у меня — свое.

— Да не в том дело, что у меня свое.

— Нет, у тебя — свое, так это твое дело.

На вопрос, “нормален” ли его сын, отец ответил:

— Ну, он нормальный, на меня похож. Просто у него привычка кричать и орать, и вопить.

— Это ненормально, — упрямо продолжала мама, — для ребенка его возраста вот так встать и орать, и вопить, — она повернулась к терапевту: — Я с детьми целый день дома. Все эти мелочи я же вижу, я дома с детьми, когда он на работе, понимаете меня? — она продолжает, что хочет дать своим детям шанс: — Чтобы я могла сказать, что свою часть работы я сделала. Понимаете, о чем я? Это мои единственные — единственные, которые у меня будут, — она начинает плакать (Ей ранее сделали истерактомию.). — Вы понимаете, как это тяжело, когда в семье мать с отцом видят все по-разному. Хорошо, я вижу, что у него проблема, а отец считает, что нет. Так что же нам делать?

Когда мама говорила, что с мальчиком что-то не так, отец реагировал так, как будто речь шла о нем самом. Он говорил о сыне так, как будто тот является представителем отца. В его словах сквозило убеждение, что проблема была у жены, а не у детей.

Хотя мать была уверена в существовании у мальчика проблемы, она уже не верила, что есть способ изменить ситуацию. Она была не в состоянии использовать множество полученных советов. Кроме того, ее физическое состояние было не из лучших. Мать шесть раз лежала в больнице, где ей провели серию операций, и скоро ей предстояла еще одна; поэтому рекомендации нужно было давать с учетом ее физических возможностей.

Обычно терапевт в таком случае обращается за помощью к родственникам, однако в данном случае такая помощь вряд ли могла быть получена. Семья отца жила в другом городе, а семья мамы состояла из ее матери и бабушки. Мать была “веселой вдовушкой” и не сидела с детьми, даже когда ее дочь лежала в больнице. Бабушка была очень старенькая и помогать могла лишь от случая к случаю.

В повседневном воспитательном процессе родители, похоже, вели себя с детьми непоследовательно и либо слишком бурно, либо недостаточно внимательно реагировали на их поведение. Ни отец, ни мать, судя по всему, не придерживались какой-либо системы поощрений и наказаний. Они постоянно противоречили друг другу в вопросах дисциплины детей, как будто пытаясь что-то доказать. В результате у невоспитанных, раздерганных детей не было единого руководства и руководителя.

Обычно перед лицом подобной проблемы терапевт предлагает родителям обучение определенным воспитательным принципам и приемам. Родители учатся у эксперта, как обращаться с детьми соответствующего возраста, причем акцент делается на последовательность действий и поддержку указаний друг друга. Может быть предложен способ, при котором родители применяют подкрепляющее расписание, призванное изменить поведение детей. Предполагается, что родители не знают, как правильно воспитывать детей, иначе у их детей не было бы таких проблем.

Можно по-разному видеть причины появления детских проблем. Детская психотерапия за время своего существования претерпела не один крутой поворот. Первоначально считалось, что проблема связана с внутренним миром ребенка, и терапевты проигрывали терапию в надежде изменить его мысли и чувства. Когда такой подход не принес желаемых результатов, специалисты пришли к выводу, что это мать неправильно обращается с ребенком, часто бывая непоследовательной и беспомощной, и что именно она является причиной проблемы ребенка. И тогда матери стали проходить терапию или обучаться воспитательным приемам и навыкам. Прошло время, и стал все более и более очевиден удивительный факт: эти матери часто были интеллигентными женщинами, без сомнения, прекрасно знавшими, как эффективно воспитывать детей. И проблема возникала именно тогда, когда они вели себя компетентно и правильно. Когда мама вела себя с детьми грамотно, что-то происходило с отцом. Он исчезал или впадал в депрессию, или каким-нибудь другим способом выпадал из общей картины. Отец участвовал в семейной жизни, только в том случае, когда у матери возникали трудности в воспитании детей. Это наблюдение дало начало гипотезе о том, что проблема ребенка отражала организационную проблему: ребенок, мать и отец так взаимодействовали, что проблема ребенка сохранялась. В 60-е годы всех членов семьи стали вызывать на интервью, чтобы найти способ изменить структуру семьи и порядок участия всех ее членов в семейном процессе, и таким образом решить проблему ребенка. Порядок действий, которому подчинялся семейный спектакль, можно свести к нескольким этапам (игнорируя при этом невероятную сложность детских проблем), выбрав при этом какую-то стартовую точку. Мы начнем наше рассмотрение с поведения проблемного ребенка. Как правило, ребенок плохо себя ведет, мать пытается справится с ним и делает это неумело. Тогда она жалуется отцу, отец вмешивается и сурово ставит ребенка на место, и тот начинает вести себя хорошо. Затем отец устраняется, ребенок снова плохо себя ведет, и мать снова не может с ним справиться. Она жалуется отцу, тот вмешивается, и все пошло по кругу. (Естественно, та же ситуация складывается, когда отец не справляется с ребенком и вмешивается мать, жестко ведет себя с ребенком и приводит того в норму; вопрос не в том, кто из родителей это делает, а в их участии в заведенном порядке действий. Взрослые, исполняющие роли в данной пьесе, могут и не быть родителями.)

Если мы рассматриваем ситуацию в терминах порядка взаимодействия в системе, а не в терминах недостатка знаний о воспитании, то задача терапии — изменить этот порядок таким образом, чтобы каждый член семьи вел себя по-другому и соответственно чувствовал себя по-другому. В данной семье, с орущими детьми, было решено провести экспериментальную терапию, которая будет тщательно избегать любого обучения родителей. Предположение, стоящее за подобной стратегией, состояло в том, что родители прекрасно разбирались в вопросах воспитания и что дети были вполне в состоянии вести себя нормально. Наблюдение за родителями показало, что и совсем необразованные в области психотерапии люди знают, как воспитывать детей, и могут обойтись без советов посторонних. Они, судя по всему, знают, что родитель должен поощрять и наказывать последовательно и что взрослые должны действовать в вопросах воспитания слаженно. Эти идеи несложны и присутствуют в нашей культуре практически в любом ее проявлении. Молодые родители учатся воспитывать детей в своих семьях, у друзей, читая журналы и смотря телевизор. Если родители обращаются с детьми неправильно, это еще не значит, что они глупые и пренебрежительно относятся к своим обязанностям. А также не является признаком того, что ими управляют бессознательные силы, возникшие в их детстве, следуя которым, родители повторяют ошибки, допущенные в их воспитании. Это просто-напросто означает, что определенный тип организации семейной структуры лишает людей возможности нормально функционировать. Люди не могут вырваться из замкнутого круга повторяющихся действий, если даже и стремятся к этому.

Итак, с этой семьей было решено попытаться разрешить проблему без какого бы то ни было обучения родителей процессу воспитания. Без обсуждений педагогических приемов, без советов по поводу эффективности воспитания, без “моделирования” критиче­ских ситуаций. Терапевт также не собиралась проводить терапию с детьми, а значит — никакой игровой терапии. Все внимание сосредоточено на изменении порядка в семейной организации с помощью специальных директив, в том числе и тяжелых испытаний. Если при этом у мальчика прекратятся проблемы, значит гипотеза о том, что обучение родителей — не главное в терапии детей, подтвердится. Если родители начнут себя вести как люди, знающие, как воспитывать детей, подтвердится гипотеза о том, что проблема лежит не в образовательном плане, а в организационном. Тогда возникает вопрос, а зачем люди тратили годы, обучаясь тому, что они и так знали.

Задача перед терапевтом стояла непростая. Терапевт должна была изменить семью, не касаясь тем воспитания детей и не давая педагогических советов. Если мама говорила о том, как растить детей, терапевт оставалась безучастной и переводила разговор на другую тему. Однако, если не говорить с матерью проблемного ребенка о воспитании, тогда о чем с ней говорить? В присутствии двух родителей от разговора на тему педагогики можно уклониться, предоставив им возможность говорить друг с другом. Но в данном случае отец уклонялся от посещений терапевта, и на нескольких первых приемах присутствовала лишь мать. Терапевт уважила нежелание отца присутствовать на приемах и только попросила его приходить, когда она его специально вызовет. Не имело смысла спорить с отцом или тащить его насильно, когда существовали другие способы добиться изменений.

План состоял в том, чтобы на приемах создать для матери как можно более приятную обстановку. Во время второго интервью она выглядела более расслабленной, и ребятишки спокойно играли с игрушками, пока женщины беседовали. В отсутствии мужа мать казалась менее напряженной и раздраженной. Терапевт всеми возможными способами избегала вопросов воспитания. Прежде всего обсудили мамино здоровье. Женщина рассказала, как ее муж помогал ей с детьми, когда она болела, отметив, что редкий мужчина вел бы себя так.

Одним из способов избежать педагогических разговоров были расспросы мамы о том, что она будет делать, когда детские проблемы останутся позади. Мать отвечала, что будет проводить больше времени с мужем и вернется к работе медсестры, которой она занималась до замужества. При обсуждении будущего мать время от времени делала отступления о том, как растить детей. Она сказала, что чувствует, что взрослые должны поддерживать друг друга, когда общаются с непослушным ребенком. Очевидно, что эта мысль родилась в ней намного раньше общения с терапевтом. Женщина рассказывала о том, что ей не нравится, когда ее бабушка вмешивается, когда она (мать) наказывает детей. Еще она рассказала, как поддерживает своего мужа. Однажды, вернувшись домой, она спросила мужа: “Что случилось с Арнольдом?” Муж ответил, что только что отшлепал сына за то, что тот толкнул сестренку на шкаф. А когда Арнольд подбежал к матери, чтобы она его погладила, то мать сказала, что гладить его не будет, потому что папа его наказал, а он знает, что делает. Потом она усадила сына на стульчик и приказала сидеть смирно. Без сомнения, мама понимала важность и последовательности в обращении с детьми, и поддержки родителями друг друга в воспитательных мерах, и необходимости приемов, контролирующих поведение (таких как, “спокойно посидеть на стульчике”).

На второй встрече терапевт попросила маму не жаловаться отцу, когда он возвращается с работы:

— На этой неделе, когда Джордж возвращался домой, вы, как правило, говорили с ним о том, как вели себя дети?

— Да, — ответила мама.

— На следующей неделе, когда он будет входить, пусть первое, что он услышит, будет сообщение о том, что вы с ними прекрасно справлялись.

— Но первое, что он всегда спрашивает, как сегодня Арнольд.

— Хорошо, но сейчас я хочу, чтобы вы говорили, что вполне справляетесь. Спросите у него, а как его день прошел, поговорите с ним об этом.

— Так вы сказали, что, когда он придет и спросит, как сегодня Арнольд, я должна ответить, что вполне с ним справилась, — повторила мать.

Просьба о том, чтобы жена не жаловалась мужу, базировалась на предположении о заведенном между ними порядке. Если порядок состоит в том, что мама не справляется с детьми, а отец вмешивается и разбирается с ними, то отец получает подтверждение, что мама в очередной раз не справилась. Когда он дома, то может сам видеть ее беспомощность. Когда он на работе, то по приходе домой жена ему об этом докладывает. В такой ситуации часто оказывается, что это мама наблюдает за отцом и, если он находится в подавленном состоянии, то жалуется больше, вовлекая таким образом отца в общение с детьми и выводя его из уныния. Итак, маму попросили не жаловаться отцу на поведение детей — что являлось на самом деле сообщением о ее неспособности правильно воспитывать детей. Как и все предыдущие указания, эту просьбу мама выполнила.

Если бы терапевт дала маме совет, то утвердила бы мать во мнении, что она некомпетентна и нуждается в советах. Однако терапевт избегала советов, как бы подчеркивая, что мама вполне справится и без них. К тому же, терапевт сказала маме, что та зря себя сдерживает — она должна доверять своим импульсам. Терапевт не говорила ей, что делать с детьми, а наоборот, убеждала в том, что мама компетентный человек, который способен сам принимать правильные решения.

— Делайте то, что вы считаете нужным, — посоветовала те­рапевт.

— Я рада, что вы это говорите, — сказала мама.

— С моей точки зрения, — продолжала терапевт, — с интуицией у вас все в порядке и вы можете положиться на нее. Что бы вы ни сделали, все будет правильно.

Во время второго интервью мальчик снова и снова срывал плакат со стены. Мать беспомощно протестовала и терпеливо водворяла плакат на место. На следующем интервью, когда мальчик впервые схватился за край плаката, мама твердо приказала ему прекратить, и мальчик больше к плакату не подходил.

К четвертому интервью было решено сделать кое-что особенное, включающее в себя парадоксальное тяжелое испытание. Задача любой терапии — заставить человека “спонтанно”, а не потому, что ему это приказывают, изменить свое поведение. Один человек желает, чтобы другой начал вести себя по-новому. В нашем случае терапевт задалась целью заставить маму вести себя не беспомощно, что давало возможность отцу чувствовать себя нужным, а вполне компетентно. Однако, если бы мать вынуждали вести себя компетентно, попросив ее об этом, терапевтическая цель так и не была бы достигнута. Один из способов достичь этой цели — дать клиенту такое тяжелое испытание, которое подтолкнуло бы его “спонтанно” измениться. И тогда новый стиль поведения возник бы не потому, что терапевт сказал, как надо себя вести, а потому, что терапевт “вдохновил” человека на новое поведение.

Идея парадоксального тяжелого испытания возникла, потому что мама неоднократно упоминала, что у отца лучше получается с детьми, чем у нее. По правде говоря, не было похоже, что она этому верила, нам казалось, что жена слушает указания мужа лишь для того, чтобы помочь ему, а на самом деле не нуждается в этих указаниях. Таким образом, терапевт решила создать ситуацию, в которой отца попросили бы инструктировать маму по вопросам воспитания, что, собственно, он всегда и делал. Однако это было требование — и потому стало для мамы тяжелым испытанием: требовалось, чтобы женщина сидела перед лицом женщины-специалиста, которой она восхищалась, и соглашалась с тем, что не может справится с собственными детьми и ей необходимо руководство мужа. По мере выполнения тяжелого задания мать все чаще “спонтанно” демонстрировала, что она может воспитывать детей и без помощи инструкций мужа. Подчеркнем, что данная процедура не включала в себя педагогических инструкций со стороны терапевта.

Терапевт создала требуемую ситуацию, сказав:

— Мистер Джонсон, не могли бы вы в следующий раз, когда ваш сын будет безобразничать, поруководить миссис Джонсон, чтобы она смогла его утихомирить?

— Я могу, да, — ответил папа.

— Хорошо, если он снова сделает что-то не то, помогите ей шаг за шагом заставить его сделать то, что она хочет.

В этот момент подбежал мальчик и забрался с ногами на стул, и мама обратилась к отцу: “Заставь его сесть”. Это противоречило указаниям терапевта, так как мама учила отца, что делать, а должна была спросить у него, что делать ей. Терапевт рассмеялась, указав им на это несоответствие. Отец ответил, что она так всегда и делает. Терапевт снова попросила папу поруководить мамой, и он, увидев, что дочь стала забираться с ногами на стул, стал давать указания:

— Скажи ей, чтоб слезла со стула.

— Иди сюда, слезь со стула, слезь со стула, — обратилась мама к ребенку.

— Скажи ей, чтоб слезла, — настаивал папа.

— Слезь со стула, — повторила мама.

— Позови ее. Скажи, чтоб к тебе подошла.

— Иди сюда, иди ко мне, — повторила мама. — Ну же. Иди ко мне. Иди сюда. Подойди ко мне.

Дочь пропустила ее слова мимо ушей. Тогда отец решил показать маме, как нужно вести дело. Через несколько минут, ни в чем не убедив дочь, он сдался. Малышке удалось проигнорировать обоих родителей. В конце концов отец сказал, что может научить кого-нибудь вроде своей жены, как воспитывать детей, но “когда говоришь другому, они не так быстро схватывают”.

— Как я говорю, некоторые люди умеют говорить с ребенком, и он слушается, а другие дети — нет, — вставила жена свое обычное замечание. — Мои не слушаются. Они на меня плевать хотели. Сейчас иногда слушаются, но не все время. Но в основном они на меня внимания не обращают.

— Ничего, муж вам поможет, — успокоила терапевт.

— О, — сказала мама, и в голосе ее слышалось подавляемое раздражение, — поможет мне сейчас?

Мама была поставлена в положение, в котором ей приходилось выслушивать от мужа руководство о том, как быть матерью, причем выслушивать в присутствии образованной женщины, которой она восхищалась. Это тяжелое испытание подталкивало жену к сопротивлению, выражавшемуся в том, что она демонстрировала все большую и большую компетентность и умелость, чтобы доказать терапевту ненужность никаких инструкций. Мать проявляла компетентность с детьми, и их реакция была незамедлительна: дети стали вести себя лучше и даже выразили готовность посидеть без нее в приемной, играя в игрушки, пока мама беседовала с терапевтом.

Мама опять вернулась к теме специалистов, которые ранее давали ей советы. Когда она снова увидит кого-нибудь из них, то скажет, что их метод не работает. И что лучше слушать людей из клиники, “они-то видят детей каждую неделю”. Она была уверена, что получила какой-то ценный педагогический совет, хотя этого и в помине не было.

Терапевт помогала маме не только быть компетентной, но и справляться с “нервным состоянием”. Для этого было придумано еще одно тяжелое испытание. Убедив клиентку, что из-за занятости и загруженности она не может полностью погрузиться в депрессию и “нервы”, терапевт предложила ей выбрать специальное время для депрессии.

— Вам необходимо освободить десять-пятнадцать минут каждый день, чтобы побыть подавленной и нервной. И пусть вас ничто не отвлекает в это время.

— Хорошо, — кивнула мама.

— По меньшей мере десять-пятнадцать минут в день. Какое время вам удобно?

Мать вместе с терапевтом выбрала время, казавшееся наиболее удобным, — в восемь часов вечера, сразу после того, как дети уложены спать. Чудесное время, чтобы расслабиться и посмотреть телевизор, а она должна выполнять тяжелое задание: нервничать и быть подавленной. Однако было оговорено, что в те дни, когда дети ведут себя хорошо и мать ими довольна, ей не обязательно испытывать депрессию в указанное время. Таким образом, маму и этим заданием вдохновляли быть компетентной и радостно-легкой с детьми. И, кстати, опять не давая никаких советов по воспитанию.

В психотерапии среди множества парадоксальных способов есть и такой — просто попросить семью следовать заведенному у них распорядку, от которого они, собственно, и пришли избавиться. На седьмой встрече терапевт сформулировала это задание под видом помощи мужу. Она сказала, что, когда мама видит, что папа несчастлив или подавлен, она должна заставить Арнольда вести себя плохо, а затем прикинуться беспомощной, чтобы оторвать папу от переживаний и погрузить в разбирательство с детьми.

— Понимаете, что я имею в виду? — спросила терапевт.

— Да, понимаю, — ответила мама.

— Повторите.

— Вы говорите, наблюдать за Джорджем, — сказала мама, — и, когда он подавлен или не в настроении, заставлять Арнольда плохо себя вести. А потом мне уйти на кухню или что-то сделать, и пусть он сам успокаивает Арнольда. Это вы имеете в виду?

К следующему интервью брак был под угрозой, что частенько происходит, когда проблемный ребенок исправляется. Иногда это случается и в ответ на парадоксальное задание. Мама появилась, пылая гневом, дети кричали. Отец не только отказался приходить, но и потребовал от жены прекратить визиты, потому что на это нет денег. Описывая ссору, произошедшую непосредственно перед приходом в клинику, мама рассказывала: “Он был так зол, думаю, поэтому он не пришел сегодня. Он пошел на работу. Довел меня. Он подождал, пока я кончу гладить, а затем говорит, чтобы я больше не ходила с ним, потому что нет денег”. А я ему говорю, что Арнольд пойдет, я полы у людей буду мыть, но он пойдет.” Она заплакала и добавила: “В клинике с мальчиком чудо сделали. Но я не в счет, на меня плевать. Я устала от этого, я никуда больше не пойду. Я или дома сижу, или на улице с детьми. Дети мне не в тягость, поймите. Мне с ними хорошо”.

— Я понимаю, о чем вы, — сказала терапевт.

— Очень сильное напряжение. Я слишком за все отвечаю, в этом дело.

— Что именно вы имеете в виду?

— Пытаюсь все делать и все успеть. А потом Джордж является, ложится на диван и ничего не делает. А потом ему надо ужин подать. А рубашки постираны?

Раньше мама уже упоминала о том, что никуда не ходит, но объясняла это нехваткой денег. Сейчас же она раздраженно назвала причиной этому пренебрежение мужа. Для терапевта это был знак, что ссоры между супругами могут участиться, и они могут разойтись или отстраниться друг от друга, и в семье снова установится порядок, требующий от ребенка ненормального поведения. Первым шагом к изменению ситуации стала просьба к маме быть с мужем по возвращении домой поласковей. Как правило, подобные ссоры всегда продолжаются или жена отстраняется от мужа и впадает в депрессию. Муж же вполне может это предвидеть и приспособиться к ее предсказуемому поведению. А вот если она неожиданно станет ласковой, когда муж провоцирует ее на злость и гнев, тут у мужа не будет возможности ответить ей в своей обычной манере. Ему придется изменить свои стереотипные реакции, а значит, изменится и семейный порядок. Терапевт выразила просьбу без всяких околичностей: “Будет тяжело, ведь вы злы на него и все такое прочее, но для моей просьбы есть веская причина. И мы об этом поговорим — как все у вас сложится и почему я хочу, чтобы вы это делали — на следующей неделе. Будьте с ним ласковы всю эту неделю.

Мама согласилась быть ласковой и, судя по всему, преуспела в этом. На следующей неделе муж пришел вместе с ней, и терапевт побеседовала с ним наедине.

— Как, на ваш взгляд, миссис Джонсон сейчас? — спросила терапевт.

— С детьми она сейчас справляется, — ответил отец. — Я ей нынче больше доверяю. Они как бы понимают ее. Не кричат, когда она им говорит заткнуться. Только смотрят на нее и губы надувают.

Терапевт поинтересовалась, помогла ли этому терапия, и отец сказал, что “ужасно помогла.” На вопрос, как дела у дочери, он ответил, что дочь тоже исправилась. Ему даже не приходится угрожать отшлепать. Он добавил: “Они тут с детьми в приемной многому научились. Я их привел сюда, они сразу — к игрушкам, четко знают, где что лежит”.

К этому, десятому, интервью проблема была в основном решена. Крики мальчика прекратились, и детей можно было без страха выводить в люди. Родители договаривались о детском садике для мальчика. Лечение еще не было закончено, но уже можно было с уверенностью сказать, что эксперимент прошел успешно. Не получив от терапевта никакого педагогического обучения, родители перестали испытывать трудности в воспитании своих детей, и терапевтическая задача была решена.

Хотя отношения родители — дети улучшились, проблема во взаимоотношениях муж — жена не исчезла. Супруги, казалось, не испытывали никакого чувства друг к другу. Было решено предпринять ряд шагов по улучшению отношений между ними, хотя сами они не желали обсуждать свой брак. Родителей попросили изменить поведение “ради детей”. Эта просьба была отклонением от экспериментального плана, ибо был упомянут воспитательный процесс. Родителей попросили выказывать по отношению к друг другу любовь, чтобы дети научились проявлять свои чувства (несмотря на то, что дети и так прекрасно умели выражать свою привязанность к родителям). Это вполне скромное предложение, еще до описания конкретного задания, вызвало у отца возражения (это для молодых, а он женат пять лет и привык к жене). Муж добавил, что поцелуи — это отвратительно, так как они распространяют микробы (это утверждение поразило терапевта, которая заметила, что слышала о людях, считающих так, но раньше никогда не встречалась с ними). Мама присоединилась к возражениям мужа, заявив, что всегда стеснялась проявления чувств. После длительных и настойчивых уговоров со стороны терапевта супруги согласились проявлять любовь каждый день. Каждый день мама будет целовать папу в щеку, и каждый раз, через полчаса после мамы, папа будет дарить ей ответный поцелуй. Они исправно следовали указаниям, и, судя по всему, это помогло их отношениям выйти из тупика. С этого времени их отношения стали более эмоциональны.

Родители продолжали жить вместе, а мама пошла работать. Мальчик успешно посещал детский сад, и в свое время к нему присоединилась сестренка. Контрольный визит через год показал, что процесс улучшения продолжается. Вся терапия заняла двадцать встреч, причем последние несколько были посвящены проверкам и контролю, а не лечению.

Описанная экспериментальная терапия не обучала родителей воспитательным приемам и принципам, не предлагала инсайта в том, как они общаются с детьми, не составляла подкрепляющих расписаний или обучения отношениям родитель — ребенок. С помощью простого поощрения и нескольких тяжелых испытаний двое очень трудных деток исправились, а родители после этого зажили более счастливо и гармонично. Дети стали без истерик слушаться родителей, начали спокойно переносить их отсутствие и нормально общаться с другими людьми. Эти результаты подтверждают предположение о том, что проблемы поведения детей скорее результат семейной организации, нежели недостатка знаний о воспитании у родителей. Это не значит, что необходимые навыки являются врожденными или инстинктивными, просто родители окружены информацией о них и за пределами кабинета психотерапевта.

Когда родители ожидают, что с ними будут говорить о воспитании детей, терапевту следует быть вежливым и предоставить им такую услугу. Однако разговоры о воспитании и изменение поведения трудного ребенка — разные материи. По крайней мере, в описанном случае с мальчиком, который капризничал.