Западный и восточные подходы в работе с эмоциями

Традиционная дихотомия западного и восточного путей работы с эмоциональными состояниями отражает важные методологические аспекты психотерапевтической практики. Не секрет, что одним из опорных пунктов практически любого западного психотерапевтического направления является концепция осознанности, которая напрямую пришла из восточных традиций.  Однако западные и восточные практики, на мой взгляд, по разному понимают эту категорию опыта. Попытаемся ответить на вопрос, может ли восточное понимание осознанности расширить использование этой довольно затертой концепции в психотерапевтической практике?

Начнем изложение этой темы издалека и зададимся вопросом о том, существует ли у человека свобода воли? Является ли человек частью физического мира, который подчиняется законам причины и следствия или, в силу наличия у него сознания, он переходит в зону действия других законов? Можем ли мы на основании суммы его предшествующих поступков предугадать направление последующих? Чтобы не погружаться в масштабное обсуждение этой огромной темы, озвучу собственный вывод, который может быть оспорен.

Мне кажется, если из области философии мы переходим в область психологии, то перед нами появляется следующий концептуальный ландшафт. С одной стороны, наше поведение предопределено всем предыдущим опытом, который формирует феноменальную модель себя, в рамках которой мы вынуждены действовать. У каждого из нас есть бессознательный опыт, который обнаруживает истинные мотивы поведения, а мы всего лишь обслуживаем решения, принятые на этой сцене. С другой стороны, у нас есть моральная ответственность перед тем, каким образом истина, представленная в бессознательном, будет проявляться в нашем опыте - через возвращения вытесненного в виде оговорок, сопротивления, селф-харма или напрямую, через принятие и осознавание. Другими словами, мы ответственны за ту область бессознательного, которая определяет наше поведение - готовы ли мы принимать истину о себе или будем ее отбрасывать, как некий психический бумеранг с большим шансом получить неожиданный удар в затылок?

В психологии есть понятие слияния - это механизм психической защиты, который не позволяет ответить на вопрос, какие потребности есть у индивида в настоящий  момент. Дополним представление о слиянии еще одним описанием. Бессознательные законы, согласно которым формируется наша модель действительности, изначально абсолютно прозрачны для Эго. Мы не можем спонтанно отделить фигуру от фона. Очень упрощенно - если кажется, что вокруг одни идиоты, очень трудно обнаружить за этим свою собственную злость. Для этого нужно совершить достаточно большую психическую работу. Это и есть еще одна форма слияния - когда человек слит со своей моделью реальности и считает ее единственно возможной.

Тогда возвращаясь к предыдущему тезису, можно сказать, что у человека в слиянии изначально нет моральной ответственности за свои поступки - они все продиктованы моделью мира, который ему транслирует бессознательное. Чтобы появилась ответственность, то есть возможность совершать выбор, у человека в психическом аппарате должны быть представлены репрезентации разных возможностей. А для этого необходимо из слияния выйти или хотя бы заподозрить, что мир вокруг гораздо шире моих собственных представлений о нем. Другими словами, личность ответственна за то, чем именно будет определяться ее поведение.

В этом месте мы подходим к тому, с чего начался наш текст. Западные и восточные практики предлагают совершенно различные подходы к стратегиям выхода из слияния.

Опишу западный путь очень кратце, лишь для того, чтобы обосновать его принципиальное отличие от восточного. Но для этого нам опять придется сделать шаг в сторону и сказать пару слов о том, какие есть опорные представления об эмоциональной сфере в рамках современной психотерапии. Например, эмоцию можно рассматривать как результат остановленного действия. Если от момента возникновения потребности до ее удовлетворения проходит некоторое количество времени, то в ответ на это возникает какое либо эмоциональное состояние. Если потребность удовлетворяется сразу, то это вызывает скорее телесные ощущения, чем эмоциональную реакцию. Можно пойти дальше и сказать что эмоция это действие, помещенное вовнутрь. В этом смысле эмоции дают развитие мышлению. Мышление вначале было двигательным актом. Вспомните знаменитую игру внука Фрейда в катушку, во время которой он производил действие, утверждающее  отсутствия и присутствия. Таким образом, эмоции с помощью интенциональности связывают внутренний мир с действиями, которые мы производим снаружи. И поскольку эмоции это движение, поставленное на паузу, самая большая их опасность в том, что они вовлекают индивида в переживание. Эмоции это кроличья нора, которая заканчивается в самом центре субъективной модели мира. Слияние начинается с того, что нас захватывают эмоциональные состояния и овладевают нами целиком.

Что предлагает западный подход в отношении выхода из слияния? Западный подход предлагает идти вперед, в проживание эмоций. Не случайно, что в психоаналитической традиции основным пространство терапии стало пространство переноса - то есть актуализация в отношениях с аналитиком разнообразных незавершенных, то есть не прожитых переживаний. Эти переживания предлагалось психически перерабатывать, то есть исследовать, увеличивать переносимость, придавать смыслы и так далее. Остановка естественного процесса переживания в рамках западного подхода рассматривается как состояние психической травмы - некоторые эмоции оказываются невыносимыми для психики и поэтому они перерабатываются бессознательно, с помощью защитных механизмов. Соответственно, западный подход ставит своей задачей переместить актуальное содержание опыта в область сознательного, тем самым увеличив знание субъекта о самом себе. Другими словами, чтобы эмоциональное состояние “отпустило”, его необходимо исчерпать.

Какое отношение это имеет к слиянию? Если воспользоваться метафорой умеренного солипсизма о том, что мир вокруг является нашей психической проекцией (а с нейрофизиологической позиции так оно и есть), то результат наблюдения очень сильно зависит от состояния места, из которого мы смотрим. Если мы находимся в состоянии выраженного страха, испытываем напряжение из-за невозможности пережить боль или отчаяние, падаем в обморок от одной мысли о грядущем одиночестве, то нам очень сложно увидеть мир, наполненный другими возможностями. Если я выхожу из слияния со своей психической травмой, это позволяет мне начать контактировать с другими частями себя, которые отвечают не только за выживание, но и за привязанность, свободу и так далее. Для моральной ответственности, как уже говорилось выше, необходима репрезентация различных возможностей. Выходя из слияния через осознанное проживание мы оказываемся в другой точке для старта.

В философских спорах о свободе воли в условиях детерминизма на подмогу приходит аргумент удачи или случая. В теории хаоса поведение сложных систем детерминировано множеством причин, для каждой из которых не удается точно установить ее собственного вклада в изменения системы. Случай это то, что создает разрыв в цепи причины и следствия. Можно предположить, что осознавание оказывается таковым случаем в системе обусловленности нашего поведения слиянием с моделью реальности. Осознавание вносит элемент хаоса в устоявшуюся систему координат и меняет точку отсчета, из которой будет начинаться следствие. Если вспомнить Лукреция, то становится ясно, что случай должен быть вписан в логику детерминизма как некоторое событие, благодаря которому развитие становится возможным. Случай не противоречит причинности, он разрывает ее поток и на месте этого зияния, точнее шва, наложенного между между причиной и следствием, появляется новая версия событий. Когда человек имеет возможность погрузиться в осознавание, его будущее на некоторое время вновь становится туманным и непредсказуемым.

Осознавание позволяет не найти якобы существующую причину теперешнего состояния, но установить причину для состояния последующего. Установить здесь и сейчас, то есть выйти из под власти детерминизма. Понимание случайности в контексте психического опыта ставит еще одну проблему - кажется, что вместе со случайность очевидным становится и категория бессмысленности. Ведь если развитие зависит от случая, значит в этом нет никакой закономерности, внутренне присущей логики и смысла. Более того, говоря о развитии мы имплицитно понимаем под развитием только усложнение и стремление к некоторому потенциальному идеалу - случай разбивает представление о конечной точке эволюции вдребезги. Фрейд, кстати, в свое время отказался от идеи поступательного и неизбежного развития личности. Похоже, что понятие необходимости случая для становления психической реальности вводит новые координаты в наше понимание субъективности. В логике позднего Фрейда влечение смерти проявляется как бесконечное повторение однажды уже осуществленного, то есть определенного когда то. Случай вносит в это бесконечное повторение необходимую новизну и именно на этом основывается терапия переносом - все повторяется, но всякий раз это происходит по новому. Таким образом, слияние это то, что должно быть преодолено с помощью случайности, которая высвобождается с помощью осознавания.

Восточный подход описывать гораздо сложнее, поскольку у меня очень мало опыта в его исследовании и я, скорее, попытаюсь обозначить его основные пунктиры. Если, по меткому выражению Леонида Третьяка, психотерапия предполагает, что кошмар клиента необходимо досмотреть до конца, то в восточных практиках важной оказывается способность не начинать его смотреть вообще. То есть, если в западном подходе необходимо делать шаг вперед, в переживания, то в восточном - направление будет противоположным - прочь от них. Что же тогда там можно обнаружить, если переживания, с позиции западной психологии являются основным способом получения опыта?

Восточные традиции также описывают эмоциональный опыт через категорию слияния. В этом слиянии наблюдатель, как агент, который регистрирует происходящий с ним опыт, слит с объектом наблюдения и более того, сам становится им, не имея при этом собственной постоянной природы. Медитативный опыт подсказывает, что сознание думает мысли главным образом для того, чтобы принимать их форму - в тот момент, когда мысли останавливаются, субъект испытывает тревогу, поскольку ему трудно ответить на вопрос кто он такой. Любая деятельность, в том числе умственная, необходима прежде всего для придания формы переживаниям, поскольку именно в них у субъекта появляется ощущение себя. Разница западного и восточного подходов, таким образом, находит принципиальное различие в том, что является опорой для субъекта. В первом для того, чтобы чувствовать себя живым, необходимо идентифицироваться с проживаемым опытом, во втором - обнаружить себя наблюдателем этого опыта, который подвешен в пустоте и опирается только на сам факт своего присутствия.

Здесь обнаруживается интересный парадокс.  С одной стороны, мышление нам необходимо как источник тех картинок, которые показываются наблюдателю. Если мышление, как форма галлюцинаторной активности, не развито, субъект погружается в мир оператуарного функционирования автомата, у которого напрочь отсутствует внутренний мир. У этого механизма желание всегда совпадает с требованием, которое он выражает вовне и ему нечем поддерживать ту нехватку, которая толкает его погрузиться в омут воображаемых образов. С другой стороны - идентификация с этими картинками может оказаться настолько сильной, что разотождествление с ними будет вызывать интенсивную тревогу небытия, то есть попросту окажется невозможной.   

Западный и восточный подходы сходятся друг с другом в цели, которую они достигают разными способами. Эта цель в общем случае формулируется так - сделать субъекта более свободным в отношении выбора, который он совершает чаще всего неосознанно и тем самым теряет свободу воли. Неосознанный выбор это отреагирование, которое совершается для того, чтобы не попадать в зону трудных переживаний. Трудных, потому что у личности нет опыта ясного и полного их проживания. Например, спасательство может включаться как способ не сталкиваться с тревогой одиночества и собственной бесполезности (сейчас очень вольная была интерпретация). Задачей восточного подхода, в рамках такого представления, оказывается развитие способности наблюдать трудное переживание как некоторое событие психической жизни с определенной дистанции, то есть не вовлекаясь в его немедленное исправление.   

Пятигорский и Мамардашвили в одной из своих работ вводят интересную концепцию, которую они назвали “борьбой с сознанием”. В буквальном смысле она означает следующее - врагом рода человеческого оказывается не бессознательное, которое якобы противостоит сознательному опыту, но сознание автоматическое и привычное; сознание без всяческого усилия; сознание, течение которого предопределено какими то предшествующими обстоятельствами. Поэтому очень важно преодолеть инерцию сознания, которая также несовместима с понятием свободы  воли. Предположу со своей стороны, что для этого необходимо делать одну очень простую методологически, но очень сложную технически, вещь - не просто что то делать, но помещать это действие в фокус внимания. Этот разворот позволяет проводить действия уже не с объектами, а что то при этом менять в себе самом. То есть создавать мышление второго порядка. Восточный подход предлагает совершать это действие по отношению к собственному эмоциональному опыту или даже самому процессу мышления.

Мысль об объекте дает позитивное знание, может ли при этом сама мысль стать объектом для рассмотрения ее с позиции другого места наблюдения? Например, мы думаем "это яблоко зелёное" и яблоко будет объектом мысли. Пример сложнее - мы думаем "мысль это способ отражения объективной действительности" и здесь ничего не меняется - объектом мысли становится не сама мысль, а символ, который её обозначает. Здесь важно сделать объектом наблюдения саму мысль, которая думает о мысли. Если объект возникает в пространстве мысли, то сама мысль также возникает, прибегнем к буддистской терминологии, в пространстве ума. Но для того, чтобы пространство возникло, необходимо занять особую позицию наблюдения. Если мы находимся внутри мысли, то пространства ума не появляется, поскольку для того, чтобы оно возникло, необходимо быть вне мысли. То есть, наблюдать ее как объект. Пространство ума появляется (или мы появляется в нем) когда появляются объекты и расстояния между ними.

Когда мы думаем мысль, мы этого не замечаем и поэтому даже можно сказать, что в этот момент скорее мысль думает нас, поскольку дистанция между мной и мысль сокращается до минимальной величины. Разница между этими двумя позициями - внутри мысли и вне ее - определяется качеством присутствия в опыте. Первая позиция подчеркивает неизбежную дихотомию между объектом и субъектом - между предметом мысли и тем, кто о нем мыслит. Во второй эта дихотомия преодолевается - мысль как объект не становится объектом, поскольку пространство ума это условный субъект, который включает в себя все объекты и тем самым, преодолевает эту оппозицию.

Разница между этими позициями ощущается также, как присутствие отличается от мысли "я присутствую", которая тем самым присутствие как феномен психической жизни прекращает.

Наблюдение за мыслю очень похоже на ситуацию, в которой охотник выслеживает зверя; сложность же заключается в том, что периодически охотник становится тем зверем, за которым охотится. Если же не пытаться занять позицию наблюдателя, есть шанс всю жизнь пробегать в звериной шкуре, не давая себе в этом никакого отчета.

Итак, подводя итог этим кратким зарисовкам, можно сказать, что восточный подход обогащает традиционную западную психотерапию очень важным мета-навыком - способностью быть не только пользователем той психической реальности, которая досталась нам в наследство, но исследователем, способным находить опорные точки в какой то иной онтологии, онтологии наблюдателя. Другими словами, восточный подход позволяет выходить за пределы системы, которая определяет поведение и, тем самым, менять ее, привнося в нее что-то новое. Когда буддисты говорят о том, что Эго не имеет собственной природы, это не означает, что Эго исчезает - просто оно перестает быть основным ориентиром.  

   источник и другие статьи автора