Михаил Михайлович Зощенко: опыт исцеления осознаванием.

Плетников В.В.

Михаил Михайлович Зощенко:опыт исцеления осознаванием

Осознавание  само по себе целительно.

                                                Ф. С. Перлз

Имя Михаила Михайловича Зощенко широко известно. Выдающийся и любимый многими писатель-юморист, чье имя вписано в мировой фонд юмористической и сатирической литературы. Если спросить людей, знающих и любящих Зощенко, что он написал, то они легко перечислят  книги, которые составляют золотой фонд его произведений.   

Но есть книга, которая стоит особняком во всем творчестве писателя, и далеко не все даже очень заядлые любители творчества Зощенко знают ее. Называется она «Перед восходом Солнца».

О чем эта книга? Она о жизни, болезни и исцелении самого М.М. Зощенко. На протяжении многих лет Зощенко страдал психоневрозом: он испытывал приступы меланхолии, хандры, депрессии,  страха. Его посещали мысли о самоубийстве – настолько сильными иногда бывали эти приступы. Но  писатель решил бороться и победил свой недуг.

Михаил Михайлович рассказывает  о своем пути в деле исцеления: о творческом поиске, получении знаний из области психологии, физиологии, медицины, даже геологии;  знакомстве с творчеством самых различных писателей и музыкантов -  как подверженных, подобно Зощенко, приступам меланхолии, так и тем, кто не страдал этим недугом. Михаил Михайлович развенчивает миф, что якобы все выдающиеся творческие люди непременно  страдали меланхолией, хандрой, и что меланхолические приступы – признак великого ума и тонкой душевной организации творческих личностей;  тем более меланхолия не является «опознавательным знаком» творческого потенциала: мол, если человек подвержен приступам меланхолии, то он непременно – творческая натура с тонкой душевной организацией.

В своей самотерапии Зощенко  опирался на учение академика И.П. Павлова об условных рефлексах. В их комбинациях он нашел причины своего невроза. В то же время,  в  некоторых его взглядах узнаются некоторые теоретические положения и психоанализа, и аналитической психологии К.Г. Юнга, и взгляды будущего  экзистенциально-гуманистического течения в психологии, и этические идеи самой философии экзистенциализма.

Что же касается практических приемов исцеления, то они представляет,  - на наш взгляд,  - большой интерес. Поскольку М.М. Зощенко главным образом опирался на  учение об условных рефлексах, логично было бы ожидать, что он и методы будет применять, опираясь на это учение – что-нибудь в духе работ Уотсона и Скинера. Однако Зощенко пошел по другому пути – по пути осознавания. Задолго до слов Ф. Перлза о том, что осознавание само по себе целительно, Михаил Михайлович на своем личном примере показал целительную силу осознавания.

                                                                              ***

В 1933 году на страницах литературного журнала «Звезда» впервые была опубликована книга М.М. Зощенко «Возвращенная молодость», посвященная усилиям человека – героя книги -  поменять себя в лучшую сторону – вернуть молодость - собственными усилиями, собственной активностью. Книга была снабжена некоторыми  комментариями из области психологии и физиологии. Она вызвала резонанс в научной (!) среде. Ученые разговаривали с писателем  почти как с равным, и он даже стал получать повестки на заседания в Институт мозга. А Иван Петрович Павлов пригласил Михаила Михайловича на свои «среды».

Осенью 1934 г. Зощенко познакомился с патофизиологом академиком А.Д.Сперанским, который хорошо отозвался о книге «Возвращенная молодость»: «… то, о чем вы пишете, - сказал академик, - следует писать. Изучать сознание есть дело не только ученого. Я подозреваю, что пока еще это в большей степени дело писателя, чем ученого. Я физиолог и потому не боюсь это сказать». Через несколько лет, когда Сперанский узнал о том, что Зощенко пишет новую книгу – «Перед восходом Солнца» - он «благословил» писателя на этот труд.

В августе 1942 г. М.М. Зощенко приступил к написанию книги «Перед восходом Солнца».

                                                                           ***

...Приступы меланхолии начались у Зощенко в юности. В детстве, по его словам, он ничего подобного не испытывал. Вся юность писателя была окрашена приступами хандры, беспричинной тоски, грусти. Хандра преследовала его  на каждом шагу. «Я был несчастен, не зная почему», -  писал Зощенко. В восемнадцать лет он решил, что это – рок всех выдающихся умов, утонченных душ, печать гениальности. Хотя писатель знал, что бывают иные взгляды — радостные, оптимистичные, даже восторженные, - но, - по его признанию, - он не уважал людей, которые были «способны плясать под грубую и пошлую музыку жизни». Такие люди казались ему на уровне дикарей и животных: «Мир ужасен… Люди пошлы. Их поступки комичны. Я не баран из этого стада... Мои любимые философы почтительно отзывались о меланхолии... Удивительно сказать, но в мое время грусть считалась признаком мыслящего человека.... Я стал считать, что пессимистический взгляд на жизнь есть единственный взгляд человека мыслящего, утонченного....».

Приступы хандры чуть не привели писателя к самоубийству: «Я хотел умереть, так как не видел иного исхода».

Он   пробовал излечиться,  пытаясь убежать от хандры: «Я пробовал менять города и профессии. Я хотел убежать от этой моей ужасной тоски». За три года Михаил Михайлович переменил двенадцать городов и десять профессий. Однако ничего не помогало, хандра следовала за ним  по пятам.

Тогда Михаил Михайлович обратился к врачам. Кроме хандры, у него были «нелады» с сердцем, с желудком и с печенью. Врачи взялись за него энергично. От соматических болезней они стали лечить его пилюлями и водами (лечение водами в то время было очень популярным). Хандру же было решено изгонять путешествиями, морскими купаниями, душем Шарко и развлечениями.  Дважды  в год Зощенко  стал выезжать на курорты — в Ялту, в Кисловодск, в Сочи и в другие курорты.

Именно в Сочах с Зощенко произошло событие, которое разрушило его веру в «величие» и «благородство» меланхолии. На курорте он познакомился с человеком, которого не единожды вытаскивали из петли, в которую тот  залазил добровольно, потому что не знал, как избавиться от приступов страшной хандры. Михаил Михайлович пишет: «В Сочи я познакомился с одним человеком, у которого тоска была значительно больше моей. Минимум два раза в год его вынимали из петли, в которую он влезал, оттого что его мучила беспричинная тоска. С чувством величайшего почтения я стал беседовать с этим человеком. Я предполагал увидеть мудрость, ум, переполненный знаниями, и скорбную улыбку гения, который должен уживаться на нашей бренной земле. Ничего подобного я не увидел. Это был недалекий человек, необразованный и даже без тени просвещения. За всю свою жизнь он прочитал не более двух книг, и  кроме денег, еды и баб, он ничем другим не интересовался. Передо мной был самый заурядный человек, с пошлыми мыслями и с тупыми желаниями..., просто дурак. Просто дубина, с которым больше трех минут нельзя разговаривать.  Моя философская система дала трещину. Я понял, что дело не только в высоком сознании».

 Лечение успеха не имело. Михаил Михайлович очень похудел, сильно мерз; у него дрожали руки, а кожа стала желтеть. Тогда ему прописали гипноз, после которого ему стало еще хуже. Писатель почти перестал выходить из дома. Передвигался с большим трудом. На курорты ездил на несколько дней, и возвращался в еще более сильной хандре.

По словам писателя, он был потрясен и озадачен: откуда берется эта хандра, что является ее причиной? Возможно, причиной является социальные условия, противоречия,  мировые вопросы (bullshit и elephantshit, как, вероятно, сказал бы Ф. Перлз). Однако Зощенко  вспомнил слова Н.Г. Чернышевского, что   «не от мировых вопросов люди топятся, стреляются и сходят с ума». Представляется символичным, что эти слова в своей сути  перекликаются со словами философа-экзистенциалиста А. Камю: «Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, - значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное – имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями – второстепенно».

Дальнейшие поиски, размышления привели М. Зощенко к вопросу: родился ли он таким слабым и чувствительным,  или же в его  жизни случилось что-то такое, что повредило нервы, психику,  испортило их и привело к тем последствиям, с которыми человек теперь живет: страху, слабохарактерности, робости, меланхолии, хандре, депрессии и пр.? Михаил Михайлович решил, что он не мог родиться таким меланхоличным, но  что-то такое случилось в его жизни, что привело его к меланхолии. И он решил найти событие или события, ставшие  причиной его недуга.

Но что случилось? Когда? Как искать это? Путь был один: нужно вспоминать всю прошедшую жизнь, и там найти это событие. Михаил Михайлович решил, что нет нужды вспоминать все, достаточно вспомнить только самые сильные, самые яркие события, которые связаны с душевными волнениями, переживаниями.

И он стал вспоминать события своей юности. «Однако нет нужды вспоминать детские годы... Я захворал ... уже будучи взрослым. Начну лет с шестнадцати...»

Зощенко вспомнил и описал в книге шестьдесят три события своих юности и молодости, дойдя до возраста в 32 года. Именно в это время Зощенко, - по его словам, - перестал есть и чуть не погиб. Но ни в одной из этих историй писатель  не нашел того, что искал. Тогда он решил обратиться к своему детству.

Возрастной период воспоминаний был выбран писателем в промежутке от 5 до 15 лет.

Перебирая в памяти события этих лет, Зощенко вдруг почувствовал страх. Писатель решил, что этот страх показывает, что он находиться на верном пути.

Однако и эти воспоминания ничего не дали. Тогда Михаил Михайлович решил углубиться в еще более ранний возраст. Это было очень трудным делом. Писатель мог вспомнить только какие-то отрывки, фрагменты, моменты. Однако было нечто очень важное: писатель, стараясь вспомнить эти годы, снова стал испытывать страх, и снова больший, чем ранее. «Значит, я на верном пути... Значит, рана где-то совсем близко»…

 В этих воспоминаниях писатель также   ничего не нашел, и  подумал, что причина его недуга может лежать  в самом раннем детстве – до возраста двух лет. Но как проникнуть в ЭТО прошлое? Ведь о нем вообще нет никаких, даже самых отрывочных и примитивных, воспоминаний. Хотя Лев Толстой вроде бы мог вспомнить те ощущения, которые он испытывал в младенчестве, когда его пеленали. Но были ли это действительно воспоминания? Может быть, это были только псевдовоспоминания?

Напрягая память, Зощенко   стал думать о начале своей  жизни. Но  ему не удалось вспомнить никаких сцен, никаких далеких очертаний, разорванных образов и т.п. Однако Зощенко уже не имел сомнений,  что причина его меланхолии лежит в этом раннем-раннем возрасте. Его снова убеждал в этом страх, который возникал, когда писатель пытался как-то проникнуть в тот возраст, и страх этот снова был сильнее, чем предыдущие: «Что драма разыгралась именно тогда, я уже не имел сомнений. В поисках того, что не было, я бы не испытал такого безотчетного страха, который я стал испытывать, стараясь проникнуть туда, куда не разрешалось проходить людям, перешагнувшим младенческий возраст», - писал он.

И вот однажды, - после напряженного раздумья, - в уме Зощенко мелькнули какие-то забытые видения, которые, как впоследствии оказалось, и были тем, что он искал. Это были обрывочные видения  складок какого-то одеяла, какой-то руки из стены, высокой  колеблющейся тени, какой-то белой пены. Но пройдет еще немало времени, прежде чем Михаил Михайлович разгадает эти видения. А пока он засел за труды физиологов, чтобы узнать, что говорит наука о функционировании организма младенца. 

Более всего писателя заинтересовали результаты исследований академика И.П. Павлова об условных рефлексах. В этих исследованиях Зощенко увидел верное средство излечиться от своей меланхолии, найдя ее причины. Он понял, что причины меланхолии  – это условные временные связи, при которых одно событие, -  безопасное для организма, совпав по времени с другим – негативным - событием, по механизму условных рефлексов начинает восприниматься тоже как негативное. Выход, по мнению  Зощенко, один – вспомнить и осознать эти события и связи между ними, тем самым разорвав эти связи.

Здесь стоит отметить случай, который известен в литературе по поведенческой терапии как «случай маленького Альберта». Изучая эмоции младенцев, один из создателей бихевиоризма - Д. Уотсон - заинтересовался возможностью формирования реакции страха применительно к объектам, которые ранее страх не вызывают. Уотсон проверил возможность формирования эмоциональной реакции страха белых мышей у 11-тимесячного младенца, который ранее к белым мышам был абсолютно безразличен. В качестве безусловного раздражителя, вызывающего страх и плачь, в этом эксперименте использовали громкие звуки (стучали молотком по железной полосе за спиной у младенца). (Эти громкие звуки сыграли свою роль и в жизни Зощенко). Одновременно (!) с громкими звуками Альберту показывали условный стимул - белую мышку. Вскоре Альберт начал плакать лишь при виде белой мышки. Уотсон предположил, что по аналогии с этим очень многие страхи, антипатии и тревожные состояния взрослых формируются еще в раннем детстве.

Далее Уотсон обнаружил, что обусловленная реакция страха белых мышей очень легко распространялась на смежные объекты - белые листы бумаги, кролика, белую шубу, бороду Деда Мороза - и становилась удивительно стойкой. Таким образом, обусловленные – т.е., созданные по механизму условных рефлексов, - страхи у человека отличаются удивительной стойкостью и  легкостью переноса на смежные и похожие ситуации.

Знакомство с учением И.П. Павлова привело Михаила Михайловича к выводу, что его недуг мог возникнуть оттого, что в его, - еще тогда младенческом, - мозгу были сформированы негативные условные связи, которые были перенесены и на всю последующую жизнь:  крик, хлопанье дверью, выстрел, вспышки света,  - т.е. любой раздражитель, случайно совпавший, скажем, с моментом кормления ребенка и повторенный несколько раз, мог создать сложные нервные связи в мозгу младенца. Писатель решил найти эти связи. Но снова встал вопрос: как это сделать?  Попытки прикоснуться к этим событиям через попытки как-то вспомнить их, привели к еще большему усилению хандры и страха.

 Более того, писатель стал видеть сны – ужасные кошмары: «...Это даже не были сны. Это были кошмары, ужасные видения, от которых я в страхе просыпался».

Михаил Михайлович начал принимать бром, чтобы успокаиваться и засыпать, но это не помогло. Тогда он обратился к врачам. Один из них, будучи учеником самого Фрейда, узнав, что Зощенко хочет прекратить видеть сны, резко воспротивился этому и предложил Зощенко растолковать какой-либо сон. Зощенко согласился, и врач легко и быстро «растолковал» символическое значение сна: «Это более чем ясно. Ваши родители слишком рано повели вас в зоологический сад. Там вы видели слона. Он напугал вас своим хоботом. Рука — это хобот. Хобот — это фаллос. У вас сексуальная травма».

Зощенко отверг толкование врача о сексуальном значении его снов, однако изучение физиологии убедило его в истинности утверждения Фрейда, что «сновидения – это королевская дорога к бессознательному». Отказавшись от пансексуализма Фрейда,  опираясь на учение Павлова, писатель приступил к толкованию своих сновидений.

Зощенко принял концепцию о двух областях психики: сознательной и бессознательной («двух этажах: верхнем и нижнем» – как он их называл), о защитах (цензуре), о том, что во сне цензура слабеет, и в это время проявляются содержания бессознательной области психики. «Ночью откроются двери нижнего этажа. Часовые моего сознания уснут. И тогда тени прошлого, томящиеся в подполье, появятся в сновидениях».

В толковании и понимании символизма сновидений М. Зощенко тоже разошелся с З. Фрейдом. Позиция Зощенко по этому вопросу близка с позицией  К.Г. Юнга. Юнг считал, что сновидение вовсе не маскирует послания. Оно просто говорит языком символов. Абсурдно утверждать, что символ что-то скрывает, маскирует. И задача толкователя – не «демаскировать» сообщение, ибо оно вовсе не «замаскировано», а просто понять, что означает тот или иной символ. (см.: К.Г. Юнг. Тавистокские лекции).

Возможно, что Зощенко читал работы Юнга, и принял его концепцию толкования сновидений. Во всяком случае,  он пишет: «...Высший этаж мыслит словами. Низший этаж мыслит образами.... В силу такого образного мышления сновидения нередко приобретают символический характер..  И сложность этих символов не одинакова».

Писатель тешил начать толковать сновидения с тех, которые он видит чаще всего: воду, нищих и тигров.

После сновидений с фигурированием воды он просыпался в угнетенном состоянии духа, с усиленными приступами меланхолии. Анализ таких снова привел Зощенко к осознаванию, что он вовсе не так любит воду, как он считал, и что на самом деле он боится ее: «...А если это не любовь к воде, а страх перед ней?! Если вся эта любовь, все это любование водой – это замаскированный способ следить за водой? Следить, чтобы она не застала врасплох?! Я засмеялся — так это было комично и вместе с тем, видимо, правильно... Не оставалось никакого сомнения — страх к воде присутствовал в моем разуме». Отметим это словами Т. Берли из его статьи «Размышления об инсайте и осознанности»:  «Проживание инсайта часто сопровождается небольшим смехом..., что обычно означает частично выражаемые эмоции».

Правильнее было бы сказать, что страх воды присутствовал не в разуме, а в бессознательной сфере психики писателя, а в его сознании  присутствовал продукт совладания со страхом, который был представлен как любовь к воде. Чтобы не допустить нечто неприятное, морально неприемлемое или неодобряемое в сознание, психологическая защита способны на чудеса, и вот уже  сексуальная любовь к мужу родной сестры в сознании представлена как сестринская любовь, а страх воды - как любовь к ней.

До осознания страха перед водой Зощенко не знал о его существовании,  но страх проявлялся ночью в сновидениях, а днем - косвенным способом:  в странных симптомах, которые  могли сбить с толку любого врача. В той или иной степени они выражались в сердечных припадках, в задержке дыхания, в спазмах, в судорожном подергивании мышц.

Михаил Михайлович боролся со страхом, хотя и делал это неосознанно. В детские годы он хотел научится плавать. И пусть  тогда это ему не удалось, но он научился плавать в юности. Зощенко не избегал воды, лодок, пароходов. Наоборот, он стремился к ним, шел на единоборство со страхом. На фронте Первой мировой войны  он вел батальон на позиции. На пути оказалась река. Это смутило его. Хотя переправа была вовсе не трудная, а речка неглубокая, Зощенко послал двух разведчиков вверх и вниз по течению, чтобы найти еще более легкие переправы. По его признанию, он послал их с тайной надеждой найти вообще сухие места для переправы. Разведчики доложили, что не нашли таких путей. И командир, несмотря на страх, первым вошел в воду и повел батальон за собой. Он волновался, у него участилось сердцебиение, и, тем не менее, он преодолел эту переправу. Михаил Михайлович мог действовать, и действовать адекватно, несмотря на страх. Он преодолевал его. «Значит, я не был слепым орудием в руках своего страха. Мое поведение всякий раз было продиктовано долгом, совестью, сознанием».- писал Зощенко.

Ф.Ницше говорил: «Трус и храбрец чувствуют одно и то же. Важно, что они при этом делают».  Слова и Зощенко, и Ницше отражают те взгляды на природу и личность человека, которые позднее приобретут цельное и законченное мировоззрение в экзистенциальной философии и экзистенциально-гуманистическом направлении психологии. Суть их сводится к тому, что между стимулом среды и ответом человеческого организма на этот стимул есть нечто, что позволяет человеку сделать выбор, как именно реагировать на стимул. Человек не является простейшим существом, зависимым от средовых стимулов, но имеет силу, волю, дух, чтобы противостоять этим стимулам, выработать свое отношение к ним, и действовать в соответствии  со своими принципами, этическими ценностями. Крупнейший философ-экзистенциалист Жан-Поль Сартр писал: «Если бы мы заявили, как Золя, что  [мы] таковы по причине своей наследственности, в результате воздействия среды, общества, в силу определённой органической или психической обусловленности, люди бы успокоились и сказали: «Да, мы таковы, и с этим ничего не поделаешь». Но экзистенциалист, описывая труса, полагает, что этот трус ответствен за собственную трусость. Он таков не потому, что у него трусливое сердце, лёгкие или мозг. Он таков не вследствие своей физиологической организации, но потому, что сам сделал себя трусом своими поступками. Не бывает трусливого темперамента. Темпераменты бывают нервическими, слабыми, как говорится, худосочными или полнокровными. Но слабый человек вовсе не обязательно трус, так как трусость возникает вследствие отречения или уступки. Темперамент — ещё не действие. Трус определяется по совершенному поступку. То, что люди смутно чувствуют и что вызывает у них ужас, — это виновность самого труса в том, что он трус. Люди хотели бы, чтобы трусами или героями рождались... Собственно говоря, люди именно так и хотели бы думать: если вы родились трусом, то можете быть совершенно спокойны — вы не в силах ничего изменить и останетесь трусом на всю жизнь, что бы вы ни делали. Если вы родились героем, то также можете быть совершенно спокойны — вы останетесь героем всю жизнь, будете пить как герой, есть как герой. Экзистенциалист же говорит: трус делает себя трусом, и герой делает себя героем. Для труса всегда есть возможность больше не быть трусом, а для героя — перестать быть героем. Но в счёт идёт лишь полная решимость, а не частные случаи или отдельные действия — они не захватывают нас полностью».

Итак, Зощенко не был пушинкой в когтях страха. Он преодолевал его, действовал, боролся, побеждал. Но эти действия наперекор страху   отнимали много сил: «... конфликт, который возникал при этом, нередко приводил меня к недомоганию. Страх действовал вне моего разума. Бурный ответ на раздражение был вне моего сознания. Но болезненные симптомы были слишком очевидны».

Здесь Зощенко касается вопроса о симптомах. Что такое симптом? Что с ним делать? Как лечить? Это зависит от того, как рассматривается симптом. Зощенко стал рассматривать свои симптомы как показатель более глубокого расстройства, которое проявляется через симптомы. Эти симптомы часто были загадочны, «таинственны», ставили врачей в тупик.

В результате процесса осознавания писатель понял, что все эти симптомы имели целесообразность, смысл, пользу. Говоря современными терминами, у этих симптомов была «вторичная выгода» и смысл в системе жизнедеятельности. По признанию самого Зощенко,  они преграждали его путь к объекту, который бессознательно расценивался как опасный.  Так, однажды он гулял с одной знакомой в Петергофе, и они вышли к морю (!). Вдруг Зощенко неожиданно почувствовал себя плохо. С ним случился сердечный приступ, он стал задыхаться. Спутница писателя хотела как-то помочь ему, но он отослал ее, сказав, что одному ему это легче перенести и скоро ему станет лучше. Женщина, обидевшись, ушла. А через два дня сказала Михаилу Михайловичу, что он специально разыграл этот приступ, чтобы избавится от нее. Зощенко был возмущен таким предположением, и поссорился со знакомой. И вот только теперь понял, что она была права. Конечно, Зощенко не притворялся сознательно, не играл приступ.  Это был НАСТОЯЩИЙ приступ, с НАСТОЯЩЕЙ болью и НАСТОЯЩИМ удушьем. Но у него была конкретная цель – избавится от этой женщины. Но на тот момент писатель и представления не имел, что это было так. Только осознавание, понимание вторичной выгоды симптома, его смысла во всей жизни помогли Зощенко понять, что тогда он на самом деле хотел порвать отношения с этой женщиной, и почему он хотел это сделать. И это при том, что она ему нравилась.

Поняв  закономерности работы психики, условных рефлексов, роли симптомов, Зощенко однажды решил проследить за течением своих сердечных приступов и не прибегать с лекарствам, купирующим боли. Вот как писатель описывает этот процесс: «И вот, когда все было распутано, когда страхи стали постепенно покидать меня, я проследил однажды за течением сердечного припадка, не подавляя его, не прибегая к лекарствам, я позволил ему возникнуть и действовать в той степени, какая раньше всегда страшила меня. Но теперь я контролировал и возникновение, и весь процесс и с удивлением обнаружил, что привычные симптомы со стороны сердца происходят от спазм желудка и кишечника. Эти спазмы не достигали значительной силы, но они давили на диафрагму, и явления со стороны сердца были результатом этого давления. Стало быть, снова за этим припадком лежал страх. И болезненные симптомы были простейшими симптомами страха. Развенчав этот страх, я убрал тяжелый хронический невроз сердца с той легкостью, как если бы его и вовсе не было».

Итак, Михаил Михайлович открыл, что он испытывает страх перед водой. Но в тоже время это породило новый вопрос: а откуда вообще мог взяться страх воды? Ведь всех младенцев купают, но  не все же после этого боятся воды. Зощенко  вспомнил принципы и механизмы формирования условных рефлексов. Он предположил, что вода как таковая не несла угрозу младенцу и сама по себе не пугала его, но была условнорефлекторно связана с чем-то, что действительно пугало младенца. Дальнейшие поиски показали, что предположения Михаила Михайловича были в принципе верны. Он ошибся только в количестве угроз. Их было несколько, и все они были переплетены между собой, а так же и с водой единовременными связями, так что один только вид воды по механизму условных рефлексов запускал реакцию страха.

Но ведь выработанный условный рефлекс, если он не подкрепляется чем-то, угасает.   Значит, в жизни Зощенко должна быть повторяемость ситуации, чтобы он боялся воды. И он обнаружил такую повторяемость. Ведь он постоянно «любил» находиться рядом с водой, смотреть на нее, отдыхать возле нее. Более того, от его хандры его лечили водой.  «Если вода была одним из элементов устрашения, одним из раздражителей в комбинации моего психоневроза, то какая же печальная и жалкая картина открывалась моему взору! Ведь именно водой меня и лечили!.. Боже мой! От одного этого лечения могла возникнуть тоска. Это лечение могло усилить конфликт, могло создать безвыходное положение».

Вопрос с таким лечением Зощенко решил просто: он перестал лечиться водой, перестал ездить на курорты. Он начал искать те опасности и угрозы, которые были в его детстве и с которыми была связана вода, и  без которых она не была бы предметом страха.

Михаил Михайлович снова обратился к своим сновидениям. Кроме воды, он часто видел во сне нищих. И во сне они тоже пугали его. А что, если нищий – это еще один условный раздражитель, как и вода? – подумал писатель. Чем может быть опасен нищий для ребенка? Анализируя сновидения с нищими, Зощенко осознал, что он конкретно боится на самого нищего, а его руки. Он понял, что рука – это и есть то, что он ищет: это второй условный раздражитель, символ того, что является угрозой. Ведь именно рука преследовала его во снах,  «хотела» что-то взять, отнять у него.  Эта страшная рука во снах была связана с водой. Так выявилась условнорефлекторная связь «рука-вода». Опасная рука наделяла опасностью и воду. Но какую угрозу несла рука? Чем она была опасно для младенца? Эта рука хотела что-то отнять. Но что? Вероятно, что-то очень важное. Зощенко стал искать, что это могло быть.

На пути поисков снова встал страх. И этот страх был еще сильнее тех, которые писатель испытывал раньше во время поисков причины своего недуга. Более того, он осознал, что и наяву испытывает страх: «Я понял, что этот страх я испытывал не только во сне. Я испытывал его и днем...

  Чем настойчивее Михаил Михайлович старался проникнуть в тайну «страшной руки», тем больший страх он испытывал. Страх стал появляться днем на улице, в трамвае, при встречах с  людьми и  исчезал, когда писатель заходил в свою квартиру. Зощенко пытался бороться с ним – подавить волей, иронией. Однако от этого страх становился еще сильнее.

Когда такие приемы, как подавление страха волей и иронией, не сработали, Зощенко стал просто убегать от страха. «Тогда я стал избегать улицы, людей. Почти перестал выходить из дому....  Необыкновенно слабый, я мотался из угла в угол, задыхаясь от ужасных сердечных припадков и от невыносимых спазм во всем теле. На моем письменном столе лежал листочек. Там были записаны сны, которые тревожили меня... Они говорили о тиграх, которые входят в мою комнату».

Михаил Михайлович решил исследовать сны про тигров. Они были страшными. У писателя неожиданно возникли ассоциации с рукой:  эта рука, как и тигры, тоже что-то берет, отнимает, хватает. Рука нищего, вора приобретала в ассоциациях Зощенко новые качества, свойственные дикому зверю — тигру, хищнику, убийце. Тут писатель  вспомнил давний сон:  темную комната,  икона  в углу, лампада. И из темной стены к Зощенко, еще почти младенцу,  тянется огромная рука. Эта рука уже над ним,  он кричит,  в ужасе просыпается, хочет вскочить с кровати, но не может - кровать затянута сеткой.

Михаил Михайлович решил, что основанием для такого сна могло послужить реальное событие, произошедшее с ним в этом раннем возрасте. Но что конкретно это могло быть? Что это за рука, и что она хотела забрать у ребенка? Вероятно, весьма дорогое, ценное, почти равносильное по ценности самому младенцу. Должно быть, питание. Скорей всего — грудь матери, та грудь, которая кормит младенца, дает ему жизнь, питание, радость. И вероятно,  эта грудь была отнята рукой.

Но что   именно могло случиться днем, что вызывало такой страх? Может быть, то, что бывает в жизни каждого младенца — рука матери отнимает грудь от его рта, отбирая пищу? Быть может, маленький малыш, устрашенный этим частым повторением, с  волнением следил за рукой, отнимающей грудь:  питание, жизнь, заботу, защиту, любовь?  Быть может, рука отца, однажды положенная на грудь матери, еще более устрашила ребенка?

Но такие мысли ничего не дали Зощенко. Эмоционально все было спокойно. Ведь в жизни каждого ребенка повторяется то же самое — рука отнимает грудь, наказывает, купает. И у других это происходит бесследно, не травмирует их, не оставляет ран. Значит, дело здесь не только в этом. Есть что-то еще.

Однажды ему приснился такой сон:  длинный,  очень светлый коридор со множеством окон. Он что есть духу  бежит по этому коридору. За ним кто-то гонится. Слегка обернувшись, он видит человека, в руке которого  длинный, блестящий, сверкающий нож. И этот нож занесен над писателем. Рванувшись вперед, он выбегаю из коридора во двор и падает на камни.

Зощенко сразу растолковал этот сон: окна коридора - это огромные светлые окна больницы, операционной; рука с ножом — рука врача, хирурга. Михаил Михайлович сразу же вспомнил давний рассказ своей  матери, о том, как писателю  в возрасте двух лет была сделана операция. Он нашел на теле шрам, который подтверждал этот рассказ. А ужас всего этого был в том, что операция двухлетнему малышу была сделана без обезболивания, без наркоза, в спешке. Началось заражение крови. Мать, услышав адский крик ребенка, потеряла сознание. Невозможно представить весь ужас и боль ребенка, когда его режут. Бедный малыш не понимал, зачем его режут. Он лежал с задранными кверху ножками, чувствовал адскую боль и видел руку с ножом. В его психике та самая рука, которая так часто отнимала у него грудь матери, теперь вооружилась ножом, чтобы резать, кромсать, терзать его.  И эта рука, вооруженная ножом, в этой же детской психике отождествилась с когтистой и страшной лапой тигра. Когти тигра и скальпель хирурга стали тождественными.

Так была найдено реальное и чрезвычайно жуткое основание для условнорефлекторной связи: страшнейшая боль при операции и страх - рука со скальпелем – когтистая лапа тигра – рука нищего. Все они были объединены единым аффективным комплексом: рука - это то, что несет боль, страх, смертельную опасность.

Наконец-то найдя первую причину возникновения страха, овладев методологией поиска, Зощенко «вышел на финишную прямую». Дальнейшие открытия причин своего недуга стали нарастать, как снежный ком. Он нашел второй очаг болезненного возбуждения и причину его формирования. Один путь ассоциаций вел  к уже открытым причинам и связям: боль-страх – рука-нож – тигры-лапа – рука, которая хочет отобрать материнскую грудь: забрать еду, жизнь, растерзать. Другая цепочка чрез руку вела к воде: ведь купала ребенка эта же рука. Вода стала ассоциироваться с рукой – угрозой, смертельной опасностью. Но нашлась и еще одна цепочка ассоциацией, связанная с материнской грудью, с едой.

 Однажды, кормя сына грудью, мать Михаила Михайловича испытала очень сильный страх. Дело в том, что этим летом были ужасные грозы, и они были почти каждый день.  Однажды днем  разразилась сильнейшая гроза. Молния ударила во двор дачи Зощенко. Была убита корова. Загорелся сарай. Ужасный гром потряс всю дачу. Это совпало с тем моментом, когда мать начала кормить сына грудью. Удар грома был так силен и неожидан, что мать, потеряв на минуту сознание, выпустила его из рук. Он упал на постель,  но неудачно, и как-то повредил руку. Мать пришла в себя, но всю ночь она не могла успокоить ребенка.

Итак, грудь матери уже таила для малыша опасность, несла ожидание чего-то страшного – руки, которая отнимет еду и причинит вред ребенку. И вот в  самый момент кормления раздается удар грома. Мать падает в обморок, малыш – на кровать, и повреждает руку. Вот оно - наказание за еду! Вот оно - доказательство опасности груди-еды. А поскольку грозы были очень часто, то вполне вероятно  то, что они могли несколько раз происходить в то время, когда мать кормила сына.  Таким образом, условный рефлекс  «наказания за еду» сформировался.

Вода и рука стали предметом устрашения. Грудь и в равной мере еда стали доставлять ребенку волнение, страх, иногда ужас. Конфликт возник на пороге младенческой жизни, «перед восходом Солнца», как выразился сам Зощенко.  Поразительное стечение обстоятельств увеличило этот конфликт, подтвердило «правильность» страхов. В чувствительной  психике младенца выстроилось доказательство их состоятельности и обоснованности.

Но  если грудь матери ассоциировалась  с едой, а еда с опасностью, то, чтобы рефлекс срабатывал, нужно его периодическое подкрепление.  Это подкрепление было. Им была  сама еда. Точнее, последствия стиля питания Зощенко. Он ел почти всегда стоя, крайне торопливо (ведь может «прийти рука» и отнять пищу), небрежно, «без чувства, толка, расстановки». Естественно, что плохо прожеванная пища плохо перерабатывалась и усваивалась организмом; вызывала спазмы, тошноту, болезнь желудка. Вот  «доказательства» «опасности» еды, подкрепление условного рефлекса. Так же, - стоя и торопливо, - Зощенко принимал ванну - действовал бессознательный страх перед водой.

Итак, причины были найдены. В чувствительной  психике младенца их условная связь стала необходимой и закономерной, которая подтверждалась в дальнейшей жизни: лечение водой сопровождалось ухудшением состояния, вода несла разрушения, наводнения, в ней тонули (доказательство опасности воды); еда сопровождалась спазмами, тошнотой, заболеванием желудка (доказательство опасности еды).

Эти раздражители действовали сначала на младенца, а потом уже и на взрослого человека с огромной, подавляющей силой, так как нередко они действовали сообща, почти одновременно, тесно увязанные между собой условнорефлекторными связями. И весь этот клубок находился в бессознательной сфере психики. Оттуда он действовал. Действовал через симптомы, болезни, невроз, приступы меланхолии.

Но было еще нечто, что ассоциацией связалось с материнской грудью. Для ребенка еда ассоциируется с материнской грудью, а грудь с едой. Но так происходит до определенного возрастного периода. Далее женская грудь – это символ женственности, любви, сексуальности. Но вот тот страх, который сформировался по отношению к груди как к еде, перенесся на грудь как символ сексуального. Зощенко открыл, что у него были проблемы и в любовных отношениях. Он  одновременно стремился к женщине, искренне любил, и в тоже время боялся! Боялся расплаты за любовь. Ему вспомнилось несколько случаев, «доказывающих» (для бессознательного) обоснованность такого страха. Он вспомнил сцену убийства, виденную в детстве - мужчина застрелил любовника своей жены. Карающая рука, вооруженная «громом», «ударом» (выстрел), покарала за женщину; Михаил Михайлович вспомнил девушку, которая бросилась в воду из-за любви; он вспомнил книги, в которых описывались убийства из-за любви, казни, отравления, поединки. Карающая рука — мужа, брата, отца — сопровождали образ женщины. Выстрел, удар, чахотка, болезни, трагедии — вот расплата за любовь, за женщину, за то, что не позволено. Он вспомнил историю о том, как впервые у него  возник сердечный припадок. Была вечеринка, банкет. На нем Зощенко целовался с сестрой милосердия. После банкета он уехал в деревню, где стоял его  полк.  Лег спать под утро, вспоминаю эту женщину. А в шесть часов утра первые бомбы упали на деревню, где стоял полк Зощенко: «...Едва я заснул, как страшный взрыв бомбы потряс дом. Мой мозг, быть может в то утро ослабленный алкоголем, воспринял этот удар как должное. Ожили давние инфантильные представления»,  - видимо, кормление грудью и грозы, о которых было сказано выше. Зощенко  почувствовал себя плохо, стал   задыхаться. Ответ организма был невротическим, бурным и  вместе с тем логичным и целесообразным — нужно было  разорвать едва начавшуюся любовную связь, чтобы не случилось чего похуже. Зощенко пришлось необходимым ехать лечить сердце. 

Таким образом,  доказательства смертельной опасности всюду следовали за любовью, за женщиной, подтверждали обоснованность страха Зощенко перед женщиной, любовью.

Вот такая картина, мозаика, сложенная из материала, хранящегося в бессознательном, предстала перед теперь уже сознанием Михаила Михайловича. Невозможно описать, каким кошмаром все это являлось, как это отравляло (а многим продолжает отравлять) жизнь. Страхи, в том числе -страх наказания, тревожные ожидания, болезни, тоска, хандра – все это преследовало Зощенко в течении многих лет, и все это следовала из нескольких условнорефлекторных связей, возникших в младенчестве и хранящихся в бессознательной сфере психики.

Но теперь,  найдя условнорефлекторные связи,  осознав причины этих страхов, признав и  приняв  целесообразность симптомов, Зощенко начал излечиваться от своей недуга, а заодно – от болезни сердца.

Это излечение произошло благодаря осознанию причины болезни, признания того, - как бы тяжело морально это ни было - целесообразности симптомов и болезни, их выгоды и  смысла: они позволяют убежать от опасности, не мучаясь укорами совести, стыдом за страх, боязнь: человек болен – какой спрос с больного?

Но как только приходит осознавание и признание выгоды симптома, так запускается процесс исцеления. Своим примером исцеления Зощенко продемонстрировал действенность того, что несколько позже Ф.С. Перлз определит фразой: «осознавание само по себе целительно».

Обратимся снова к Зощенко. Он писал: «Свет моего разума осветил ужасные трущобы, где таились страхи, где находили себе пристанище варварские силы, столь помрачавшие мою жизнь. Эти силы не отступали, когда я вплотную подошел к ним. Они приняли бой. Но этот бой был уже неравный. Я раньше терпел поражения в темноте. Не зная, с кем я борюсь, не понимая, как я должен бороться. Но теперь, когда солнце осветило место поединка, я увидел жалкую и варварскую морду моего врага. Я увидел наивные его уловки. Я услышал воинственные его крики, которые меня так устрашали раньше. Но теперь, когда я научился языку врага, эти крики перестали меня страшить.... Мое сознание контролировало его действия. Уже с легкостью я парировал его удары. Уже с улыбкой я встречал его сопротивление.  Тогда объятия страха стали ослабевать. И, наконец, прекратились. Враг бежал.... Однако отчего же пришло излечение? Какие механизмы были исправлены? Почему давние страхи простились с моей особой? Они простились со мной только лишь потому, что свет моего разума осветил нелогичность их существования. Эти страхи были увязаны с теми объектами, кои не были опасны в той мере, как это воспринял младенец. Разорвать эту неверную, условную, нелогичную связь — вот в чем была задача. Я разорвал эти связи. Разъединил подлинные беды от условных объектов устрашения. Придал этим объектам устрашения их истинное значение. И в этом и заключалось излечение. Отсутствие логики лечилось логикой».

В общем, можно сказать, что на этих словах  заканчивается основанная часть содержания книги Михаила Михайловича о собственном труде по исцелению. Можно только еще сказать, что сама эта борьба далась ему нелегко. Она достаточно вымотала его силы. Даже после того, как он нашел причины своего недуга, увидел временные связи и осознанием разорвал их, то после этого несколько дней «...валялся в постели с разорванным брюхом;... был убит, растерзан, искромсан, с тем, чтоб снова возникнуть из праха». Иногда появлялись привычные симптомы, но они уже не  сопровождались страхом.  Через несколько дней жизнь стала возвращаться к нему, и с большой быстротой.  Теперь каждый час, каждая минута его жизни наполнялись восторгом, счастьем, ликованием, которого  он не знал этого раньше. Он  впервые почувствовал   еды, запах хлеба; впервые понял, что такое сон, спокойствие, отдых. «Идите к своему страху, и он исчезнет. Вы пройдете через свое застывшее имплозивное «я», войдете в смерть и преодолеете ее, возродитесь к жизни и наслаждению», - писал известный гештальт-терапевт Джек Дауниг (Даунинг Дж. Сны и кошмары).

Вероятно, те, кто проходил сеансы психотерапии, сопровождавшиеся позитивными имениями, узнает в этих состояниях Зощенко и свои состояния.

После того, как к Зощенко вернулась жизнь, изменилась его личность, перед ним встала новая трудность: он не знал, как справиться со своими силами, куда направить энергию. Как танк он двинулся по полям жизни, рискуя смести всех и вся. Он испугался, что в таком состоянии он принесет людям больше беды, чем пользы, и что в своем прежнем – болезненном – состоянии он был не опасен другим. И писатель  встал перед выбором:   вернуться в прежнее состоянии или остаться в новом. Но если оставаться в новом, его нужно использовать конструктивно. Он снова взялся за перо, но уже осознанно: «Теперь мой разум был свободен. Я волен был распоряжаться как хочу. Я вновь взял то, что держал в своих руках — искусство. Но я взял его уже не дрожащими руками и не с отчаянием в сердце, и не с печалью во взоре. Необыкновенная дорога расстилалась передо мной. По ней я иду вот уже много лет. И много лет я не знаю, что такое хандра, меланхолия, тоска. Я забыл, какого они цвета».

                                                                              ****

В качестве заключения хочется отметить те основные принципы, приемы и механизмы, которые способствовали исцелению  М.М. Зощенко.

Осознавание. Ф. С. Перлз говорил, что осознавание само по себе целительно, а опыт Зощенко показал это еще задолго до высказывания Перлза. Сам Михаил Михайлович неоднократно в книге указывает на осознавание как на главный фактор в своем исцелении. Хотя учение академика И.П. Павлова и анализ сновидений  являлись для писателя важнейшими объяснительными и поисковыми средствами, в качестве практического средства исцеления явилось осознавание. Яркий конкретный пример – это излечение от сердечных приступов. В этом примере узнается прием гештальт-подхода: фокусирование на переживаемых ощущениях в теле, или «перевод застывшей хронической ситуации низкой интенсивности в острую ситуацию высокой интенсивности» через предписание - «побудь с этим (в этом)».

Попытка преодолеть недуг и страх «активными» способами: лечением, игнорированием, избеганием, иронией – не имели успеха. И только когда Зощенко избрал путь изучения и принятия своего недуга, последний был излечен, а страх ушел.  И все это произошло как бы «само собой». Думается, что не трудно увидеть в этом положение парадоксальной теории изменений А. Бейсера.

Важно отметить, что речь в данном случае идет не об интеллектуальном инсайте, но о том осознавании, которое является проживаемым в целом опытом, т.е., тем, о чем писал Тод Берли: «Непосредственность проживания опыта как такового является самой важной переменной для функциональных изменений... Инсайт-образующие опыты», способствующие трансформации наивысшей осознанности через переживание непосредственного в реальный жизненный опыт, скорее всего, приведут к самым значительным функциональным изменениям. Поэтому важно полное исследование непосредственного опыта, ведущее к осознанности».  Зощенко совершил и завершил это полное исследование.

Отношение к симптому. Зощенко открыл для себя психосоматический подход к работе с симптомом, при котором симптом рассматривается как показатель нарушения качества жизни, маркер  глубоких  личностных проблем. Зощенко благодаря осознаванию нашел вторичную выгоду симптома и его смысл в своей жизни. В результате такого осознавания и принятия симптома, последний стал не отвергаться как нечто вредное и не имеющее отношение к личности, но вошел в структуру личности как маркер нарушения контакта со средой, что позволило пойти дальше в исследованиях причин недуга.

Роль эмоций. Эмоции являются «третьей сигнальной системой», которые сигнализируют о внутреннем состоянии организма или личности. Зощенко неоднократно  указывал в книге на страх и смех как на показатель правильного направления в  исследованиях причин своего недуга. Чисто интеллектуалистский подход к ассоциациям способен привести человека куда угодно, уведя тем самым от искомого. Эмоции же, возникающие при ассоциативном поиске,  - страх, смех, какие-либо телесные проявления: почесывания, зевания, покраснение кожных покровов и т.п. - показывают, что поиск идет в верном направлении.

Ответственность.  Собственная ответственность, собственные волевые усилия, качества и сила личности в деле исцеления. Писатель не смирился со своим недугом, его не остановил страх, который так часто стал нападать на него. Все свои высшие моральные качества как человека  Зощенко направил на борьбу за собственное психическое и соматическое здоровье, на реконструкцию качества жизни - «Не важно, что из меня сделали другие. Важно, что я сам теперь из этого делаю» (Ж.П. Сартр).

 Кроме того, приемы, применяемые Зощенко, созвучны приемам будущего когнитивно-поведенческого подхода А. Бека: осознать иррациональные установки, убеждения, верования; вывести их в сознание, разрушить их иррационализм и ошибочность логикой, опровержением противоположными эмпирическими примерами.