Крылья за спиной.

Всё ваше тело - от кончика одного крыла до кончика другого - есть собственно мысль, воплощённая в форме, доступной вашему зрению. Разорвав путы, связывающие вашу мысль, вы разорвёте и путы...

Ричард Бах. "Чайка по имени Джонатан Ливингстон"

...Она всегда была скромной милой девочкой. Про нее говорили : "Уступчивая. Послушная. Не капризная". Она была такая.... Удобная , что ли, для воспитания. Вот оно, нашлось для нее то самое слово! Она, Лиза -  Удобная  для своих родителей дочка. Просто Мечта! Гордость мамы-папы! Скажешь этому ребенку "нельзя", и ничего нет более святого для нее, чем слушаться.

Лиза и правда, изо всех своих детских силенок хотела быть хорошей дочкой. Она любила свою  мамочку всем сердцем, всем своим детским, наивным, огромным горячим сердечком. В детстве Лиза прочитала сказу о волшебнике измурудного города. Летом, темными вечерами, она часто представляла себе шелковое сердце Железного Дровосека, и слышала звук, тук-тук. Она  слышала,  как стучит подаренное Гудвином сердце,  когда, например, Дровосек ходит в Лизином сне.

Её собственное сердечко тоже могло стучаться сильно - сильно. Например тогда, когда Маленькая Лизаветка в своем босоногом детсве бежала со всех ног обнять свою мамочку. А еще... А еще тогда, когда мамочка не распахивала руки, а  совсем не хотела обнимать свою дочку, а даже наоборот, собиралась поругать  малышку за какой нибудь поступок.

В эти моменты Лиза, как все детки, которым "должно быть стыдно", опускала голову, шмыгала маленьким носиком и пыталась унять бешеный стук своего сердца. Она закрывала его своими плечиками, почти закутываясь в них, лишь бы унять этот стыд и этот стук.  Тук-тук... Тук-тук-тук... Эх, если бы ее обняла сейчас ее мамочка, руки бы маленькой Лизы распахнулись и маленькое детское сердечко прижалось бы к большому ласковому сердцу мамы. И стало биться нежно, медленно, в такт  маминому сердцу.

Ее Мама была ласковой. Точнее, Мама могла быть ласковой. Она бывала ласковой и нежной в те моменты, когда Лиза была послушной и делала, "как мама скажет",  не пытаясь  злить её и раздражать, переча.

Оказывается, послушной быть не так то уж легко! Лиза сделала это открытие очень рано, и даже гордилась своей хорошо проделанной работой по послушанию. Легко ли быть послушной, когда на самом  деле хочется гулять, а мама говорит, пора есть кашу. На самом деле хочется надеть сандалии, а мама говорит, ботинки.

Лиза горда собой за то преодоление непослушания, и в то же время приходится нести расплату - кушать свою кашу.  В эти моменты какая то тоска лежит на сердце как тяжелая плита, однако, это более терпимо, чем тот бешеный "тук-тук", когда мама ее ругает.

Ее тоска бывает не всегда, только тогда, когда надо слушаться. Пересиливать  себя. Какая это, оказывается, тяжелая эта ноша - быть исполнителем чужих желаний!  Плечи опускаются под тяжестью упавших во всех смыслах рук,  морально, эмоционально и физически упавших, а вот спина, она  послушно горбится под непосильной эмоциональной ношей.

"Не горбись!", - говорит ее мамочка. Лиза рада бы послушаться, но пережить стук сердца Железного Дровосека в открытой незащищенной плечами груди выше ее сил.

"Мам, я сердитая кошка!", - говорит Лиза и выгибает , горбит спинку еще больше. Ее нежное шелковое сердечко теперь в домике, за плечиками, далеко между лопатками, под жестким панцирем спины, жесткой от постоянного преодоления себя.

Она мало помалу привыкает. Она уже привыкла прятать свое сердце. Только не надо чувствовать. Это больно. Когда все гладко- вот и хорошо. Главное - быть послушной. Не конфликтной. Вот как просто получить любовь. Всего то надо  слушаться. А сердце - что? Оно больше не стучит тревожно, ведь Лиза выполняет волю мамочки, которая знает, как все надо делать правильно.

Всего то и надо, что Задвинуть подальше за спину свои желания, тогда не будет больно. Не так больно будет поступать не так, как как положено, как велено, как правильно. Правильно- быть удобной. Для всех. Такова формула любви. Как оказалось. Её личная детская  формула любви к своей дорогой, очень зависимой от мнения окружающих мамочке. "Что тетя про тебя подумает?", - извечный мамочкин вопрос, который ставил Лизу в тупик, но мамин тревожный вид заставлял её поступать так, чтобы все тети в окрестностях думали про нее "как положено", а еще могли поставить её в пример собственным бестолковым девочкам, о которых, кстати, её мамочка не думала вовсе.

Свое мнение, свои желания, свои мечты Лиза будто бы сложила в рюкзак за спиной. Задвинула их подальше, спрятала в "дальний уголок своей души", за спину, под лопатки. Их оказалось так много, что "рюкзак"  получился увесистый, его тяжесть читалась в округлой спине девушки. Девушки, такой милой, необыкновенно, роскошно красивой, несмотря на сутулость.

От нее, от Лизы, так и веет теплом и уютом. Она простит, примет, оправдает, проглотит. Отправит все обиды и несправедливости в заплечную суму, усиливая кифоз собственного позвоночника, глаза спрячет  за стеклами очков, чтобы никто не видел капелек слезинок. Иной раз и глаза то смотреть не хотят на всю эту несправедливость, очки вот помогают. Иной раз кажется, вся тяжесть мира притаилась за этими хрупкими плечами.

Когда она впервые пришла на массаж, мастер в шутку назвал ее спину черепашьим панцирем. "Ну, нет", - подумала Лиза, - "какая же я Черепаха?  В том мультике о Львенке Черепаха, и правда, была в очках, однако, самой Лизе было далеко до такой беззаботности, с которой мультяшный персонаж пел песни и катал на спинке Львенка. Черепаха из мультика нежилась на солнышке, "балдела"  по полной программе, радовалась жизни от заката до рассвета, делала что хотела, а один раз даже сняла свой черепаший панцирь, оставшись в миленькой тельняшке.

Лизин же панцирь на спине никак не поддавался массажисту. Спрессованные неимоверным давлением огромной силы воли девушки, ее "хотелки" создали броню, непробиваемую пальцами.  Живой щит из сухожилий, мышц, натянутых канатов, якорей, веревок жил, так плотно привязал её лопатки , и  этим так надежно защитил   её шелковое  сердце.

 "Ну, да, я в домике!", - думала Лиза, - "а то, что мастер сказал про сложенные ( или сожжённые??? Или подрезанные)  "крылья", про неподвижные лопатки, так Лизе в домике же лучше же! Ведь безопаснее, не правда ли?" . Лиза хранила верность этой правде долгие годы. Ни упорный труд массажистов , ни их слезы отчаяния , ни их мольбы и реки их же пота над Лизиной спиной не выпрямили ее позвоночник, и не распаковали ее крылья. Пока не....

Пока не.... Почти что каждый раз любой вопрос, проблема, любая неприятность упирается в не готовность платить.

Чтобы от чего то избавиться или что то получить, нужно внести свою плату за это. И это - не деньги за работу массажиста. Он, "механический" массёр,  выполняет свою часть работы, давая облегчение мышцам, которые, как на посту, несут круглосуточный дозор, держа "рюкзак" с обидами.

Плата - это Личная работа по освобождению Собственного  "рюкзака" от завалов. Плата - это Собственная готовность быть неудобной, быть неугодной, плата - это риск быть отвергнутой. Плата- готовность испытать Боль. Жесткий панцирь защищает чувства. Боль не слышна через него. Правда, не слышны и более тонкие ощущения, такие , как любовь, свои желания и прочее. Чтоб их услышать наконец, требуется готовность услышать боль.

Не обязательно терпеть ее. Есть способы преодолеть, избавиться от боли. Но Лиза пока не знает, как с ней справляться. Она умеет только не чувствовать её эту боль, блокировать рецепторы души, заморозить свои чувства вовсе, дать себе анестезию и не замечать ни боли, ни Любви.

За Позволение себе чувствовать требуется заплатить усилиями по изменению своего поведения. Дорогу своей жизни можно выбирать, Как оказалось... К удивлению...  Это и есть плата за свободу. Принять ответственность за то куда идти,  в сторону любви или в сторону боли, или  оставаться соляным столбом под добровольной анестезией.

И вот она уже роняет первые слезы под хищными пальцами массажиста, вгрызающемся в ее защитный панцирь, ее пронзает жгучее желание остановить процесс, и она кричит в лицо мастеру свое первое "нет!" .

И жесткие пальцы уступают место тёплым мягким ладошкам, ее гладят так, как она того  хочет. Удивление. Шок. Оказывается, можно просто попросить? Оказывается, терпеть не обязательно? Оказывается....

Оказывается, если впереди себя поставить свое "нет" на страже границы своей личности, свое горячее сердце можно не закутывать в свои собственные свернутые крылья.

Единственный объективно существующий закон - тот, что дает освобождение, - ответил Джонатан. - Других законов нет.

Ричард Бах. "Чайка по имени Джонатан Ливингстон"