Пир во время Чумы как преодоление экзистенциального кризиса

Владислав Лебедько, Марина Фанкухина

Пир во время чумы и экзистенциальный кризис

В этой статье мы предлагаем рассмотреть одну из маленьких трагедий А.С. Пушкина «Пир во время чумы»  как путь преодоления экзистенциального кризиса. Экзистенциальный кризис — это состояние тревоги или чувство глубокого психологического дискомфорта при вопросе о смысле существования. Наиболее распространён в культурах, где основные нужды для выживания уже удовлетворены. Возможные причины экзистенциального кризиса: чувство изолированности и одиночества, осознание собственной смертности, или осознание отсутствия загробной жизни; или осознание, что собственная жизнь не имеет цели или смысла, ни сверхъестественного, ни просто кроме как жизнь ради жизни.

Итак, приступим к рассмотрению сюжета данного произведения. В городе эпидемия. Болезнь косит всех подряд. То тут, то там проезжает телега с мертвецами. В центре города на площади пируют  мужчины и женщины. Кто эти люди?.. Немногие выжившие, пьют вино, читают фривольные стихи, танцуют грязные танцы, наполненные багровым экстазом. 

  Итак, что мы видим. Первый бокал поднят за Джаксона. Он умер от чумы на днях.

Скорее всего Джаксон является олицетворением обычного человека, стремящегося к хорошей жизни, боящегося смерти, боли… за ним можно увидеть обыденное сознание среднестатистического обывателя. Если посмотреть на чуму как на некую сущность, у которой есть цель и причина действий, то она должна находиться в существенном недоумении взирая на эту компанию. Вальсингам и пирующие уж очень отличны от прочих людей в этом напуганном и скорбящем городе. Необходимо признать наличие тонкого различения у чумы, которая видит не просто людей примкнувших к пиру, но и отличает людей, смело взглянувших в глаза бездне, проявивших свой дух.  Итак, Джаксон олицетворяет обыденное сознание… По правде и  по совести нечего сказать про обыденное сознание, и поэтому первый тост Вальсингама поминает его молчанием.

  Какое же символическое значение скрывается за этими событиями. Чума – как теневой аспект великой матери, смерть с её неизбежностью и безучастностью врывается в сознание человека. Привычная рутина уже не спасает от столкновения с неотвратимым, всё то, что казалось важным доселе, теряет всякий смысл, оставляя лишь внутренний вакуум, ужас, сея безумие.

  Возглавляет застолье почтенный председатель Вальсингам, с ним спутницы его: Мэри и Луиза. Вальсингам предлагает Мэри исполнить печальную песню, дабы потом предаться ещё большему веселью, и она это делает. Что делает Мэри? Она поёт песню о любви и смерти. Удивительно видеть поэму в поэме, песня изложена в ином поэтическом размере. В данном случае, это может говорить о том, что Мэри находится в трезвом рассудке и не поглощена отчаянием или буйством.  С психоаналитической точки зрения это можно интерпретировать как проявление Эго, противостоящего экспансии коллективного бессознательного, что в свою очередь характеризуется как невроз .

  А вот на примере Луизы мы видим иное: её буйный вакхический танец завершается видением телеги с трупами и обмороком в результате, что является инфляцией психического, т.е. психозом. Здесь мы можем наблюдать иллюстрацию к теории Юнга о трансформации анимы. Стоит отметить, что у Вальсингама умерла мать, что символизирует освобождение от материнского комплекса, действительно, устроить такой пир способна личность свободная от предрассудков. Свободная от материнского комплекса анима имеет следующие ступени развития: Ева (инстинктивная, импульсивная), Елена (эмоциональная), Мария (добродетельная), София (Мудрая). Таким образом в архетипическом смысле Луиза проявляется как Ева или Елена, а Мэри как Мария или София. Взрослое эго (Вальсингам) выбирает Мэри (Марию):

                                                       «Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,

                                                         По языку судя, мужское сердце.

                                                         Но так-то – нежного слабей жестокий,

                                                         И страх живёт в душе, страстьми томимой!..»

   Оказывается, что возникновение экзистенциального кризиса, в данном случае, явилось катализатором в процессе трансформации анимы и преодоления материнского комплекса.

   Продолжим наше повествование. Внезапно, среди пирующих появляется священник и начинает  их стыдить и призывать прекратить безбожное веселье.   Он обращается к Вальсингаму, упрекая его воспоминаниями об усопшей жене и матери. Старик поражён присутствием Вальсингама на пиру и стремится вразумить его, дабы тот покинул «пир разврата» и следовал за ним.

   С психоаналитической точки зрения, священник является олицетворением отцовского комплекса, призывающего Эго (Вальсингама) обратиться к патриархальным ценностям западноевропейского общества, что в психоанализе называется – перенос. «У мужчин положительный отцовский комплекс очень часто создает определенную доверительность в отношении к авторитету и отчетливо выраженную готовность признать любые духовные догмы и ценности; у женщин же он вызывает наиживейшее духовное вдохновение и интерес. В сновидениях отцовский комплекс всегда воплощен в фигуре отца, от которого исходят запреты, мудрые советы и убедительные осуждения» (CW 9i, par. 396) ( Из книги Зеленского В. Словарь аналитической психологии). Отметим, что явление священника оказывается целебным в данном случае т.к. напоминает об присутствующих границах, что и способствует их разрушению.  Перенос не происходит, Вальсингам отвергает предложение священника, функции Эго сохраняются, не подвергшись регрессии. На данном этапе можно говорить о полном преодолении Суперэго - отцовского и материнского комплексов. Примером тут будет попытка человека в кризисной ситуации удариться в религию, вступить секту, пойти путём аскезы и ограничений, в общем, избрать любой путь перекладывания ответственности на некоего высшего отца, требующего взамен лишь воли и послушания, с последующим разочарованием или отвержением этого пути.   Иллюстрацией к этому процессу является гимн чуме, исполненный Вальсингамом, кульминацией которого стали такие строки:

                                   « Есть упоение в бою,

                                   И бездны мрачной на краю,

                                   И в разъярённом океане,

                                   Средь грозных волн и бурной тьмы,

                                   И в аравийском урагане,

                                   И в дуновении Чумы.

                                                    *

                                   Всё, всё, что гибелью грозит,

                                   Для сердца смертного таит

                                   Неизъяснимы наслажденья –

                                   Бессмертья, может быть, залог!...»

Что же происходит с человеком в этот момент?  Эго принимает экзистенциальный вызов, и гимн чуме предстаёт как гимн величию духа человеческого. В этом месте воплощённый дух человеческий осознаёт, что всё, что он порождает, обречено на погибель. Эго и коллективное бессознательное перестают бороться, становясь единым целым, что и является результатом пути индивидуации, встречей с самостью.

Итак экзистенциальный кризис преодолён и что же произошло? Какие изменения во внутренней жизни человека спровоцировали столь глубокие трансформации? Чтобы ответить на эти вопросы стоит вернуться к началу нашего путешествия и попробовать увидеть, что же стоит за экзистенциальным кризисом как таковым.  В поэме Пушкина, возникновение кризиса олицетворяется охватившей город чумой, т.е. смертью, предстающей теневым аспектом Великой матери в архетипическом смысле и Танатосом в психоаналитическом. Также стоит упомянуть образ Чумы, подаренный нам Вальсингамом в его гимне:

                                         «Когда могучая Зима,

                                         Как бодрый вождь ведёт сама

                                         На нас косматые дружины

                                         Своих морозов и снегов,-…»

Что стоит за этим образом? В этих строках явно прослеживается присутствие Мары, славянской богини, уносящей жизни и несущей болезни, также её часто ассоциируют со сказочным образом Снежной королевы.  О чём говорит нам присутствие этих архетипов? Для человека они часто являются сигналом анестезии, замороженности  глубоких чувств, потери контакта с жизненной энергией. Тут же мы можем говорить и о присутствии блокировки энергии в пупочном объёме и соответственно недогруженности в грудном (имеется в виду объёмно-пространственная модель человека).  Выходит, что преодоление отцовского и материнского комплекса (пусть даже в каком-то ограниченном контексте), способствовало снятию блокировки в пупочном объёме: произошло принятие ответственности, освобождение собственной воли, проявлению самостоятельности в принятии решений и.т.д.

 Давайте обратимся к последним строкам гимна Чуме:

                                   И девы - розы пьем дыханье,

                                   Быть может… полное Чумы!

Что это значит? В первом приближении речь идет о любовной связи, что уже намекает нам на явление Эроса. В алхимии роза символизирует мудрость. Конечная стадия трансформации Анимы – София, так же означает мудрость. Кроме того роза это возрождение духовного после смерти тленного, что весьма уместно в поэме о чуме. В греко-римской традиции роза - торжествующая любовь, радость, красота, желание; эмблема Афродиты (Венеры). Анима является, по сути, Психеей мужчины, и ее союз с Эросом более чем желателен.

Принятие того, что любое творение обречено на погибель, означает принятие Танатоса, и парадоксальным образом его родного брата – Эроса.

Телесно это говорит об исчезновении недозагруженности грудного объема, «анахаты», о чем косвенно говорит фраза «пьем дыхание» - некое указание на связь грудного и пупочного объема. Полноценная работа грудного объема, этой розы Афродиты, означает возрожденную способность любить - принятие Эроса.