В практике работы с случаями любовной аддикции невозможно продвинуться ни на шаг, пока не будет выправлена моральная оценка ситуации. В сознании преследователя все перевернуто вверх ногами: преследователь считает себя невинной жертвой, а жертву своего преследования - злодеем, достойным общественного порицания. И это не случайно, ведь подобный подход в моральной оценке ситуации привит ему с молоком матери.
Сейчас в Новосибирске разворачивается история - идеальная иллюстрация для такого вывернутого, абсурдного подхода. Молодой человек влюбился в коллегу с работы. Начал преследование. Получил отказ (девушка была несвободна, никаких поводов не давала). Дальше влюбленный молодой человек превратил ее дижнь в ад: преследовал, угрожал, запугивал - и, как венец истории - подстерег ее у дома, облил помоями, заснял это на камеру и опубликовал свой геройский поступок в соцсетях, рассчитывая на общественную поддержку и порицание "жестокой твари" (лексика героя). Долгое время, даже когда поток угроз и оскорблений стал запредельным, жертва не писала заявление в полицию: не считала себя вправе. Не понимала, как верно оценивать все, что с ней происходит. Отчасти считала себя виноватой. Почему же жертвы настойчивого преследования на почве любовной аддикции (особенно как в этом случае, когда фигурантов не связывают даже приятельские отношения, они просто коллеги) оказываются полностью дезориентированными, изолированными, лишенными права попросить о помощи? Потому что общество настолько романтизирует любовную аддикцию, что не замечает, когда она уже становится криминалом?
Припомните все песни, где поется о негодяях, разлюбивших, или никогда не любивших бедняжечек, - несть им числа. А теперь назовите хоть одну песню "Господи, как мне страшно, чего ему от меня нужно, уйди из под моих окон, чужой человек". Оленька охотится за беднягой Самохваловым (счастливым в браке), и все горячо на ее стороне. Серьезно: наша культура построена на воспевании любовных страданий. Несчастная любовь - повод испытывать злость к "жестокому", "холодному", "злому", "безжалостному" объекту несчастной любви. Повод его преследовать. Повод отомстить. Жестоко отомстить.
Общество колеблется, но в целом - на стороне преследователя/преследовательницы "что с мужиком сделала"/"до чего бедняжку довел, гад". Жертва преследований на почве любовного психоза оказывается в изоляции, ее осуждают, более того - она сама не совсем понимает, что в реале происходит.
Подобная безнаказанность и агрессора доводит до безумия: через некоторое время он оказывается в персональном аду (непонятно, я ведь все делаю правильно: люблю изо всех сил, и изо всех сил добиваюсь, не останавливаясь ни перед чем - так ведь в песнях поется, надо делать? - почему же мне все хуже и хуже?). Нас с детства воспитывают в мысли: виноват тот, кто не в силах ответить на вспыхнувшее чувство. Факт, что кто-то страдает от любви к вам - делает вас ответственным за все, что в дальнейшем произойдет с этим человеком. Это вас надо вразумить, именно вас надо поймать, заставить, проработать на общественном собрании. При этом мысль о насильственном союзе с чужим человеком для нас кажется абсурдной и пугающей.
Это противоречие вполне уютно уживается в нашем сознании, прорастая периодически вот такими жутковатыми цветами (девушка права: спасибо, что помои, а не кислота).
Задача любого психолога, работающего с любовной аддикцией, состоит в том, чтобы поставить ситуацию с головы - обратно на ноги, помочь агрессору, уверенному в том, что он - жертва, увидеть свою реальную роль, переоценить свои поступки, ужаснуться от них, испугаться, испытать отвращение к такой модели поведения. Это невероятно сложная задача именно потому что с детства всем нам вдалбливается абсолютно абсурдная моральная оценка подобных ситуаций.