Терапевтические новеллы: День, когда мой психотерапевт покончил с собой

«С тех пор как я принял начальство, – может быть, вам покажется невероятным, – все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком».

Н.В. Гоголь «Ревизор».

В тот день, когда я узнала, что мой психотерапевт покончил с собой, я летела к нему в офис на такси, потому что страшно опаздывала, а доктор Х. был из тех, кто любит припоминать вам ваши оплошности. В квартале от его офиса мы попали в пробку, и остальной путь я пробежала, обливаясь потом под своим тяжёлым пальто (был январь). Когда я ворвалась в парадную, меня остановил молодой консьерж. Он указал на жёсткое кожаное кресло и предложил мне присесть, а сам остался стоять.

«Извините, мне жаль, что никто не предупредил вас, – начал он, – но, как бы это сказать…». В общем, доктор Х. умер, ушёл из жизни. Хотя консьерж говорил с запинками, было очевидно, что он произносил эту информацию уже несколько дней. У него оказались наготове носовые платки, когда я неожиданно для себя разрыдалась.

А потом он сказал, что доктор наложил на себя руки, и это был второй шок, заставивший меня испытать ошеломляющее чувство, будто я узнала слишком много. Но поскольку у доктора Х. не было напарника или секретаря, никто не мог научить молодого консьержа, что стоит говорить пациентам психотерапевта, а что нет. Ему просто дали распечатанный на принтере список пациентов, куда он занёс никому не нужную информацию обо мне, сообщив, что дочери доктора, вероятно, свяжутся со мной по поводу предстоящих похорон.

Мне было двадцать пять, и я с переменным успехом, то бросая, то возобновляя, чуть больше года проходила терапию у доктора Х. У него была лицензия, дававшая право выписывать медикаменты, и по сути это было всё, что он делал – выписывал таблетки. Обычно он прописывал курс антидепрессантов, а потом нейролептики, чтобы справиться с побочными эффектами от антидепрессантов, а ещё через какое-то время курс амфетаминов, чтобы я могла вновь сосредотачивать внимание, а после снотворное, когда возбуждение от приёма амфетаминов не давало мне уснуть…

Надо отдать должное, большую часть времени это работало: я больше не рыдала, когда мне приходилось говорить о своих чувствах, не валялась сутками в кровати, не имея ни сил, ни желания выбираться наружу, но каждый раз обещая себе, что завтра будет лучше. Я была на ногах и даже довольно-таки продуктивна, но эта продуктивность сильно смахивала на движения робота. Периодически моё сердце билось словно сумасшедшее, а дыхание было сдавленным, и мне не хватало воздуха, ожидание делало меня нервной и раздражительной, а по утрам я не всегда понимала, где нахожусь.

Я бы не посоветовала своему другу следовать моему примеру, но когда ты в депрессии, ты перестаёшь быть себе другом. А разве это не главное сопротивление началу терапии? Проблема в том, что к тому времени, как ты осознаёшь необходимость обратиться за помощью, ты уже находишься в таком состоянии, когда не можешь отличить адекватную поддержку от неадекватной. Ты всегда, всегда рискуешь оказаться в плохих руках.

"Когда ты в депрессии, ты перестаёшь быть себе другом. К тому времени, как ты осознаёшь необходимость обратиться за помощью, ты уже находишься в таком состоянии, когда не можешь отличить адекватную поддержку от неадекватной".

Доктор Х. выглядел примерно на пятьдесят, был невысокого роста, широкоплечим, и, скорее всего, подкрашивал волосы. Его офис располагался на первом этаже жилого дома, и я думаю, что он жил там же, в отдельной комнате. В приёмной лежали журналы трёх-четырёх месячной давности. Там не было успокаивающей музыки или навевающих скуку новостей по радио, зато из-за закрытой двери громыхали звуки песен фолк-музыканта Брюса Спрингситна. Подоконники в офисе были уставлены слепками черепов.

Мы встречались раз в месяц, и разговор был коротким – он уже держал наготове свой блокнот с рецептами. Однажды он спросил о подробностях моей недавней автомобильной аварии. Он представлял для меня такой непререкаемый авторитет, что я не смогла уверенно ответить, что не было никакой аварии. Оказалось, он в это время думал о другом клиенте. А в другой раз он спросил, узнаю ли я женщину на чёрно-белой фотографии, висящей на стене. Это была молодая Мариэль Хемингуэй, внучка знаменитого писателя, сфотографированная в ночном клубе «Студия 54».

– Догадайся, кто сделал это фото? – сказал доктор Х., и эти подробности до сих пор заставляют меня чувствовать смущение.

Я нашла доктора Х. через интернет и сразу же, через онлайн форму, записалась на приём в своё «обычное» время – между полуночью и пятью часами утра, когда я понимала, что мне нужна помощь, и была способна что-то предпринять. Я училась на последних курсах университета и кое-что писала, тогда ещё не зная, что это станет моей первой новеллой. Я была полностью поглощена мыслями о своём возможном успехе или провале и в то же время чувствовала вину за эту зацикленность на себе и своих проблемах. Я стала избегать других людей, избегать далеко отходить от своей кровати, которая давала мне некоторое чувство безопасности и покоя, и спала так много, что чувствовала себя уставшей и измотанной.

Да, с помощью таблеток доктора Х. я стала более или менее функционировать, но едва ли это стоило того стыда, который на меня обрушился по поводу того, КАК я функционировала. Я понимала, что подход к терапии доктора Х. был безответственным, а он сам – как минимум обленившимся, как максимум опасным, поэтому я никому об этом рассказывала. Когда я приходила в аптеку с ворохом выписанных доктором Х. рецептов, у продавца лезли глаза на лоб. Так что, когда доктор Х. покончил с собой, это было своего рода возмездие – шокирующее, но логичное окончание деструктивных отношений, покрытых тайной и мраком.

Когда доктор Х. умер, я обратилась к другому специалисту, которого тоже нашла онлайн, и он попросил мена рассказать о сновидениях. Я сказала, что не могу вспомнить ни одного сна, на что он ответил, что я защищаюсь и сопротивляюсь. Я решила к нему не возвращаться и отвыкать от медикаментов с помощью своего собственного непрофессионального метода, который я абсолютно точно никому не рекомендую. Год спустя у меня было обострение депрессии, и именно тогда я встретила своего первого хорошего психотерапевта, который предположил, что у меня расстройство настроения под названием дисфория, которое ещё иногда называют «синдром Иа» в честь меланхоличного ослика из сказки «Винни Пух». Насколько я понимаю, это склонность видеть всё в мрачных, серых тонах, которая усугубляется различными неприятностями и создаёт повышенный риск развития депрессии. Понимание этого не устраняет проблемы, но помогает лучше с ней справляться.

Была одна встреча с доктором Х., которая сильно отличалась от остальных. У меня были проблемы с мужчиной, с которым я тогда встречалась, и это настолько волновало меня, что я осмелилась отойти от установленного доктором Х. сценария сессий.

– Есть один парень… – начала я сбивчиво, предвидя, что доктор Х. меня остановит. Всё же я надеялась увидеть интерес и удивление в его глазах. Но там ничего не было. Что может быть удивительного в желании двадцатипятилетней девушки поговорить о любви? Проблема в том, пыталась объяснить я, что, как мне кажется, я вкладываюсь в отношения больше, чем он.

Доктор Х. молчал, постукивал пальцами о пальцы, а потом сказал:

– Очень редко встречаются отношения «пятьдесят на пятьдесят». Если получается «шестьдесят на сорок» – это уже неплохо. Хуже, когда «семьдесят на тридцать», тогда это вообще не работает.

Самая долгая наша беседа, минут двадцать от силы. Однако я периодически вспоминаю об этом уроке математики, знаете ли, когда человек кончает с собой, его слова приобретают какой-то вес. Правда в том, что доктор Х. был козлом. Я так считаю. По крайней мере, со мной. Но в то же время он был человеком, и его тараканы в голове были намного круче, чем мои. И теперь я думаю о нём больше, чем если бы он продолжал жить и снабжать препаратами весь район. Мне интересно, какие таблетки он выписывал самому себе, или он принимал всё, что можно? Ещё я думаю о его дочерях, которые с ним не общались. И о том, что если он был в отношениях «семьдесят на тридцать», то это объясняет его полную неспособность помочь кому бы то ни было и в первую очередь самому себе.

Оригинальная история от писательницы Julia Pierpont для The Guardian.

Иллюстрации в тексте: Rob Dobi