Соматизация травмы в детском возрасте: случай из психотерапии

НА СОМАТИЗАЦИЮ ПСИХИЧЕСКОЙ ТРАВМЫ

Я хочу представить один случай из психотерапии, который отражает особенности влияния первосцены на соматизацию психической травмы и проливает свет на некоторые психосоматические источники происхождения такого заболевания как ложный круп.

Для начала введу несколько понятий из сферы психоанализа.

Как отмечают некоторые исследователи работ Фрейда (например, Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис, 1996), понятие первосцены встречается у З.Фрейда еще в 1897 году в одной из рукописей, посвященных толкованию сновидений. Затем это понятие было развито в работе «История одного детского невроза» (Фрейд, 1914), а окончательное оформление получило в статье «Человек с волками» (Фрейд, 1918).

Под первосценой Фрейд понимал воображаемое или реальное наблюдение ребёнком сексуальных взаимоотношений между родителями, и связанные с этим наблюдением или фантазией эмоции, переживания, понимание происходящего.

Как было установлено самим Фрейдом и теми, кто исследовал представления о первосцене позднее (В.Райх, 2000; М.Кляйн, 1997), ребенок интерпретирует первосцену как акт агрессии отца в отношении матери, ощущает принуждение и доминирование отцовской фигуры над материнской. Также ребенок переживает одну из таких реакций, как страх, тревога, желание прервать родительский коитус. Фрейд также утверждал, что ребенок испытывает некоторую степень сексуального возбуждения, которое практически сразу вытесняет, но оно поддерживает и даже усиливает его последующие переживания тревоги. Позже, с развитием сексуальности ребенка в онтогенезе, это сексуальное возбуждение может трансформироваться, например, в вуаеризм, в предпочтение свингерских отношений или в другие виды сексуальных изощрений. В частности, в рамках свинг-отношений, субъект буквально воссоздает первосцену, испытывает удовольствие от её непосредственного созерцания, а также замещает родителя-конкурента самим собой в процессе обмена или замещения партнера своего пола. Тем самым, субъект достигает контроля над переживанием собственной исключенности, которое он испытывает, попадая в родительскую спальню во время того, как родители занимаются сексом.

Более подробно переживание исключенности в первосцене, и возникающей, вследствие этого, зависти, описала Кляйн (1997). Именно она впервые начала говорить о влиянии первосцены на формирование нарциссической травмы субъекта, когда он и завидует родителю одного с ним пола и стремится его устранить (см. Р.Хиншелвуд, Словарь кляйнианского психоанализа, 2007).

К особенностям эмоционального переживания первосцены можно отнести и чувство вины, которое сопутствует воспоминанию о ней. Последнее связано с целым спектром причин, среди которых можно выделить: а) желание спасти мать от отца и переживание невозможности осуществления этого; б) желание устранить из сексуального контакта родителя своего пола путем его замещения; в) желание покарать отца за насилие над матерью и пр.

Также заметим, что первосцена может навязчиво повторяться в прямых или косвенных фантазиях, или в завуалированном виде в сновидениях (последнее хорошо разработано в работе Райха «Анализ характера», 2000). Кроме прочего, косвенные отголоски влияния первосцены проявляются в склонности к «подглядыванию» за психологической интимностью других людей, в стремлении субъекта активно вникать в чужие переживания, в любви к сплетням о жизни других людей, а также в удовольствии от мелодрам, мыльных опер и пр. продуктов творчества, в которых субъект заглядывает в чужую жизнь, как в чужую спальню, и активно переживает все происходящие внутри неё события.

 Безусловно, указанные аспекты являются отыгрыванием, ре-переживанием первосцены, с получением определенного удовольствия от наблюдения. Отметим также, что переживание первосцены, по принципу реактивного образования, может обращать часть сопровождающих её процессов на самого себя: я увидел, а, значит, и меня могут застать, когда я занимаюсь чем-то запретным − тем, о чём я не хочу, чтобы знали. В последнее случае, возникает СТРАХ быть обнаруженным, который маскирует ЖЕЛАНИЕ быть увиденным, «застуканным»: заниматься сексом или какой-либо другой интимностью прилюдно, у всех на глазах, и при этом БЫТЬ ПРИНЯТЫМ. Не будем голословными, если скажем также о том, что при этом субъект испытывает особого рода острое возбуждение, удовольствие, смешанное со страхом.

Дополнительно заметим, что травматичной первосцена является лишь в тех культурах, где секс табуирован, где в отношении сексуальных отношений развиты двойные стандарты, где их наличие скрывается родителями от детей (и наоборот), и дети вынуждены сами домысливать и доинтерпретировать картину происходящего. В традиционных культурах ничего подобного нет и о негативном влиянии первосцены  ничего не известно (см., например, Ж.Ледлофф, «Как вырастить ребенка счастливым» о племени индейцев экуана, 2012; Б.Малиновский «Аргонафты западной части тихого океана» о полинезийцах, тробрианцах, 2004 и пр.).

После такого введения в область психоаналитического понимания первосцены, приведу случай из психотерапевтической практики, ради обсуждения которого, собственно, и делается этот доклад.

Клиентка − Ольга − девушка 20 лет. К тому времени ходила на групповую терапию около полугода. Сама группа продолжает работать по настоящее время. Состав участников постоянный, приблизительно однородный по возрасту. Группа работает в рамках обучающего психотерапии проекта.

На одной из встреч Ольга рассказала, что дома, в её родительской семье у неё случаются конфликты с отцом, причиной которых становятся его прикосновения. Как она выразилась: «Время от времени, когда он хочет меня похвалить или чему-то радуется сам, он может начать прикасаться к моей голове, гладить, также может начать касаться ноги или спины, похлопывая или поглаживая». Со слов клиентки, иногда это происходит абсолютно случайно, например, когда её отец играет в компьютерную игру или делает что-то другое и доволен результатами или собой. На радостях он может погладить Ольгу или прикоснуться к ней. Самой Ольге прикосновения отца неприятны. Она раздражается, выходит из себя, может переходить на крик, чем вовлекает в конфликт мать, и у них дома происходит скандал. Такая семейная динамика случается достаточно часто.

На вопрос из группы: «Какие воспоминания связаны с прикосновениями отца?» − Ольга рассказала два случая.

В первой истории она вспомнила себя в возрасте 12 лет. Она шла с отцом из школы и сообщила ему о своих успехах за день, в частности, о том, что она получила пятерку. Она вспомнила, что он начал гладить её по спине и, по ее словам, начал прикасаться к её попе. При этом она отчетливо помнит овладевший ей ужас и омерзение. Она «приглушенно» (я подчеркну это слово) вскрикнула и побежала от него домой. Дома она ничего не рассказала. Отец также обошел этот инцидент молчанием. То есть ситуация никак не обсуждалась и не проговаривалась. Этот случай остался непроговоренным и как бы между ними.

Когда один из участников задал вопрос Ольге о том, от чего именно она пришла в ужас, она ответила, что восприняла это «поглаживание», как имеющее четкие сексуальные намерения. Такие же намерения она «улавливает» и сейчас в тех отцовских прикосновениях, которые он периодически осуществляет.

Вторая Ольгина история относилась к возрасту семи лет. Она вспомнила, что как-то раз её подруга призналась ей, что её изнасиловал отчим. Как зафиксировалось в памяти у самой Ольги, именно с тех пор, она стала подозревать, что тоже самое с ней может сделать её родной отец.

Интересно, что в самой терапевтической группе этот случай вызвал большое удивление, так как участникам трудно было представить подобный обмен опытом между двумя девочками столь раннего возраста. Более того, многие члены группы пришли к выводу, что в возрасте 7 лет были крайне неосведомлены и даже наивны в вопросах секса. В результате подобного обсуждения в группе возникла идея о раннем сексуальном развитии Ольги. На это клиентка заявила, что в сфере секса её просветили старшие дети в санаториях и больницах, в которых она лежала практически постоянно с 3-х до 12 лет. Далее Ольга продолжила, что у неё был хронический круп − разбухание слизистой верхних дыхательных путей, при котором она задыхалась и надрывно кашляла. Как считали в окружении Ольги, симптомы крупа являлись угрозой для её жизни, так как она «могла задохнуться».

Как помнит сама клиентка, круп начался у неё в возрасте трёх лет и продолжался до двенадцати, пока она, по её словам, «не переросла» это заболевание. Также Ольга сообщила, что в больницах она лежала от 5 до 7 месяцев в год, и находилась там одна, без родителей. При этом она проговорила фразу: «Я, конечно, не виню своих родителей. Мое лечение было очень дорогим, и мама с папой вынуждены были зарабатывать деньги, чтобы покупать мне лекарства».

На это воспоминание несколько участников отреагировали в переносе сильной обидой на родителей. Их буквально настигли чувства трехлетнего ребенка, который постоянно находится в больнице, а его родители работают, чтобы покупать медикаменты. В группе возникло сильное переживание «обиды до слез», что и было возвращено клиентке в обратной связи.

Нескольким встречами позже, Ольга рассказала, что у неё образовалась тяжесть на душе в связи со вспомненным ранее. К ней начали возвращаться эпизоды из прошлого. Особенно ярко она вспомнила случай, когда стала задыхаться ночью, не могла вдохнуть, у неё началась паника, и её спасло, по собственным словам, только то, что она уронила подушку. Это услышали родители, и, прямая речь: «Засунули в рот… таблетку».

Группу заинтересовало, спала ли Ольга вместе с родителями в одной комнате, на что она достаточно раздраженно ответила, что всегда спала с родителями в одной комнате, т.к. у них «всего одна комната». Ситуация изменилась только недавно, когда она переехала жить к своему парню.

Ключевой в терапевтической работе группы с данной клиенткой стала просьба одного из участников сымитировать симптомы при крупе. Эту просьбу он обратил лично к Ольге. Ольга долго не могла выполнить это, казалось бы, простое для неё задание, смущалась, краснела, не могла издать никаких звуков, и, в результате, это сделала за неё другая участница. Она издавала звуки громко и правдоподобно (как подтвердила сама Ольга), с кашлем и присвистом. Тогда же терапевт попросил Ольгу повторить те же звуки, только на два тона «приглушеннее». Последнее задание также оказалось Ольге не под силу, и его опять таки выполнила уже вовлечённая в процесс участница. В группе родилась устойчивая фантазия о том, что они слышат звуки, которые издает женщина во время полового акта, когда пытается сдержать себя и своё наслаждение. На это Ольга отреагировала тем, что вспомнила эпизод из детства, который никогда ранее не всплывал у неё в памяти. Она вспомнила сцену, когда её отец занимался сексом с матерью. Этот случай она отнесла к своему возрасту в три года. Она сообщила, что помнит спину отца, он склонился над матерью, а также помнит звуки, которые издавала её мать и схожие с только что воспроизведенными стонами. Участник из группы задал ей вопрос: «А что в этот момент делала ты?».

− «Я помню, что пряталась под подушку и накрылась сверху одеялом. При этом, чтобы не слышать их, я натягивала подушку как можно сильнее, а чтобы себя не выдать, замерла и не двигалась».

В группе возникло сильное напряжение и неясное тягостное чувство. В переносе несколько участников испытали симптомы удушья, как раз такого, которое может возникнуть у трехлетнего ребенка, задавленного подушкой и одеялом. Переживание становилось тем невыносимее, чем больше участники переживали сковывающий их страх, который, как они потом сообщили, парализовывал их. Немного времени спустя они отследили, что этот страх был страхом ребенка выдать себя и, тем самым, быть вовлеченным в происходящую сцену. Более того, некоторым участникам из группы захотелось кричать, что, по их ощущениям, принесло бы им освобождение, в частности, дало бы возможность глубоко и полно вдохнуть. В группе возникло чувство, что в такой атмосфере находиться невозможно. Часть участников высказали желание покинуть круг для того, чтобы отдышаться.

Терапевт предположил, что уход в болезнь и «бегство» в больницу, было способом Ольги выйти из ситуации, а симптоматика её заболевания указывала на источник её стресса, который она никак не могла переработать и пережить. Вместо этого она заболела и неосознанно жаловалась доступным ей языком на то, что являлось причиной её страданий. Она символически говорила своим родителям: «Вы будите меня, а я этими же звуками бужу вас».

В рамках психоаналитической конструкции я предположил для себя также то, что Ольга испытывала ревность к отцу, зависть к матери, переживание одиночества и исключенности из семьи. Последнее находило подтверждение, в частности, в том, что она освободила место ребенка в семье и пребывала большую часть времени в больнице, совершив, тем самым, социальный суицид. Чувства ревности к отцу и зависти к матери были раскрыты в дальнейших воспоминаниях Ольги.

Интерес представляет и ее внезапное выздоровление. Одно из воспоминаний, которое она ассоциировала с прекращением симптомов крупа, относилось к двенадцатилетнему возрасту. В то время её отцу сделали полостную операцию, и он стал спать отдельно от матери, на другой кровати. Какое-то время ему было больно и мешали швы, а потом такая диспозиция закрепилась. Ольга же перестала болеть и лежать в больницах. Она вернулась в семью. Можно сказать, что возвращение дочери стало возможным благодаря территориальному отделению её родителей друг от друга, при котором она перестала воспринимать их как единое целое.

Через несколько встреч, данная клиентка сообщила, что все ещё не может простить своего отца и рассказала следующую историю: «Когда мне было тринадцать лет, он на четыре года уехал в Москву на заработки. Странно, что там он не нашел любовницу, но он нашел ее здесь, когда приехал. Как-то раз я проснулась оттого, что услышала приглушенный плач мамы из кухни и безвольные, размытые оправдания отца. Какое-то время я слушала, пока не поняла, что он завел любовницу в соседнем доме. Во мне закипела ненависть, и я вылетела на кухню с истерикой и со словами: выбирай − или я или она».

− И кого он выбрал? − замерла группа.

− Меня, конечно. Он же остался с нами, − констатировала Ольга

В этой истории группа отследила не столько дочерний, сколько любовный, окрашенный сексуальными чувствами, контекст взаимоотношений с отцом. На данном этапе семейной динамики Ольга уже заместила мать, стала вместо неё. Отцу было предложено выбирать между любовницей и самой Ольгой, как объектами с равными статусами. Этот эпизод окончательно позволил достроить картину происходящего. Он наполнил пониманием группу и помог осознать контекст взаимоотношений самой Ольге.

В частности, эпизоды, которые Ольга преподносила ранее, как сексуальные домогательства ее отца, были поняты, как её сексуальная провокация. Именно она придавала интимный контекст его прикосновениям. Более того, если в раннем подростковом возрасте она создавала из этих фрагментов совместную с отцом тайну, то в более поздний период, она уверенно начала выставлять эти отношения напоказ, стала афишировать их для матери, давая последней понять, что «ко мне он пристает, а к тебе нет» (на тот момент отношения между матерью и отцом клиентки полностью охладели). Данный аспект был проинтерпретирован в группе, как месть за первосцену, когда Ольга чувствовала себя ненужной и лишней. Теперь чувство ненужности, «выкинутости из взаимоотношений» она стремилась вернуть матери.

По итогам краткого разбора терапевтического случая сделаю несколько выводов:

1. В данном случае первосцена обнаружила свое влияние в особенностях соматизации психической травмы. Неосознанно клиентка зафиксировалась на симптомах удушья, что явилось попыткой символического отражения детского понимания происходящего в первосцене с матерью. Создав для себя ситуацию удушья (буквально, душа себя подушкой), клиентка идентифицировалась с матерью, становилась на её место, замещала её, страдала за неё, тем самым неосознанно спасала от отца.

2. В более позднем возрасте, первосцена и особенности совладания с возникшими в ней чувствами, привели к фиксации клиентки на сексуальной компоненте взаимоотношений с отцом. Даже в относительно нейтральных ситуациях она улавливала попытки сексуального домогательства со стороны отца и придавала сексуальный смысл его обыденным действиям. Более того, ей удалось привлечь на свою сторону мать (которая, в силу конфликта с отцом и так была настроена против него). Точку зрения матери она также подчинила своему восприятию происходящего.

3.  В силу этого можно говорить о том, что первосцена является мощным психотравмирующим событием в психической жизни ребенка. Стремясь к совладанию с пробужденными в первосцене чувствами, ребенок сталкивается со своей неспособностью это сделать и неосознанно символизирует свои переживания в различных симптомах (в том числе в психосоматических, но может быть и в особенностях своих последующих сексуальных пристрастий и т.п.). Наличие данных симптомов свидетельствует о непрекращающихся неосознаваемых попытках человека совладать с чувствами, порожденными первосценой и стремлении к их ре-переживанию.