Я начну с признания, что иногда мне также не хватает слов, способных описать чувства возникающие в ситуациях, рассказанных моими клиентами, близких к дантовскому аду, которые воспринимаются как сумасшествие, сюрреализм и кошмар.
Психическое сотрясение преобразует любое выражение жизни в своего рода, умирание. Интенсивная боль откидывает человека в состояние, в котором нет слов, чтобы ее выразить. Каждый, кто переживал сильнейшую боль, знает, что она до конца невыразима в словах, что при такой запредельной боли возможны лишь скорбные стоны, жалобные всхлипы, невнятное бормотание галлюцинирующего, «обрывки» языка.
То, что запредельная боль непередаваема, неминуемо приводит к тому, что люди, подвергшиеся тяжелым испытаниям и по прошествии многих лет не находят слов, которые бы адекватно выразили пережитое.
Нарушение речи (любого происхождения) ведет к пропасти между людьми, социальной изоляции, в которой царит одиночество, беспомощность, безысходность и тревога.
Речь дает нам возможность соприкоснуться с другими людьми, с иными внутренними мирами, разделить с другими свои чувства, поэтому утрата этой возможности самовыражения приводит к разрыву отношений и отчужденности.
Обычный масштаб кризисов и страданий мотивирует человека к развитию, и этот процесс хорошо известен. Но запредельная боль и страдание, наоборот, приводят к стагнации, регрессии и утрате языка. Поэтому попытка восстановить свой мир устно и письменно – это очень важный путь к самоутверждению.
Моя клиентка (назову ее Нина) будучи религиозным ребенком, непрестанно молилась о здоровье и благополучии своей матери, страдающей алкоголизмом. После ужасной трагедии, которая произошла с матерью, у Нины возник реактивный психоз. После пережитого Нина утратила способность говорить с Богом посредством молитвы. Нина пребывала долгие годы в оцепенении, тихом молчании, одиночестве, состоянии постоянной тревоги. Нина очень страдала, что потеряла единственное спасение – разговоры с Богом. Придя в терапию, единственный четко обозначаемый запрос от Нины звучал так: «Я хочу снова, научится говорить с Богом, я хочу вернуть способность к молитве».
Я просила Нину вести «Дневник чувств», первые месяцы это занятие вызывало у Нины большие затруднения, при всей легкости (учитывая психологические сложности Нины) предложенного мною алгоритма его заполнения. Один раз Нина появилась необычно для себя радостная, причиной этому стало взволновавшее ее событие. Принявшись заполнять дневник Нина снова испытала замешательство и раздражение на саму себя. Отложив дневник в сторону, она задумалась о волновавшем ее отсутствии молитвы. Рука потянулась к дневнику, и Нина написала в нем молитву о даровании молитвы. Со слов Нины она почувствовала некогда утраченную способность молиться. В течение нескольких дней она практиковала молитвы посредством письма.
Позже я задала Нине вопрос: «Если переложить молитвы на светский язык, то о чем говорит Нина, о чем просит?». Я просила готовить для меня изложения любимых молитв Нины. С течением времени языковые возможности Нины окрепли, стали более развитыми, выразительными и наполненными чувствами.
В психотерапии таких людей нам нужно больше времени и чувственно более тонкая форма общения. Мы вынуждены находить или создавать другой язык, язык способный проникать до самых глубин, до тех частей которые остались живыми и ждущими что кто-то с ними заговорит. В этих случаях исцеление или «восстановление» означает способность снова обрести голос, выйти из состояния потери дара речи, снова стать способным вербализовать внутренний и внешний мир.