Блаватская Елена Петровна » Теософия - 1. Разоблаченная Изида. Том I

«Все же во многих отношениях мы приближаем феномены органического мира к феноменам минерального царства; и в то же время мы узнаем, что они настолько интересуются и зависят друг от друга, что мы начинаем постигать некую истину, находящуюся в основании понятий философов древности, которые распространяли на минеральное царство понятие жизненной силы, что заставляло их говорить о Земле, как о большом живом организме, и смотреть на различные изменения ее воздуха, воду и в ее скалистых глубинах, как на процессы, относящиеся к жизни нашей планеты».  

Все, что существует в этом мире, должно иметь свое начало. Но по части предубеждений у ученых дело зашло так далеко, что приходится удивляться, что даже и такую истину приходится относить к древней философии. Бедные честные первичные Элементы давно находятся в изгнании, и наши честолюбивые мужи науки бегут наперегонки – кто скорее добавит еще один элемент к только что оперяющемуся выводку свыше шестидесяти элементарных субстанций. Между ними в современной химии разгорается война по поводу терминологии. Нам отказывают в праве называть эти субстанции «химическими элементами», ибо они не являются «изначальными принципами или самосущими эссенциями, из которых была построена вселенная» [156 , с. 113]. Такие идеи, ассоциирующиеся со словом элемент, годились для «старой греческой философии», но современная наука отвергает их; ибо, как говорит профессор Кук, «это неудачные термины», и экспериментальной науке «нечего делать с какими-либо сущностями, за исключением только тех, которые можно видеть, нюхать и ощущать на вкус». Науке нужно то, что можно подставить глазу, носу или рту! Остальное она предоставляет метафизикам.  

Поэтому, когда Ван Гельмонт говорит нам, что «хотя однородная часть элементарной (неразложимой) земли может быть искусственно превращена в воду», однако же он отрицает, «что это же самое может быть совершено одною только природою, ибо никакой агент природы не в состоянии преобразовать один элемент в другой», выдвигая соображение, что элемент всегда должен оставаться тем же, – мы должны верить ему, если и не совсем невежде, то, по крайней мере, непродвинувшемуся ученику «заплесневелой греческой философии». Живя и умирая в блаженном неведении о будущих шестидесяти трех субстанциях, что мог он или его старый учитель Парацельс достигнуть? Разумеется, ничего, кроме метафизических и сумасбродных спекуляций, облаченных в бессмысленный жаргон, общий всем средневековым и древним алхимикам. Тем не менее, при обмене мнениями, в самом последнем изо всех трудов по современной химии мы обнаруживаем следующее:  

«Изучение химии привело к открытию замечательного класса субстанций, ни из одной из них никаким химическим процессом никогда не было произведено какой-либо второй субстанции, которая весила бы меньше, нежели исходная субстанция… никаким химическим процессом нельзя получить из железа субстанции, меньшей по весу; чем тот металл, который употреблялся для его производства. Одним словом, из железа мы не можем извлечь ничего другого, кроме железа» [156 , с. 110–111].  

Кроме того, согласно профессору Куку получается, что «семьдесят пять лет тому назад люди не знали, что существует какая-либо разница» между элементарными и сложными субстанциями, ибо в старину алхимикам никогда не приходило в голову, «что вес есть мера материала, и что по этой мере никакой материал никогда не теряется; но наоборот, они воображали, что в таких экспериментах [156 , с. 106], как эти, субстанции подвергаются таинственному преображению… Века, короче говоря, «были зря потрачены в напрасных попытках превратить низшие металлы в золото».  

Является ли профессор Кук, такой выдающийся фигурой в современной химии, обладающий достаточным знанием, чтобы определить, что алхимики знали или не знали? Вполне ли он уверен, что он понимает алхимический жаргон? Мы не уверены. Но давайте сравним его взгляды, как они выражены выше, с некоторыми сентенциями, написанными на простом и ясном, хотя и старом английском языке из переводов Ван Гельмонта и Парацельса. Мы узнаем из их собственных признании, что алкахест вызывает следующие изменения:  

1. Алкахест никогда не разрушает семенных свойств тел, которые он растворяет: например, золото его действием превращается в соль золота; сурьма – в соль сурьмы, и т. д. с теми же семенными свойствами или признаками как у твердого оригинала.  

2. Объект, подвергнутый его действию, превращается в свои три принципа: соль, серу и ртуть, а потом только в одну соль, которая тогда становится летучей и наконец целиком превращается в чистую воду.  

3. Что бы он ни растворял, это может быть сделано летучим песочным нагреванием; и если после растворитель будет оттуда удален перегонкой, то растворенный материал останется в виде чистой пресной воды, но всегда в количестве, равном исходному материалу».  

Далее Ван Гельмонт старший говорит об этой соли, что она растворяет наиболее неподдающиеся тела в субстанции с теми же самыми семенными свойствами, «равными по весу растворенной материи»; и он добавляет – «Эта соль, будучи несколько раз восстановлена (у Парацельса – sal circulatum) теряет всю свою стойкость и наконец становится пресной водой, равной по количеству той соли, из которой она была сделана».  

Возражения, которые профессор Кук мог бы сделать от имени современной науки против герметических выражений, равно приложимы египетскому иератическому письму – оно скрывает то, что предназначено было к скрытию. Если профессор захотел бы воспользоваться трудами прошлого, ему следует пригласить криптографа, а не сатирика. Парацельс, как и остальные, изощрялся в перестановке букв и в сокращении слов и фраз. Например, когда он писал sutratur, он подразумевал татар, и mutrin у него означало нитрум, и т. д. Не было конца мнимым объяснениям значения алкахеста. Некоторые вообразили, что это была соль с татарских соляных копей; другие – что это означало algeist, немецкое слово, которое означает дух всего или духовный. Парацельс обычно называл соль «центром воды, в котором металлы должны умирать». Из этого возникали самые абсурдные предложения, и некоторые лица, например Глаубер, учили, что алкахест есть дух соли. Требуется немало наглости, чтобы заявлять, что Парацельс и его коллеги не знали о природе элементарных и сложных субстанций; может быть, их тогда называли не теми именами, какими их называют теперь, но что они были им известны, доказывают достигнутые ими результаты. Какое значение имеет, каким именем Парацельс назвал газ, выделяемый, когда железо растворяется в серной кислоте, если он признан даже нашими общепризнанными авторитетами, как открыватель водорода? Заслуга его та же; и хотя Ван Гельмонт, может быть, скрыл под названием «семенные свойства» свое знание того факта, что элементарные субстанции обладают своими оригинальными свойствами, которые при вхождении в сложные составы только временно видоизменяются – никогда не уничтожаются – он тем не менее величайший химик своего времени и ровня нынешним ученым. Он утверждал, что aurum potabile можно получить с помощью алкахеста путем превращения всего золота в соль, удерживающую свои семенные свойства и способность растворяться в воде.  

Когда химики узнают, что он подразумевал под aurum potabile, алкахестом, солью и семенными свойствами, что он в самом деле подразумевал, а не то, что он только говорит, что подразумевал, и не то, что другие думают, что он подразумевал, – только тогда, и не раньше, могут наши химики напустить на себя высокомерие по отношению к философам огня и к тем древним учителям, чьи мистические учения они почтительно изучали. Одно во всяком случае ясно. Взятый только в экзотерическом виде, этот язык Ван Гельмонта показывает, что ему знакома растворимость в воде металлических субстанций, что Стери Хантом положено в основание его теории о металлоносных отложениях. Нам хотелось бы посмотреть, какие только термины не изобрели бы современные ученые, чтобы наполовину раскрыть и наполовину скрыть их отважное заявление, что «единственный Бог человека – это серое вещество мозга», если в подвальном помещении Судебной Палаты или собора на Пятом Авеню будет комната пыток, куда судья или кардинал может отправить любого, кого захочет.  

Профессор Стери Хант говорит в одной из своих лекций [189 ]:  

«Понапрасну алхимики искали всеобщий растворитель; но теперь мы знаем, что вода в некоторых случаях, когда ей помогает нагревание, давление и присутствие некоторых широко распространенных субстанций, например, угольная кислота и щелочные карбонаты и сульфиды, – растворяет наиболее нерастворимые тела; так что в конце концов ее можно рассматривать, как давно разыскиваемый алкахест или всеобщий растворитель».  

Это звучит почти как пересказ Ван Гельмонта или самого Парацельса. Они знали свойства воды, как растворителя, так же, как и современные химики и, более того – не скрывали этого факта, что показывает, что это был их всеобщий растворитель. Многие комментарии и критические статьи по поводу их трудов сохранились до сих пор, и едва ли можно найти книгу по этому предмету без того, чтобы не найти, по крайней мере, одно из их размышлений, из которых они и не думали делать секрета. Вот что мы находим в одном старом труде об алхимиках – сатиру, кроме того, – от 1820 года, написанную в начале нашего века, когда новые теории о химическом могуществе воды едва находились в зачаточном состоянии.  

«Немного света можно пролить, если сказать, что Ван Гельмонт так же, как и Парацельс, приняли воду за универсальный инструмент (агент?) химии и натуральной философии; и приняли землю за неизменную основу всего; что огонь они признали причиной всего; что семенные отпечатки они вложили в механизм земли; что вода, с помощью огня, растворяет и приводит в брожение землю, заставляя все произрастать, откуда и возникли первоначально животное, растительное и минеральное царства» [190 , 85].  

Алхимики хорошо понимали эту универсальную мощь воды. В трудах Парацельса, Ван Гельмонта, Филалета, Пантатема, Тахениуса и даже Бойля «великие свойства алкахеста растворять и изменять все подлунные тела – за исключением только воды», ясно изложены. И возможно ли поверить, что Ван Гельмонт, чья репутация была безупречна и чья великая ученость была общепризнана, стал бы со всею торжественностью объявлять, что он владеет этим секретом, если бы это было пустым бахвальством!  

В одной из недавно произнесенных речей в Нейшвилле, Теннесси, профессор Гёксли изложил определенное правило в отношении к достоверности человеческого свидетельства, как базиса в истории и науке, каковое правило мы с готовностью применим в данном случае.  

«Невозможно», – говорит он, – «чтобы на нашу практическую жизнь более или менее не влияли те взгляды, которых мы придерживаемся по отношению исторического прошлого. Одно из них – человеческое свидетельство в его разнообразных видах: все показания очевидцев, традиционные свидетельства из уст тех, кто были очевидцами, и свидетельства тех, кто изложили свои впечатления письменно или в печати… Если вы читаете «Комментарии» Цезаря, то, где бы он ни дал отчет о своих битвах с галлами, вы уделяете его сообщениям известную долю доверия. Вы принимаете его свидетельство по этому предмету. Вы чувствуете, что Цезарь не стал бы излагать этих сообщений, если бы он сам не верил в их правдивость».  

Мы не можем логически допустить, чтобы философское правило Гёксли применялось к Цезарю односторонне. Этот персонаж мог быть по своей природе правдивым и мог быть лжецом. А так как профессор Гёксли решил этот вопрос к собственному удовлетворению в пользу Цезаря, поскольку это касалось военной истории, то мы настаиваем, что Цезарь также является достоверным свидетелем по всему, что касается авгуров, предсказателей и психологических фактов. То же самое отношение должно быть и к Геродоту и к другим авторитетам древности: если они по своей природе не были правдивы, то им не следует верить и тогда, когда они повествуют о гражданских и военных делах. Falsus in uno, falsus in omnibus. И одинаково, если они заслуживают доверия в предметах физических, то они должны пользоваться таким же доверием в делах духовных; ибо профессор Гёксли говорит нам, что человеческая натура – какая она была в старину, такая же и теперь. Разумные и сознательные люди не лгут ради удовольствия смущения или возмущения потомства.  

Так как вероятность фальсификации со стороны таких людей была определена так ясно человеком науки, мы считаем, что у нас больше нет надобности обсуждать этот вопрос в связи с именами Ван Гельмонта и его блестящего, но несчастливого учителя, столь оклеветанного Парацельса. Делёз, хотя и находивший в трудах первого много «мифических, иллюзорных идей» (вероятно потому, что он не мог понять их), тем не менее приписывает ему обширные знания, «острое суждение» и признает, что принес миру «великие истины».  

«Он был первым», – добавляет он, – «кто назвал воздушные флюиды газами. Возможно, что без него сталь не дала бы нового импульса науке» [191 , т. i, с. 45, и т. ii, с. 198].  

Каким применением доктрины случайности мы могли бы открыть нечто подобное тому, что экспериментаторы, умеющие растворять и потом по-новому скомбинировать химические субстанции, что они, по общему признанию делали, – не знали природы элементарных субстанций и составляющих их энергий, а также растворителя или растворителей, которые могут дезинтегрировать, когда понадобится? Если бы они обладали репутацией только теоретиков, было бы другое дело, и наш аргумент потерял бы свою силу, но те открытия по химии, которые скрепя сердце, признаны за ними даже их злейшими врагами, – дают нам основание выражаться по этому поводу гораздо сильнее, чем мы в данном случае себе позволяем из-за боязни, что нас будут считать чересчур пристрастными. И так как настоящий труд, кроме того, обоснован на идее, что в человеке скрыта более высокая натура, что его нравственные и интеллектуальные способности должны быть судимы психологически, мы не колеблясь, снова подтверждаем, что раз Ван Гельмонт «со всею торжественностью» утверждал, что он обладает секретом алкахеста, то никакой современный критик не имеет права считать его ни лжецом, ни галлюцинатором до тех пор, пока не станет известно что-либо более определенное о природе этого якобы универсального растворителя .  

«Факты – упрямая вещь», – говорит А. Р. Уоллес в своем предисловии к «Чудесам современного спиритуализма». Поэтому, так как факты должны быть нашими сильнейшими союзниками, мы их приведем в таком количестве, в каком древность и современность будет ими нас снабжать. Авторы «Невидимой вселенной» научно доказали возможность некоторых якобы психологических феноменов посредством вселенского эфира. Уоллес научно доказал, что весь каталог предложений, доказывающих обратное, включая туда софизмы Юма, несостоятелен, если к нему подойти со строгой логикой. Крукс дал миру скептиков свои собственные опыты, которые длились более трех лет, прежде чем он был побежден самыми неотрицаемыми доказательствами – собственными пятью чувствами. Целый список можно бы составить из имен ученых, которые письменно засвидетельствовали то же; и Камилл Фламмарион, известный французский астроном и автор многих трудов, которые, по мнению скептиков, ставят его в ряд «заблуждающихся» наравне с Уоллесом, Круксом и Хэером – подтверждает наши слова нижеследующими строчками: