А. Ф. Лосев. ОЧЕРКИ АНТИЧНОГО СИМВОЛИЗМА И МИФОЛОГИИ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

1. ПЕРЕХОД К ПЯТОЙ СТУПЕНИ И ЕЕ СМЫСЛ

Мы проследили развитие платоновской философии до ее наивысшего, кульминационного пункта. Можно было бы здесь и просто поставить точку, и прекратить дальнейшие изыскания; по крайней мере мы обняли все то, что написано Платоном. Но есть, однако, некоторый смутный материал, который наводит нас еще на дальнейшие размышления по поводу систематического развития философии Платона. Именно, можно догадываться, что философия идей у Платона в последний период его творчества приняла форму учения о числах, и в особенности об идеальных числах. Размышляя в этом направлении и стараясь изыскать нити от философии идей к философии чисел, я получаю следующие основные положения.

а) Во-первых, система Платона, сконструированная нами выше, есть нечто в себе совершенно законченное; и она принципиально совершенно не нуждается ни в каких дополнениях и поправках. По самому существу своему три основных философских метода, так мудро синтезированные Платоном в одну философию идей, вскрывают подлинное лоно платонизма; и тут немыслимо выдумать что-нибудь новое, находясь по крайней мере в пределах платонизма. Следовательно, возможна только детализация, только перенесение диалектического метода на какие-нибудь частности. Это мы и находим на последней ступени философского развития Платона, которую я предлагаю называть аритмологической.

Во-вторых, можно задать вопрос: какая "частность" была бы наиболее актуальной и интересной для Платона, если принять во внимание общий метод и направление его учения об идеях? Вспомним: учение об идеях двигалось в сторону большего охвата и большего углубления. Теперь учение об Идее оказалось у него выработанным как таковое. Идея вскрыта и в своем существе, и обоснована сверху и снизу. Какие еще детали тут возможны, какие частности} Разумеется, анализ отдельных, частичных моментов Идеи у Платона не заставил бы нас говорить о специальной пятой ступени. Это было бы все на той же четвертой ступени. Но Платон соединил на этот раз детальность с принципиальным углублением, с бóльшим стремлением к первичному и непроизводному. Но первичнее идеи до сих пор было только Первоединое. Оно достаточно разработано на предыдущей ступени. Где же такое углубление идеи, которое, однако, не есть еще учение о Первоедином? Платон нашел его в своей новой концепции числа.

В-третьих, что такое могло бы быть тут числом? Конечно, простая арифметическая счетность не могла быть в данном случае для Платона особенно интересной. Число должно было иметь такую природу, чтобы оно было раньше и первичнее самой Идеи, а счисление арифметическое есть нечто, уже предполагающее Идею и, следовательно, более позднее, чем она. Число Платона – принципиальнее и первобытнее самой Идеи. Идея, несмотря на всю свою незамутненность чувственным содержанием, все же Является по сравнению с числом чем-то содержательным и качественным. Число есть, по Гегелю, "равнодушная к себе самой определенность", т.е. оно нечто еще более основное, чем Идея, структура и форма самой Идеи, чистое "как" самой Идеи, формообразующий принцип самой Идеи. Вот к нему-то и подошел Платон в последний период своего творчества. Разумеется, об идеальных числах он учил и раньше; и мы отмечали подобные его рассуждения. Однако мало было пользоваться числом как примером для той или иной философемы или как принципом для критики²⁸³* того или другого состояния арифметики как науки. Надо было число понять в системе, в диалектической системе, где уже были твердо установлены такие незыблемые "ипостаси", как Единое, Ум, Душа, Космос. Платон и делает идеальное число такой своеобразной ипостасью, давая ему определенное место среди своих выведенных раньше ипостасей. В-четвертых, отсюда вытекает и вся реальная теория числа у Платона, насколько можно о ней догадываться по разным смутным намекам Аристотеля. Это число находится между Единым и Умом, как арифметическое число – между Умом и чувственностью. Оно образуется из тех же основных принципов, что и идеи, т.е. из "одного" и "иного", но только со специальным уточнением второго принципа в направлении числового образования. Для "одного" в смысле числа антитезой явится скорее, например, "многое", чем просто – "иное". Лучше же всего сюда подойдет то, что Платон в последний период своей деятельности называл "большим-и-малым", понимая под этим неопределенную увеличиваемость и уменьшаемость, то, что одновременно и "велико" и "мало" и в то же время не велико и не мало. Этот принцип звучит, конечно, гораздо математичнее, чем просто "иное". Затем, появляющиеся из синтеза обоих принципов числа, хотя они и чувственно-бескачественны и даже бескачественны в смысле цельного эйдоса, все же сами по себе, в своей чисто числовой природе суть нечто качественное. Они содержат в себе ту или иную умно-числовую фигурность, и она есть нечто в своем роде качественное, как бы даже умно-телесное. Наконец, эти числа, лежащие в основе не только вещей, но даже и идей, суть необходимые, самые последние познаваемые силы вещей, их оформляющие и осмысляющие принципы. А так как Идею Платон уже давно у нас понимает как миф, как символический миф, то числа позднего Платона надо понимать как особые принципы мифологической действительности – вернее, как мифически-числовую, непосредственно ощущаемую действительность.

b) Изложим эту аритмологическую ступень философии Платона несколько подробнее, хотя скудость сведений о ней и путаница с Древней Академией в корне затемняют всю постановку вопроса, так что изложение тут может быть только очень и очень приблизительным.

Симплиций сообщает о более поздней стадии платоновского учения об идеях и числах, не зафиксированной в его диалогах. Если это известие и не может считаться вполне основательным, то во всяком случае Аристотель тоже намекает на два периода в учении о числах у Платона. Так, по Аристотелю, сначала было просто учение об идеях, не об идеях-числах.¹ Кроме того, он прямо пишет о том, что новое учение о материи было изложено Платоном в "т.н. незаписанных учениях".² Так или иначе, но приходится считаться с тем изложением платоновского учения о числах, которое мы находим у Аристотеля.