И. Г. Фихте. ОСНОВА ОБЩЕГО НАУКОУЧЕНИЯ | ОГЛАВЛЕHИЕ sect10. Седьмое положение Побуждение само непременно должно

§10. Седьмое положение

Побуждение само непременно должно быть положено и определено.

Совершенно так же, как мы сейчас определили и выяснили чувство, должно быть непременно определено и побуждение, так как оно находится в тесной связи с чувством. Через это объяснение мы двинемся дальше и утвердимся внутри практической способности.

Что побуждение полагается, значит, как известно, что Я рефлектирует над ним. Но ведь Я может рефлектировать только над самим собою и над тем, что есть для него и в нем, что как бы является для него доступным. Поэтому побуждение должно уже было непременно вызвать в Я нечто, проявить в нем себя, и именно постольку, поскольку Я уже положено как Я через только что указанную рефлексию.
Чувствующее положено как Я. Это последнее было определено чувствуемым первоначальным побуждением к тому, чтобы выйти за свои собственные пределы и породить что-нибудь по меньшей мере через идеальную деятельность. Но ведь первоначальное побуждение отнюдь не направляется на одну только идеальную деятельность; оно направляется на реальность; и Я определяется, стало быть, им к порождению некоторой реальности за своими собственными пределами. Этому определению оно никогда не может удовлетворить, так как стремление никогда не должно иметь причинности, и противоположное стремление Не-Я должно всегда его уравновешивать. Поэтому, поскольку оно определяется побуждением, оно оказывается ограниченным через Не-Я.
В Я всегда имеется пребывающая тенденция – рефлектировать над самим собою, если только осуществляется условие всякой рефлексии, – некоторое ограничение. Это условие здесь имеет место; соответственно с этим Я необходимо должно рефлектировать об этом своем состоянии. Но в этой рефлексии рефлектирующее, как это всегда бывает, забывает самого себя, и рефлексия поэтому не достигает до сознания. Далее, она возникает в силу одного простого понуждения, стало быть, в ней нет ни малейшего обнаружения свободы, и она являет собою, как и прежде, одно только чувство. Вопрос только в том: что это за чувство?
Объектом этой рефлексии является Я побужденное, стало быть, idealiter в себе самом деятельное Я: побужденное содержащимся в нем самом понуждением, следовательно, без всякого произвола и самопроизвольности. Но эта деятельность Я направляется на некоторый объект, которого Я не в состоянии реализовать как вещь, а равно не в состоянии и представить через идеальную деятельность. Стало быть, это – такая деятельность, которая не имеет объекта, но при этом все же непреодолимо влекомая направляется на некоторый объект, и которая только чувствуется. Но такое определение в Я носит имя желания; это – побуждение к чему-то совершенно неизвестному, что обнаруживается только через потребность, через некоторую неудовлетворенность, через некоторую пустоту, которая ищет своего заполнения, но не указывает, откуда его ждать. Я чувствует в себе некоторое желание; оно чувствует себя нуждающимся.
Оба чувства – выведенное теперь чувство желания и вышеуказанное чувство ограничения и принуждения – должны непременно быть различены между собою и поставлены друг с другом в связь. Ибо побуждение должно быть определено; но оно обнаруживается через некоторое чувство; стало быть, это чувство надлежит определить; определено же оно может быть лишь через некоторое чувство иного рода.
Если бы Я не было ограничено в первом чувстве, то во втором имело бы место отнюдь не простое желание, а причинность, так как Я могло бы тогда породить нечто за своими пределами, и его побуждение не было бы ограничено тем, чтобы только внутренне определять само Я. Напротив того, если бы Я не чувствовало себя желающим, оно не могло бы чувствовать себя ограниченным, так как только через чувство желания Я выходит из своих собственных пределов, и только через это чувство в Я и для Я полагается впервые нечто такое, что должно быть вне его.
(Это желание имеет важное значение не только для практического наукоучения, но и для всего наукоучения в его целом. Только через него Я выталкивается в себе самом – из самого себя; только благодаря ему открывается в самом Я некоторый внешний мир [5].)
Таким образом, оба эти чувства оказываются синтетически объединенными, одно из них невозможно без другого. Без ограничения нет желания; без желания нет ограничения. Но в то же время они друг другу совершенно противоположны. В чувстве ограничения Я чувствуется единственно лишь как страдающее, в чувстве же желания оно чувствуется также и как деятельное.
Оба эти чувства основываются на побуждении, и притом на одном и том же побуждении в Я. Побуждение ограниченного через Не-Я и только благодаря этому способного к побуждению Я определяет способность рефлексии, и отсюда возникает чувство принуждения. То же самое побуждение определяет Я к тому, чтобы выйти из себя через идеальную деятельность и породить нечто за своими пределами, и так как Я является в этом отношении ограниченным, то благодаря этому возникает некоторое желание, а через приведенную благодаря этому к необходимости рефлектирования способность рефлексии – некоторое чувство желания. Вопрос в том, как может одно и то же побуждение порождать нечто противоположное. Единственно через различие тех сил, к которым оно обращается. В первой функции оно обращается только к одной способности рефлексии, которая лишь усвояет то, что ей дается; во второй функции оно обращается к абсолютному, свободному, в самом Я имеющему свое обоснование стремлению, которое направляется на творчество и действительно творит через идеальную деятельность; мы до сих пор не знаем еще его продукта и не в состоянии еще его познать.
Желание есть, стало быть, первоначальное, совершенно независимое обнаружение содержащегося в Я стремления. Независимое, так как оно не принимает во внимание никакого ограничения и не задерживается этим. (Это замечание имеет важное значение, так как со временем окажется, что это желание является носителем всех практических законов и что их надлежит распознавать только на том, будут ли они при этом выводимы из него или нет.)
В желании через ограничение одновременно возникает также и некоторое чувство принуждения, которое непременно должно иметь свое основание в некотором Не-Я. Объект желания (тот самый, который был бы действительно порожден Я, определенным через побуждение, если бы оно обладало причинностью, и который предварительно можно назвать идеалом) является вполне соразмерным и сообразным стремлению Я; тот же объект, который мог бы быть полагаем через отношение чувства ограничения к Я (и тоже, конечно, будет положен), противоречит стремлению Я. Эти объекты, стало быть, сами противоположны друг другу.
Так как в Я не может быть никакого желания без чувства принуждения, и наоборот, – то Я является в том и другом синтетически объединенным одним и тем же Я. Тем не менее, благодаря этим определениям, оно становится в явное противоречие с самим собою, будучи в одно и то же время ограниченным и безграничным, конечным и бесконечным. Это противоречие непременно должно быть преодолено, и мы обратимся теперь к более отчетливому его растолкованию и удовлетворительному его разрешению.
Желание, как сказано, направлено к тому, чтобы действительно породить нечто за пределами Я. Но этого оно не в силах сделать; на это Я вообще не способно, насколько мы видим, ни в одном из своих определений. И тем не менее это направляющееся на внешнее побуждение должно непременно осуществить то, что оно может. Может же оно воздействовать на идеальную деятельность Я, определять ее к исхождению из самой себя и порождению некоторого нечто. Об этой способности порождения здесь не место спрашивать: она сейчас будет генетически дедуцирована; зато нужно дать ответ на следующий вопрос, который должен с необходимостью встать перед каждым, кто мысленно идет вместе с нами. Почему же мы не делали этого вывода раньше, несмотря на то, что первоначально мы взяли за исходную точку некоторое побуждение к внешнему? Ответ на это гласит так: Я не может со значимостью для самого себя (а ведь только об этом здесь и идет речь, ибо для возможного зрителя мы уже выше получили этот вывод) направляться на внешнее, не ограничив уже предварительно самого себя, так как до этого для него не существует еще ничего ни внутреннего, ни внешнего. Такое ограничение самого себя произошло через выведенное выше самочувствие. Но в таком случае оно равным образом не может направляться на внешнее, если только внешний мир не открывается ему как-либо в нем самом. А это осуществляется лишь через желание.
Спрашивается, как и что порождается идеальной деятельностью Я, определенной через желание? В Я налично некоторое определенное чувство =X. Далее, в Я налично некоторое устремляющееся к реальности желание. Но реальность обнаруживается для Я только через чувство; следовательно, желание стремится к некоторому чувству. Но чувство X не есть желанное чувство, так как в таком случае Я не чувствовало бы себя ограниченным и желающим, и вообще не чувствовало бы себя; а чувствовало бы скорее противоположное чувство -X. Объект, который должен был бы непременно существовать, если бы чувство -X должно было осуществиться в Я, и который мы сами хотим называть -X, должен был бы непременно быть порожден. И это был бы идеал. Если бы при этом объект X (основание чувства ограничения X) мог быть сам почувствован, то было бы нетрудно через простое противоположение положить объект -X. Но это невозможно, так как Я никогда не чувствует никакого объекта, а только самого себя; породить же объект оно в состоянии только посредством идеальной деятельности. Или же если бы Я могло вызвать в себе самом чувство -X, то оно было бы в состоянии сравнить между собою непосредственно оба чувства, подметить их различие и представить их в объектах как в их основаниях. Но Я не в силах вызвать в себе никакого чувства; в противном случае оно обладало бы причинностью, которой оно, однако, не должно иметь. (Тут есть вторжение теоретического наукоучения: Я не может ограничивать себя само.) Таким образом, перед нами не более и не менее как задача умозаключить непосредственно от чувства ограничения, которое не допускает для себя никакого дальнейшего определения, к объекту совсем противоположного желания; задача состоит в том, чтобы Я породило этот объект просто по указанию первого чувства через идеальную деятельность.
Объект чувства ограничения есть нечто реальное: объект желания лишен какой бы то ни было реальности; но он должен иметь ее в силу желания, так как оно направляется на реальность. Эти два объекта противоположны друг другу, так как через один из них Я чувствует себя ограниченным, к другому же стремится, чтобы выйти из пределов ограничения. Тем, чем является один, другой не является. Вот что – и не более – можно пока сказать об обоих.
Углубимся дальше в исследование. Я, согласно вышесказанному, положило себя через свободную рефлексию над чувством как Я, сообразно основоположению: само себя полагающее, то, что в одно и то же время является и определяющим, и определенным, есть Я. Стало быть, Я определило, вполне описало и ограничило само себя в этой рефлексии (которая обнаружилась как самочувствие). Оно является в ней абсолютно определяющим.
На эту деятельность направляется обращенное к внешнему побуждение; оно поэтому является в данном отношении некоторого рода побуждением к деятельности определения, к видоизменению некоторого нечто вне Я, реальности, данной уже вообще через чувство. Я было определенным и определяющим в одно и то же время. Что оно побуждается побуждением ко внешнему, это значит, что оно должно быть определяющим. Но всякое определение предполагает некоторую доступную определению материю. Должно быть непременно установлено равновесие; следовательно, реальность остается по-прежнему тем, чем она была, – реальностью, чем-то, что можно отнести к чувству; для нее как таковой, как только материи, немыслимо никакое видоизменение, кроме уничтожения и всецелого снятия. Но ее (реальности) существование является условием жизни; что не живет, в том не может быть никакого побуждения, и никакое побуждение живого не может устремляться к уничтожению жизни. Следовательно, обнаруживающееся в Я побуждение отнюдь не направляется на материю вообще, а на некоторое особое определение материи. (Нельзя сказать: различная материя. Материальность – совершенно проста; можно сказать: материя с различными определениями.)
Это определение через побуждение есть то, что чувствуется как некоторое желание. Таким образом, желание устремляется отнюдь не к порождению материи как таковой, а к ее видоизменению.
Чувство желания было невозможно без рефлексии над определением Я через установленное побуждение, как то само собой понятно. Эта рефлексия была невозможна без ограничения побуждения, и притом именно побуждения к определению, которое одно только обнаруживается в желании. Но всякое ограничение Я только чувствуется. Спрашивается, что же это за чувство, в котором побуждение к определению чувствуется как ограниченное?
Всякое определение осуществляется через идеальную деятельность. Поэтому, если требуемое чувство должно быть возможно, то через эту идеальную деятельность непременно должен был быть уже определен некоторый объект, а это действие определения должно было бы непременно быть отнесено к чувству. При этом возникают следующие вопросы: 1) Как может идеальная деятельность достигнуть возможности и действительности этого определения? 2) Каково должно быть возможное отношение этого определения к чувству?
На первый вопрос мы отвечаем так: уже выше было обнаружено некоторое определение идеальной деятельности Я через побуждение, которое непрестанно должно действовать, поскольку оно это может. Согласно этому определению, ею должно было быть положено прежде всего основание ограничения, как в остальном самим собою вполне определенный объект, каковой объект именно потому не достигает и не может достигнуть сознания. Затем тотчас же в Я было обнаружено некоторое побуждение к определению как таковому; и, согласно этому побуждению, идеальная деятельность должна прежде всего стремиться, направляться по меньшей мере к тому, чтобы определить положенный объект. Мы не можем сказать, как Я должно определять объект сообразно побуждению; но мы знаем по меньшей мере то, что, согласно этому побуждению, имеющему свое основание в глубинах его существа, оно должно быть определяющим, в процессе определения просто, безусловно и исключительно деятельным началом. Но может ли, если мы отвлечемся даже от уже известного нам чувства желания, – уже одной наличности коего достаточно для решения нашего вопроса, – может ли, говорю я, это побуждение к определению из чистых оснований a priori обладать причинностью быть удовлетворенным или же нет? На его ограничении основывается возможность некоторого желания; на возможности желания – возможность некоторого чувства; на этом последнем – жизнь, сознание и духовное существование вообще. Побуждение к определению не обладает поэтому, поскольку Я есть Я, никакою причинностью. Но основание к тому не может лежать в нем самом, как не могло это быть и выше при стремлении вообще, ибо в противном случае это не было бы побуждение; основание этого лежит, следовательно, в некотором противоположном стремлении Не-Я определять самого себя, – в некоторой его действенности, которая совершенно независимо от Я и его побуждения, идет своим путем и руководится своими законами, подобно тому как это побуждение руководится своими законами.
Если, стало быть, некоторый объект и определения его стоят сами по себе, то есть являются порожденными собственной внутренней действительностью природы (как мы это пока гипотетически предполагаем, но тотчас же будем реализовать для Я); если, далее, идеальная (созерцающая) деятельность Я вытолкнута во внешний мир побуждением, как мы это показали, – в таком случае Я определяет и с необходимостью должно определять объект. Оно руководится в этом определении побуждением и устремляется к тому, чтобы определять объект согласно побуждению; но в то же время оно находится под воздействием Не-Я и является ограниченным этим последним, – действительной природой вещи, благодаря этому не будучи в большей или меньшей степени в состоянии определять его сообразно побуждению.
Этим ограничением побуждения ограничивается Я; как и при всяком ограничении стремления и совершенно таким же образом благодаря этому возникает некоторое чувство, которое здесь является чувством ограничения Я не через материю, а через природу материи. И тем самым одновременно оказывается решенным второй вопрос о том, как может ограничение определения быть относимо к чувству.
Рассмотрим подробнее только что сказанное и постараемся подтвердить его более решительными доказательствами.
1. Я, как то было выше показано, определило себя через абсолютную самопроизвольность. Эта деятельность определения и есть то, на что направляется подлежащее ныне исследованию побуждение и побуждает ее к выходу во внешний мир. Если мы хотим основательно ознакомиться с определением деятельности через побуждение, то нам надлежит прежде всего основательно рассмотреть саму эту деятельность.
2. В действовании она была единственно и только рефлектирующей. Она определяла Я в той форме, в какой она находила это последнее, не внося в него никаких изменений; она была, можно сказать, исключительно образующею. Побуждение не может и не должно в нее вкладывать ничего такого, чего в ней нет: оно, стало быть, побуждает ее исключительно к копированию того, что имеется налицо и в той форме, в какой это наличное налично; оно побуждает только к созерцанию, отнюдь не к видоизменению вещи через реальную действенность. Оно должно лишь вызвать в Я некоторое определение в той форме, в какой это определение имеется в Не-Я.
3. Тем не менее рефлектирующее над самим собою Я должно было с необходимостью в одном отношении в себе самом содержать мерило своего рефлектирования. А именно: оно направлялось на то, что (realiter) было в одно и то же время и определенным, и определяющим, и полагало его как Я. То что нечто подобное было налицо, зависело не от Я, поскольку мы рассматриваем его как исключительно рефлектирующее. Но почему же оно не рефлектировало над меньшим, над одним только определенным или над одним только определяющим? и почему – не над большим? почему не расширило оно объема своего предмета? Основание к тому также не могло лежать вне его самого уже потому, что рефлексия осуществлялась с абсолютной самопроизвольностью. Потому оно необходимо должно было исключительно в себе самом иметь то, что присуще всякой рефлексии, – ограничение себя. Что это было так, явствует также еще и из другого рассмотрения. Я должно было быть положено. "Определенное и в то же время определяющее" было положено как Я. Рефлектирующее имело это мерило в себе самом и привносило его в рефлексию; так как, рефлектируя абсолютно самопроизвольно, оно само является в одно и то же время и определяющим и определенным.
  Что же, имеется ли у рефлектирующего также и для определения Не-Я такой внутренний закон определения, и что это за закон?
  На этот вопрос нетрудно ответить по выше уже приведенным основаниям. Побуждение направляется на рефлектирующее Я в том виде, как оно есть. Побуждение не в силах ни прибавить что-либо к Я, ни отнять у него что-либо: внутренний закон определения его остается один и тот же. Все, что должно стать предметом его рефлексии и его (идеального) определения, с неизбежностью должно (realiter) быть "в одно и то же время и определенным и определяющим"; это относится и к подлежащему определению Не-Я. Субъективный закон определения состоит поэтому в следующем: чтобы нечто было в одно и то же время и определенным и определяющим или же – было определено через себя самого; и побуждение к определению направляется к тому, чтобы обрести его таковым, и только при таком условии подлежит удовлетворению. Оно требует определенности, совершенной полноты и цельности, которая содержится только в этом признаке. То, что, поскольку оно есть определенное, не является одновременно также и определяющим, есть постольку причиненное (bewirktes); и это причиненное как нечто чужеродное исключено из вещи, отделено от нее той границей, которую проводит рефлексия, и объяснено из чего-то другого. То, что, поскольку оно есть определяющее, не является одновременно и определенным, есть постольку причина, и определение является отнесенным к чему-то другому, и в силу этого исключенным из сферы, положенной для вещи, посредством рефлексии. Лишь постольку, поскольку вещь находится сама с собой во взаимодействии, она является вещью, и притом одной и той же вещью. Этот признак переносится на вещи из Я через побуждение к определению; и это замечание имеет важное значение.
  (Самые обыкновенные примеры помогают тут объяснению. Почему сладкое или горькое, красное или желтое и т.д. являет собою некоторое простое ощущение, которое нельзя разложить далее на несколько других, или же почему оно является вообще некоторым для себя сущим ощущением, а не частью какого-нибудь другого? Очевидно ведь, что основание этого должно непременно заключаться в Я, для которого оно является простым ощущением; в Я должен поэтому иметься a priori некоторый закон ограничения вообще.)
4. Различие Я и Не-Я остается всегда наличным при такой одинаковости закона определения. Если рефлексия совершается над Я, то и рефлектирующее одинаково с рефлектируемым, составляет с ним одно и то же, определенное и определяющее; если же рефлексия совершается над Не-Я, то они противоположны, так как рефлектирующим, как то само собою разумеется, всегда остается Я.
5. Вместе с тем этим дается строгое доказательство того, что побуждение к определению направляется не на реальное видоизменение, а лишь на идеальное определение, определение для Я, воспроизведение. То, что может быть его объектом, необходимо должно realiter всецело определяться через самого себя, и тогда для реальной деятельности Я не остается ничего; скорее наоборот, она находилась бы с определением побуждения в очевидном противоречии. Если Я realiter видоизменяет, то не дано то, что должно было бы быть дано.
Спрашивается только, как и каким способом должно быть дано Я определимое; и через разрешение этого вопроса мы еще глубже проникаем в синтетическую связь подлежащих здесь установлению действий.
Я рефлектирует над собою как над определенным и определяющим в одно и то же время и постольку ограничивает себя (оно идет до тех самых пор, до каких идет и определенное с определяющим); но ведь нет ограничения без некоторого ограничивающего. Это ограничивающее, долженствующее быть противоположным Я, не может ведь, как то постулируется в теории, быть порождаемо через идеальную деятельность, но непременно должно быть дано Я, заключаться в нем. И, конечно, нечто подобное имеет место в Я, а именно – то, что исключается в этой рефлексии, как то было показано выше. Я полагает себя лишь постольку как Я, поскольку оно есть определенное и определяющее; но оно является и тем и другим только в идеальном отношении. Его стремление к реальной деятельности является ограниченным и постольку полагается как внутренняя, замкнутая, самое себя определяющая сила (то есть определенным и определяющим в одно и то же время), или же, так как она лишена проявления, – как интенсивная материя. На эту последнюю как таковую обращается рефлексия, и, таким образом, через посредство противоположения она выносится во внешний мир, и нечто само по себе и первоначально субъективное превращается в нечто объективное.
1. Тут совершенно ясно, откуда берется закон: Я не в состоянии положить себя как определенное, не противоположив себе некоторого Не-Я. А именно, мы могли бы с самого начала умозаключить, согласно такому, теперь достаточно известному, закону, следующим образом: если Я должно определять себя, то оно необходимо должно противопоставлять себе нечто; но так как мы здесь находимся в практической части наукоучения и потому непременно всегда должны иметь в виду побуждение и чувство, то мы должны были и сам этот закон вывести из некоторого побуждения. Побуждение, которое первоначально направляется на внешнее, производит то, что оно может, и так как оно не может воздействовать на реальную деятельность, оно воздействует по меньшей мере на идеальную, которая по своей природе совсем не может быть ограничена, и толкает ее во внешний мир. Отсюда возникает противоположение; и таким образом через побуждение и в нем связуются друг с другом все определения сознания, а в особенности сознание Я и Не-Я.
2. Субъективное превращается в нечто объективное; и наоборот, все объективное первоначально есть нечто субъективное. Вполне подходящего примера для этого нельзя привести, так как речь здесь идет о некотором определенном вообще, которое есть лишь некоторое определенное, и ничего более; но нечто подобное никак не может быть налично в сознании, основание чего мы скоро увидим. Все определенное, если только оно должно стать наличным в сознании, необходимо есть нечто особенное. И примерами этого последнего рода можно с полной ясностью демонстрировать в сознании высказанное выше утверждение. Пусть, например, нечто сладко, кисло, красно, желто и т.п. Подобное определение, очевидно, есть нечто исключительно субъективное; и мы не думаем, чтобы кто-либо, кто только понимает эти слова, стал бы оспаривать это. Что такое сладко или кисло, красно или желто, – этого безусловно нельзя описать, это можно только чувствовать; и другим этого нельзя сообщить никаким описанием, но каждый человек непременно должен поставить предмет в связь со своим собственным чувством для того, чтобы в нем возникло некоторое познание моего ощущения. Сказать можно лишь следующее: во мне есть ощущение горького, сладкого и т.п.; и больше ничего. Но предположим даже, что другой поставил предмет в связь со своим чувством, – откуда же вам известно, что знание вашего ощущения возникает в нем оттого, что он ощущает одинаково с вами? откуда вы знаете, что, например, сахар производит на его вкус совершенно такое же впечатление, какое он производит на ваш вкус? Правда, вы называете сладким то, что возникает в вас, когда вы едите сахар; и он, а равно и все ваши сограждане, тоже называют это вместе с вами сладким; но ведь это – лишь согласие в словах. Откуда вам известно, что то, что вы оба называете сладким, для другого является именно тем, чем оно является для вас? И с этим никогда ничего не поделаешь; искомое лежит тут в области субъективного и не имеет в себе никакой объективности. Лишь при синтезе сахара с некоторым определенным, самим по себе субъективным и только благодаря своей определенности вообще объективным вкусом мы переносимся в область объективного. Такими исключительно субъективными ссылками на чувство отправляется все наше познание; без чувства невозможно никакое представление вещи вне нас.
И вот это определение вас самих вы переносите тотчас же на нечто вне вас; то, что является собственно акциденцией вашего Я, вы превращаете в акциденцию некоторой вещи, которая должна быть вне вас (будучи понуждаемы к тому законами, которые достаточно определенно были установлены в наукоучении), некоторой материи, которая должна распространяться в пространстве и заполнять его. Что это материя сама, конечно, может быть лишь чем-то в вас наличным, лишь чем-то исключительно субъективным, относительно этого в вас давно уже должно было закрасться по меньшей мере подозрение, ибо ведь вы в состоянии непосредственно без присоединения какого бы то ни было нового чувства о такой материи перенести на нее нечто, согласно вашему собственному признанию, только субъективное; ибо, далее, подобная материя без подлежащего перенесения на нее субъективного для вас вовсе не существует и потому является для вас не чем иным, как нужным вам носителем подлежащего вынесению из вас субъективного. Когда вы переносите на нее субъективное, то она, без сомнения, налична в вас и для вас. Если бы она была первоначально вне вас и проникла бы в вас извне ради возможности того синтеза, который вами должен быть осуществлен, то она должна бы была войти в вас непременно через чувства. Но чувства ведь доставляют нам только одно субъективное вышеуказанного рода; материя как таковая отнюдь не попадает в чувства и может быть начертана или помыслена только творческою силою воображения. Ведь ни увидать ее, ни услыхать, ни почувствовать вкусом или обонянием, разумеется, нельзя; но она попадает в чувство осязания (tactus) – так мог бы, пожалуй, возразить неопытный в отвлечении человек. Но это чувство заявляет о себе лишь через ощущение некоторого сопротивления, некоторой немощи, которая субъективна; сопротивляющееся ведь, надо думать, не чувствуется при этом, а о нем только умозаключают. Это чувство касается только поверхности, поверхность же заявляет о себе всегда через посредство чего-либо субъективного – например, что она шероховата или нежна, холодна или тепла, жестка или мягка и т.п.; оно никогда не проникает внутрь тела. Но почему вы тотчас же распространяете это тепло или этот холод, который вы чувствуете (следуя за рукой, через которую вы его чувствуете), на целую обширную поверхность, а не сосредоточиваете его в какой-либо одной точке?* И, далее, как это вы приходите к тому, чтобы предполагать между поверхностями еще какую-то внутренность тела, которой вы, однако, не чувствуете? Это совершается, очевидно, через творческую силу воображения. И, тем не менее, вы все же считаете эту материю чем-то объективным и делаете это с полным правом на то, так как вы все согласны, да и должны быть согласны, относительно ее наличности, ибо ее порождение основывается на некотором общем законе всякого разума.
* В одном пункте, который вы чувствуете? (Заметка на полях.)
Побуждение было направлено на рефлектирующую над собою деятельность этого последнего как таковую, определяющую себя самое как Я. В определении через его посредство, таким образом, с очевидностью заключается, что началом, определяющим вещь, должно быть Я, а потому заключается и то, что в этом процессе определения Я должно рефлектировать над самим собою. Оно принуждено рефлектировать, то есть полагать себя как определяющее. (Мы вернемся к этой рефлексии. Здесь же мы рассматриваем ее лишь как простое вспомогательное средство для того, чтобы нам двинуться дальше в нашем исследовании.)
Деятельность Я едина и не может одновременно направляться на несколько объектов. Она должна была определять Не-Я, которое мы хотим называть X. Теперь Я должно в этом самом процессе определения через ту же самую деятельность, как то само собою разумеется, рефлектировать над самим собою. Это же невозможно без того, чтобы действие определения (этого X) не было прервано. Рефлексия Я над самим собою совершается с абсолютной самопроизвольностью, следовательно, – также совершается и такой перерыв. Я абсолютно самопроизвольно прерывает действие определения.
Таким образом, Я является ограниченным в процессе определения, и отсюда возникает некоторое чувство. Я является ограниченным потому, что побуждение определения устремлялось при этом ко внешнему безо всякого определения, то есть шло в бесконечность. Побуждение имело в себе вообще правило рефлектировать над определенным самим собою realiter как над одним и тем же; но оно не имело в себе никакого закона, который требовал бы, чтобы это определенное – в нашем же случае X – доходило до B или C и т.д. Теперь этот процесс определения оказывается прерванным в определенной точке, которую мы будем обозначать как C. (Что это за ограничение, нужно оставить пока без рассмотрения; но нужно остерегаться и не иметь при этом в виду ограничения в пространстве. Здесь речь идет об ограничении интенсивности, например, о том, что отделяет сладкое от кислого и т.п.) Итак, тут имеется некоторое ограничение побуждения к определению как условие некоторого чувства. Далее, тут есть некоторая рефлексия над этим как другое условие этого чувства. Ибо, прерывая процесс определения объекта, свободная деятельность Я направляется на процесс определения, и ограничение направляется на него во всем его объеме, который именно благодаря этому становится некоторым объемом. Однако же Я не сознает этой свободы своего действования; поэтому ограничение приписывается вещи. Это – чувство ограничения Я через определенность вещи или же чувство чего-то определенного, простого.
Перейдем теперь к описанию той рефлексии, которая становится на место прерванного и через некоторое чувство обнаруживающего себя как прерванный процесса определения. В ней Я должно полагать себя сак Я, то есть как нечто само себя определяющее в действии. Ясно, что нечто положенное в качестве порождения Я не может быть ничем другим, кроме как некоторым созерцанием X, некоторым образом этого последнего, но отнюдь не самим этим X, как то явствует из теоретических основоположений и даже из вышесказанного. Что это нечто полагается как порождение Я в его свободе, означает, что оно полагается как нечто случайное, как нечто такое, что не должно было быть с необходимостью таким, каково оно есть, но могло бы быть и иным. Если бы Я сознавало свою свободу в процессе образования этого образа (вновь рефлектируя о самой настоящей рефлексии), то образ был бы положен как нечто случайное по отношению к Я. Но такая рефлексия не имеет места; потому образ неизбежно должен быть положен как нечто случайное по отношению к некоторому другому Не-Я, которое для нас пока еще совершенно неизвестно. Рассмотрим сказанное сейчас в общих чертах полнее.
Чтобы соответствовать закону определения, X должно было быть определено через самого себя (быть одновременно определенным и определяющим). И оно является таким в силу нашего постулата. Далее, благодаря наличному чувству X должно идти до C и не дальше; но и определено оно должно быть также только до этих пор. (Что это должно означать, скоро выяснится.) В Я определяющем или созерцающем idealiter не содержится никакого основания для этого определения. Оно не обладает для этого никаким законом. (Что же, доходит ли само себя определяющее Я только до этих пор? Но отчасти можно показать, что такое Я, будучи рассматриваемо исключительно само по себе, устремляется дальше, то есть в бесконечность; отчасти же, если бы даже там, в вещи, и должно было содержаться какое-нибудь различие, то как проникает оно в круг деятельности идеального Я? Как становится оно доступным для этого последнего, раз это Я не имеет с Не-Я никакой точки соприкосновения и лишь постольку является idealiter деятельным, поскольку оно не имеет такой точки соприкосновения и не является ограниченным через Не-Я? Выражаясь более простым языком: почему сладкое есть нечто другое, чем кислое, и ему противоположно? Нечто определенное вообще представляют собою и то и другое. Но, помимо этого общего характера, каково основание их различия? Оно не может заключаться в одной только идеальной деятельности, так как о том и о другом не может быть понятия. Тем не менее хоть отчасти оно непременно должно заключаться в Я, так как ведь это – некоторое различие для Я.)
Таким образом, идеальное Я с абсолютной свободой парит и над границей, и внутри границы. Его граница совершенно неопределенна. Может ли оно пребывать в таком положении? Ни в коем случае; ибо оно должно теперь, в силу постулата, рефлектировать о самом себе в этом созерцании, следовательно, полагать себя в нем определенным, так как ведь всякая рефлексия предполагает определение.
Правило определения вообще, разумеется, нам известно; нечто является определенным лишь постольку, поскольку оно определяется самим собою. Поэтому Я должно было бы в таком созерцании X полагать самому себе границу своего собственного созерцания. Оно должно было бы определять себя через самого себя, полагать именно точку C как пограничную точку; и X было бы таким образом определено через абсолютную самопроизвольность Я.
Но – и этот аргумент имеет важное значение – Х есть нечто такое, что, согласно закону определения вообще, определяет себя через самого себя; и оно является лишь постольку предметом постулированного созерцания, поскольку оно определяет себя через самого себя. Хоть мы и говорили до сих пор исключительно только о внутреннем определении сущности, но внешнее определение границы вытекает отсюда непосредственно. X=X, поскольку оно одновременно и определено, и определяет, и оно распространяется до тех пор, до каких оно является таковым, например, до C. Если Я должно ограничивать X правильно и как это требуется в настоящем случае, то оно вынуждено ограничивать его в C; и потому нельзя было бы сказать, что ограничение совершается через абсолютную самопроизвольность. Эти утверждения противоречат друг другу, и это должно бы сделать нужным некоторое различение.
Но ограничение в C* только чувствуется, а не созерцается. Свободно же положенное ограничение должно только созерцаться, а не чувствоваться. Однако то и другое – и созерцание и чувство – ничем между собой не связаны. Созерцание видит, но оно пусто; чувство относится к реальности, но оно слепо. Тем не менее в действительности X должно быть ограничено и притом так, как оно ограничено. Поэтому требуется некоторое объединение, некоторая синтетическая связь чувства и созерцания. Исследуем еще обстоятельнее это последнее, и это приведет нас незаметно для нас самих к той точке, которую мы ищем.
* X в C. (Заметка на полях.)
Созерцающее должно ограничивать X через абсолютную самопроизвольность и притом так, чтобы Х являлось ограниченным исключительно самим собою, – таково было требование. Оно выполняется в том случае, если идеальная деятельность силой своей абсолютно творческой способности полагает некоторое Y за пределами X (в точке B.C.D, и т.д., так как определенная пограничная точка не может быть ни положена самой идеальной деятельностью, ни дана ей непосредственно). Это Y как противоположное некоторому нечто вынуждено 1) само быть чем-то, то есть определенным и определяющим в одно и то же время, согласно закону определенности вообще; 2) оно должно быть противоположно X или же его ограничивать, то есть Y относится к X, поскольку это последнее является определяющим, не как определенное, а поскольку оно является определенным, Y относится к нему не как определяющее; и наоборот. Должно быть невозможно охватить то и другое вместе, рефлектировать о них как об одном и том же. (Следует, конечно, заметить, что здесь речь идет не об относительном определении или ограничении, каковое отношение, разумеется, существует между ними; но речь идет тут о внутреннем определении и ограничении, и такого отношения между ними нет. Каждая возможная точка X находится во взаимодействии с каждой возможной точкой X; и также точно обстоит дело в Y. Но зато не находится во взаимодействии каждый возможный пункт X с каждым возможным пунктом Y, и наоборот. То и другое представляют собою нечто; но каждое из них есть нечто другое; и только благодаря этому мы впервые приходим к постановке и разрешению вопроса о том, что же они такое. Вне противопоставления всё Не-Я есть в своем целом нечто, но только какое-либо определенное, особое нечто; и вопрос о том, что такое то или это,* лишен всякого смысла, так как ответ на него получается исключительно лишь через посредство противопоставления.)
* Без противоположения. (Заметка на полях.)
Вот то, к чему побуждение определяет идеальную деятельность; согласно вышеприведенному правилу, нетрудно вывести закон требуемого действия, а именно: X и Y должны взаимно исключать друг друга. Мы можем назвать это побуждение, поскольку оно, как здесь, устремляется к одной только идеальной деятельности, побуждением к взаимоопределению.
Пограничная точка C полагается исключительно лишь через чувство; следовательно, и Y, лежащее за пределами C, поскольку оно должно начинаться именно в C, тоже может быть дано только через отнесение к чувству. Единственно чувство объединяет тот и другой момент в границе. Побуждение взаимоопределения направляется поэтому одновременно и на некоторое чувство. В нем, стало быть, внутренне объединены идеальная деятельность и чувство; в нем все Я – едино. И мы можем назвать его постольку побуждением ко взаимосмене вообще. Это оно обнаруживается через желание; объект желания есть нечто другое, нечто противоположное наличному.
В желании идеальность и побуждение к реальности тесно объединена друг с другом. Желание направляется на нечто другое; это возможно только, если предположить некоторое предшествующее определение через идеальную деятельность. Далее, в нем обнаруживается побуждение к реальности (как ограниченной), так как оно чувствуется, а не мыслится и не представляется. Здесь обнаруживается, как в некотором чувстве может совершаться процесс побуждения ко внешнему, стало быть, как может в нем осуществляться предчувствие некоторого внешнего мира, так как оно видоизменяется при этом как раз через идеальную деятельность, которая свободна от всякого ограничения. Здесь обнаруживается, далее, как возможно обратное отнесение некоторой теоретической функции духа к практической способности; что непременно должно было быть возможно, если только разумное существо должно было когда-нибудь стать своего рода законченным целым.
Чувство не зависит от нас, так как оно зависит от некоторого ограничения. Я же само себя не может ограничивать. Тут должно привзойти некоторое противоположное чувство. Вопрос в том, осуществится ли внешнее условие, при котором только и возможно такое чувство? Оно непременно должно осуществиться. Если оно не осуществляется, то Я не чувствует ничего определенного; значит, оно не чувствует совсем ничего; оно, стало быть, не живет и не есть Я, что противоречит предположению наукоучения.
Чувство некоторого противоположного является условием удовлетворения побуждения; следовательно, побуждение к взаимосмене чувств вообще есть желание. Желанное оказывается, таким образом, определенным, но единственно лишь через предикат, гласящий, что оно должно быть чем-то другим* для чувства.
* Чем-то изменяющимся. (Заметка на полях.)
Однако Я не может сразу чувствовать двух вещей, ибо оно не может быть одновременно ограниченным в C и не ограниченным в C. Стало быть, изменившееся состояние не может чувствоваться как изменившееся состояние. Другое должно было бы поэтому созерцаться только через идеальную деятельность как нечто другое и настоящему чувству противоположное. Таким образом, в Я всегда с необходимостью были бы наличны созерцание и чувство, и оба были бы синтетически объединены в одной и той же точке.
Но, далее, идеальная деятельность не может замещать собою никакого чувства и никакого чувства не в состоянии породить; она была бы в состоянии определять свой объект поэтому только тем, что не допускала бы его быть чувствуемым, тем, что позволяла бы ему иметь все возможные определения, за исключением того, которое налично в чувстве. Благодаря этому вещь остается для идеальной деятельности навсегда только отрицательно определенной; и чувствуемое остается тоже благодаря этому неопределенным. И тут нельзя придумать никакого другого средства определения, кроме до бесконечности продолжаемой отрицательной деятельности определения.
(И так оно обстоит на самом деле. Что означает собою, например, сладкое? Прежде всего нечто такое, что относится не к зрению, слуху и т.д., а ко вкусу. Что такое вкус, это вы должны знать уже из ощущения и можете представить себе посредством силы воображения, но только смутно и отрицательно (в синтезе всего того, что не является вкусом). Далее, среди всего того, что относится к сфере вкуса, сладкое есть не кислое, не горькое и т.д., – сколько бы отдельных определений вкуса вы тут ни перечисляли. Если же вы перечислили уже все вам известные вкусовые ощущения, то вам могут быть даны все новые и новые неизвестные еще вам ощущения, о которых вы будете тогда судить следующим образом: они суть не сладкое. Таким образом, граница между сладким и всеми известными вам вкусовыми ощущениями продолжает еще оставаться бесконечной.)
Единственным подлежащим разрешению был бы в таком случае еще следующий вопрос: как это доходит до идеальной деятельности, что состояние чувствующего изменилось? Предварительный ответ: это обнаруживается через удовлетворение желания, через некоторое чувство; из этого обстоятельства должно последовать много важных выводов.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>