В. Ф. Асмус. ПРОБЛЕМА ИНТУИЦИИ В ФИЛОСОФИИ И МАТЕМАТИКЕ

Теория познания и логика всегда развивались из стремления философски осознать и обосновать операции и формы познания, осуществляемые науками о природе и обществе. С изменениями в способе производства, в технике и главным образом в технике эксперимента изменялись и развивались способы и методы исследования, расширялся круг известных науке операций и методов познания. С развитием капиталистического производства, требовавшего расширения и углубления знаний о природе, а также совершенствования техники, возникли почти неизвестные античной науке методы экспериментального исследования явлений и связей природы. Пассивное наблюдение и умозрительная гипотеза уступили место активному экспериментальному исследованию и основанной на нем научной гипотезе. Возникает неизвестное древности понятие о законе природы. Движимая запросами развивающихся военного дела и средств сообщения с отдаленными странами и материками, растущей новой техники кораблестроения и кораблевождения, орошения и городского хозяйства, наука начинает сама указывать новые пути развития основным отраслям хозяйства. При этом связь и взаимодействие науки и растущего производства далеко не просты. Для достижения успехов естествознания, равно как и успехов техники, оказалось необходимым развитие таких отраслей науки, которые на первый взгляд казались независимыми от успехов техники и естествознания, но в действительности испытали огромное воздействие со стороны развивающегося производства. Наиболее необходимой для развития производства наукой была в то время математика. Без прогресса в области математики не могли развиваться механика, астрономия, баллистика, оптика и другие физические науки, необходимые буржуазному классу.

Разностороннее развитие естествознания и математики не могло, однако, ограничиться решением одних только практических задач, которые выдвигала перед наукой экономическая и политическая жизнь возникавшего капиталистического общества. Размежевание наук, выделение их из общего комплекса знаний вело к тому, что каждая из них не только стремилась оформиться как единое целое и определить свои задачи и методы, но и старалась дать философское – гносеологическое и логическое – обоснование этих задач и методов. Необходимость такого обоснования встала и перед математикой.

В XVII столетии ряд философов, часть которых были одновременно и математиками (Декарт, Локк, Лейбниц, Спиноза), исследуя своеобразие математического знания и пытаясь дать этому своеобразию гносеологическое и логическое объяснение, встретили при решении этой задачи трудность. Состоит она в следующем. Во-первых, суждение в математических науках обладает, по мнению этих философов, безусловной логической всеобщностью и необходимостью: любая доказанная в математике теорема справедлива не только для данного единичного объекта, а для любого объекта из класса объектов, который имеет в виду доказательство, и справедливость ее не может быть отрицаема. Во-вторых, особенность математических наук состоит, как полагали Декарт, Спиноза и Лейбниц, в том, что логическая необходимость доказываемых в них теорем не может иметь источник в опыте и в эмпирической индукции. Всякое положение, добытое при помощи опыта, не может быть безусловно необходимым. Оно может быть только вероятным. Но если это так, то откуда может почерпнуть математика эти свои логические признаки – всеобщность и необходимость? Если они не могут иметь основание в опыте, то в чем же тогда следует искать их основание?

Трудность эту некоторые философы XVII в. пытались преодолеть посредством проведения различия между непосредственным (интуитивным) знанием и знанием опосредствованным. Согласно их теории, математические истины в огромном своем большинстве опосредствованы доказательством. Но если мы будем продолжать восходящее движение мысли от доказанной теоремы к теоремам, на которые наука ссылается при ее доказательстве, а от этих последних в свою очередь к теоремам, лежащим в их основе, то это восхождение не может продолжаться беспредельно. Рано или поздно мы дойдем до положений, которые в данной науке уже не могут быть доказаны и принимаются без доказательства. Истинность этих положений якобы уже ничем не опосредствована. Их всеобщий и необходимый характер прямо, или непосредственно, усматривается умом.

Учение об интеллектуальной интуиции как непосредственном усмотрении с помощью ума необходимых и всеобщих связей вещей должно быть строго отличаемо и от учения о так называемых врожденных идеях и от учения об априорном знании.

Не всякое учение об интеллектуальной интуиции сочеталось в философии рационализма с признанием врожденных идей, то есть понятий, изначально присущих нашему уму. И действительно, учение об интеллектуальной интуиции есть учение о существовании истин особого рода – истин, достигаемых прямым интеллектуальным усмотрением. Напротив, учение о врожденности некоторых идей есть учение не о свойствах некоторых истин, а о свойствах некоторых идей – понятий. Для рационалистов XVII в. истина и идея, истина и понятие – вещи вовсе не тождественные: истина для них есть мысль о связи вещей, а идея – мысль о предмете. Истина всегда выражается в форме связи идей, но идея, то есть отдельное понятие, сама по себе не есть ни истина, ни заблуждение. Поэтому утверждение о том, что некоторые идеи не имеют источника в опыте, а прирождены нашему уму, вовсе еще не есть утверждение, будто существуют истины, прирожденные нашему уму. Иные рационалисты (например, Лейбниц), признававшие врожденность некоторой части наших идей, в то же время считали, что истина, то есть адекватное интеллектуальное усмотрение связи вещей, всегда в известной мере требует опыта, опирается на данные опыта и в этом смысле не может быть безусловно врожденной нашему уму. С другой стороны, некоторые сенсуалисты (например, Локк), признававшие интеллектуальную интуицию, то есть прямое усмотрение умом необходимых связей вещей, отрицали существование врожденных идей. По мнению Локка, есть интуитивно постигаемые истины, но нет никаких врожденных понятий. Поэтому и Лейбниц, видевший в интеллектуальной интуиции высший вид знания, вовсе не оспаривал тезиса Локка и предшествовавшего Локку эмпиризма, согласно которому в уме нет ничего, чего бы раньше не было в ощущении. Признавая этот тезис эмпиризма, Лейбниц по существу отказывался не только от признания врожденности истин, но также и от признания врожденности даже некоторых идей.

Отказ этот вылился у него в форму критики теории врожденных идей Декарта. По мнению Лейбница – впрочем, неточному, – Декарт утверждал, что некоторые идеи прирождены нашему уму в совершенно готовом и законченном виде. Этому взгляду Лейбниц противопоставил свое учение, согласно которому врожденные идеи существуют в нас только в виде известных склонностей и задатков ума, побуждаемых к развитию опытом и, в частности, ощущением. Однако задатки эти ни в коем случае не могут быть целиком сведены к опыту и к ощущению. Никакой опыт не может привести к знанию безусловно необходимых и безусловно всеобщих истин. Знание это осуществляется одним лишь умом, и хотя оно развивается в связи с опытом или даже по побуждению опыта, но из задатков одного только ума. Поэтому, принимая знаменитую формулу Аристотеля и эмпириков (в том числе и Локка) "нет в уме ничего, чего бы раньше не было в ощущении", Лейбниц добавляет: "кроме самого ума". Таким образом, Лейбниц считал, что в опыте есть все, что есть в уме, кроме способности ума возвышаться над случайным и частным до познания необходимого и всеобщего.

Подробно разбирать учения рационалистов и сенсуалистов о врожденности идей и условиях необходимого и всеобщего знания не является задачей данной главы.

Учение об интеллектуальной интуиции должно быть отличаемо также от гносеологического априоризма. Учение об интеллектуальной интуиции есть теория, возникшая как ответ на вопрос: способен ли ум мыслить некоторые истины непосредственно, без помощи доказательства? Учение же об априорности некоторых знаний есть учение, возникшее как ответ на другой вопрос: существуют ли для ума истины, предшествующие опыту и от опыта не зависящие?

Теория интуиции есть теория, объясняющая непосредственный характер некоторых истин. Но непосредственность эта одними философами мыслилась как непосредственность знания, данного в опыте, другими – как непосредственность знания, предшествующего опыту, то есть априорного. Поэтому при решении вопроса о роли опыта в происхождении знания теории интуиции делятся на неаприористические и априористические. Так, например, большинство теорий чувственной интуиции вовсе не были теориями априористическими.

Напротив, теории интеллектуальной интуиции, создававшиеся рационалистами, были априористическими или по крайней мере заключали в себе элементы априоризма. И действительно, утверждаемая этими теориями невыводимость из опыта основных признаков достоверного знания – необходимости и всеобщности – неизбежно вела к признанию доопытного источника всех непосредственных истин, обладающих такими признаками.

Но если всякая рационалистическая теория интуиции заключала в себе элемент априоризма, то далеко не всякое учение априоризма сочеталось с теорией интеллектуальной интуиции. Были философы, которые допускали наличие в уме некоторых априорных знаний, но вместе с тем отрицали непосредственный, то есть интуитивный, воззрительный, характер этих априорных истин.

Таким философом был, например, Кант. Теория познания Канта априористична. Априористично также ею учение о формах чувственной интуиции – о пространстве и времени. Однако, признавая интуитивный, воззрительный характер априорных форм чувственности, Кант отрицал способность человека к интеллектуальной интуиции. В учении Канта логический и гносеологический априоризм сочетается с отрицанием интуитивного характера знаний, априорно присущих интеллекту.

Что же представляет собой непосредственное, или интуитивное, знание, о котором говорили многие крупные философы XVII в., как идеалисты, так и материалисты: Декарт и Локк, Лейбниц и Спиноза?

Во-первых, интуитивное познание как непосредственное должно, согласно их учениям, отличать от рассудочного познания, опирающегося на логический аппарат определений, силлогизмов и доказательства. Так, например, Декарт (1596-1650) полагал, что основные аксиомы науки и философии – именно такие истины: непосредственные, интуитивные. Истины эти открываются путем прямого усмотрения разумом и не выводятся на основе правил логического определения. В своем труде "Разыскание истины посредством естественного света" Декарт писал: "Не станете же вы воображать, будто для приобретения... предварительных понятий необходимо принуждать и мучить наш ум, чтобы находить ближайший род и существенное различие вещей и из этих элементов составлять истинное определение" (33, 523*); "есть много вещей, которые мы делаем более темными, желая их определить, ибо вследствие их чрезвычайной простоты и ясности нам невозможно постигать их лучше, чем самих по себе" (33, 523-524). И далее: "К числу величайших ошибок, какие допускаются в науках, следует причислить, быть может, ошибку тех, кто хочет определять то, что должно просто знать" (33, 524).

* Здесь и далее первая цифра соответствует номеру, под которым цитируемое произведение значится в списке литературы, помещенном в конце книги. Вторая цифра – номер страницы этого произведения, на которой находится приводимая цитата. При цитировании произведений на иностранных языках в ряде случаев указывается и соответствующая страница русского издания (эта, третья, цифра отделяется от второй цифры точкой с запятой).

Противопоставление интуиции как способа непосредственного знания силлогистическому умозаключению как способу знания опосредствованного четко проводится Декартом в его книге "Правила для руководства ума". Как только станет ясным, пишет Декарт, что познание той или иной вещи нельзя свести к индукции, "надлежит, отбросив все узы силлогизмов, вполне довериться интуиции как единственному остающемуся у нас пути, ибо все положения, непосредственно выведенные нами одно из другого, если заключение ясно, уже сводятся к подлинной интуиции" (33, 389). По мнению Декарта, нельзя составить ни одного силлогизма, дающего правильное заключение, если нет для этого материала, то есть если лица, составляющие силлогизм, не знают выводимой таким образом истины (см. 33, 406).

Спиноза (1632-1677), так же как и Декарт, считал, что дискурсивное определение одного из членов пропорции при условии, если даны остальные три, не дает адекватной пропорциональности этих чисел. Если бы такая пропорциональность была найдена, то ее "видели бы... интуитивно, а не в результате какого бы то ни было действия" (90, 9; 327). В "Кратком трактате" Спинозы тот же пример с пропорцией сопровождается следующим пояснением: имеющий самое ясное познание не нуждается ни в чем – ни в усвоенном понаслышке, ни в опыте, ни в искусстве умозаключения, "так как он своей интуицией сразу видит пропорциональность во всех вычислениях" (91, 303; 114). Наконец, в "Этике", приводя тот же пример, Спиноза отмечает, что интуитивное усмотрение четвертого члена пропорции гораздо более ясно, чем его дискурсивный вывод, "так как из самого отношения первого числа ко второму, которое мы видим одним созерцанием, мы прямо выводим четвертое" (90, 110; 439).

Такова первая черта интуитивного, или непосредственного, познания, как его понимали рационалисты XVII в., – независимость от умозаключения и доказательства.

Вторая черта интуиции состоит, согласно их учению, в том, что интуиция есть не просто один из видов интеллектуального познания, а его высший вид. Так, в системе Декарта высшим и наиболее достоверным основоположением признается аксиома: "Я мыслю, следовательно, я существую", Декарт подчеркивал, что убеждение в истинности этой аксиомы есть результат не умозаключения и не доказательства, а непосредственного усмотрения ума. Именно в силу непосредственности интеллектуального усмотрения интуиция и является, по мнению Декарта и других рационалистов, высшим видом знания. Особенно четко эта мысль выражена в учении Спинозы: "Только четвертым способом (то есть через интуицию. – В.А.) постигается адекватная сущность вещи, и притом без опасности заблуждения; поэтому такой способ преимущественно перед всеми другими будет готов к использованию" (90, 10; 328); в соответствии с этим Спиноза и в "Этике" наряду с познанием первого и второго рода различает еще "иной, третий, который мы будем .называть интуитивным знанием". Этот род познания "ведет от адекватной идеи формальной сущности каких-нибудь атрибутов бога к адекватному познанию сущности вещей" (90, 110; 439).

Подобно Спинозе Лейбниц (1646-1716) также считал интуитивное познание наиболее совершенным родом знания. "Самое совершенное знание, – утверждал он, – то, которое в одно и то же время и адекватно и интуитивно" (71, 422). Лейбниц полагал, что "первичное отчетливое понятие мы можем познать только интуитивно", что "мы не имеем идей даже относительно тех предметов, которые мы познаем отчетливо, если мы не пользуемся интуитивным знанием" (71, 424). Так же обосновывает он свою точку зрения и в "Рассуждении о метафизике", где доказывает, что "только тогда, когда наше познание бывает ясным (при смутных понятиях) или интуитивным (при отчетливых), – только тогда мы созерцаем полную идею" (71, 451).

Характерное для рационалистов обособление ума от чувственности объясняется не одним лишь идеалистическим пренебрежением их к чувственному знанию. Обособляя ум от чувственности, рационалисты XVII в. исходили и из логических соображений. Только непосредственное усмотрение ума (интеллекта) способно, по их мнению, удостоверить нас во всеобщем и необходимом значении математических аксиом и теорем. Опыт, не освещенный "естественным светом" разума, не заключает в себе гарантий всеобщности и необходимости знаний, добытых эмпирически.

Этого положения придерживаются все рационалисты, но особенно четко оно было сформулировано в учении Лейбница. Так, в письме к королеве Софье-Шарлотте Лейбниц писал: "Чувства доставляют нам питательный материал для мышления, и у нас никогда не бывает мыслей, столь отвлеченных, чтобы к ним не примешивалось чего-либо чувственного. Но мышление требует еще иного, сверх того, что чувственно" (73, 506). "Так как чувства и индуктивные заключения, – читаем мы в том же письме, – не могут дать нам вполне всеобщие и абсолютно необходимые истины, а говорят лишь о том, что есть и что обычно бывает в частных случаях, и так как мы тем не менее знаем всеобщие и необходимые истины наук, – в чем и состоит преимущество, возвышающее нас над животными, – то отсюда следует, что мы почерпнули эти истины в какой-то мере из того, что находится в нас..." (73, 505-506).

Это учение безусловно идеалистично. Оно рассматривает ощущение только как толчок для усмотрений ума, не заключающих в себе по сути ничего чувственного. Хотя интеллектуальная интуиция есть "видение", "воззрение", "созерцание", термины эти здесь применяются не в своем исходном, чувственном, значении, а метафорически.

Больше того. Одним из результатов резкого обособления интеллектуальной интуиции от интуиции чувственной был априоризм. Если всеобщие и необходимые истины математических наук существуют и если они не могут быть почерпнуты из чувственных данных, то остается признать, что источник их (по крайней мере отчасти) находится в самом уме, то есть априорен. Именно так – в этом случае ошибочно – рассуждал и Лейбниц.

Не будучи чувственной, интуиция рационалистов остается целиком в сфере познания интеллектуального. Правда, рационалисты отличают интуитивное познание от познания дискурсивного, идущего к постижению истины путем умозаключений и доказательства. Но это различие между интуитивным и демонстративным знанием ("демонстрацией") есть различие только двух видов интеллектуального познания. Как и демонстрация, интуиция рационалистов принадлежит к роду логического познания. Поэтому учение рационалистов об интуитивном, непосредственном, характере исходных истин науки не заключает в себе тенденций алогизма или антиинтеллектуализма. Даже в тех случаях (как это было у Декарта), когда рационалистическое учение об интуиции в известной степени ограничивало сферу применения силлогизмов, ограничение это ни в какой мере не умаляло прав логики и интеллекта вообще. Выдвигая наряду с формами дефиниции и силлогистического умозаключения другие формы и средства познания, рационалисты, развивавшие учение о нечувственной, интеллектуальной, интуиции, не сомневались в том, что эти формы и средства, пусть даже высшие, лежат в той же области интеллекта, входят в род логических средств познания. Интуиция и демонстрация выступают в них не как исключающие друг друга члены противоречия, а как связанные единством категории рода и вида: непосредственное, интуитивное, познание есть лишь наиболее совершенный вид интеллектуального познания.

Более того, сама мысль рационалистов XVII в. об интуиции как о высшей ступени достоверного познания вытекала из интеллектуалистического характера их теории познания. Согласно их учению, чувственная интуиция не может быть средством для обоснования логической всеобщности и необходимости истин, добываемых математикой – арифметикой и геометрией. Таким средством, утверждали они, не может быть и логическая связь умозаключения, так как ею гарантируется только необходимость логического перехода от одних признанных положений к другим, но никак не необходимая истинность самого утверждаемого положения. Ни отрицание способности чувственной интуиции к обоснованию принципов математического знания, ни отрицание способности логической связи умозаключения к обоснованию содержательной истинности исходных принципов, аксиом и посылок математического знания не есть признание того, что непосредственное усмотрение истинности этих принципов, аксиом и посылок во всей их всеобщности и необходимости может быть достигнуто с помощью какой-то внелогической, или внеинтеллектуальной, способности познания. Именно интеллектуальный – и только интеллектуальный – характер первоначальных простых интуиции делает их условием и основанием всеобщих и необходимых истин математики. Интуиция в представлении рационалистов XVII в. есть высшее проявление единства знания, и притом знания интеллектуального, ибо в акте интуиции разум одновременно и мыслит и созерцает. Его созерцание не есть лишь чувственное познание единичного, а есть интеллектуальное созерцание всеобщих и необходимых связей предмета, а мышление не есть пустое, формальное связывание понятий и посылок, взятых в отрыве от их содержательной истинности: через логический порядок и связь идей мышление постигает порядок и связь самих вещей. Мысль эту сжато выразил Спиноза в знаменитой седьмой теореме второй части "Этики": "Порядок и связь идей те же, что и порядок и связь вещей" (90, 80; 407).

2. Вопрос о непосредственном знании в материалистическом сенсуализме XVII в.

Было бы ошибкой полагать, что материалистические философы XVII в., выдвинувшие проблему обоснования логической необходимости и логической всеобщности достоверного – математического и естественнонаучного – знания, в силу метафизической ограниченности их философии смогли выработать только одно-единственное решение этого вопроса – решение, представленное рационалистическими теориями интуиции.

Историческое изучение показывает, что метафизический материализм XVII в. выработал и совершенно другое решение. Оно было предложено метафизическими материалистами, тяготевшими к номинализму – к номиналистическим теориям языка и к номиналистической логике. Классическим представителем этого направления был Гоббс (1588-1679).

Предложенное Гоббсом решение проблемы опирается отнюдь не на понятие об интуиции и потому вовсе не есть теория интуиции. Для Гоббса, Декарта и Спинозы общим является не учение об интуиции, а, во-первых, постановка вопроса об основах логической необходимости и всеобщности математики и математического естествознания; во-вторых, твердое убеждение в том, что опыт и основанная на опыте индукция никогда не могут дать знание, отличающееся подобно математическому знанию логическими свойствами необходимости и всеобщности. Эта предпосылка, общая как для рационалистов, так и для сенсуалистов XVII в., обусловлена метафизическим характером философии XVII в. Ни метафизики-рационалисты, ни метафизики-сенсуалисты (в том числе и материалистические сенсуалисты) не могли понять, каким образом из знания, порожденного опытом и обладающего относительной необходимостью и всеобщностью, может следовать знание, обладающее уже не относительной, а безусловной всеобщностью и необходимостью. А так как самый факт существования необходимого и всеобщего знания в математике и математическом естествознании признавали и рационалисты и сенсуалисты, то перед ними встала неизбежная задача объяснить источник и основание этого знания.

Рационалисты дали один вариант решения этой задачи. Источником логической необходимости и всеобщности всех знаний математического типа они признавали интуицию, но не интуицию чувств, а интуицию ума. Таким было решение, предложенное Декартом, Спинозой, Лейбницем.

Гоббс выдвинул другой вариант решения этой задачи. Источником логической необходимости и всеобщности всех знаний математического типа он признавал не интуицию, а способность слов нашего языка быть знаками общих понятий. В самих вещах, по мнению Гоббса, общего нет. Но оно существует в языке как совокупность знаков, посредством которых обозначаются свойства, характерные для любых предметов класса, носящих общее им всем наименование.

Решение вопроса, предложенное и рационалистами, и Гоббсом, ошибочно. При этом корень ошибки рационалистов и Гоббса один и тот же – метафизический отрыв единичного от особенного и общего. У рационалистов ощущение, образ воображения отрываются от понятия, от интуиции ума. У Гоббса слово как знак понятия отрывается от самого понятия, отражающего связь общего с единичным. Поэтому рассмотрение рационалистических теорий интуиции необходимо дополнить рассмотрением объяснения, предложенного Гоббсом.

По Гоббсу, как бы часто ни наблюдалась в опыте связь между какими-либо явлениями, это наблюдение не может дать ни достоверное всеобщее знание, ни представление о связи между этими явлениями. Необходимый порядок природы не зависит от нашей воли, определить же посредством наблюдения все без исключения обстоятельства, вызывающие то или другое явление, мы не можем: таких обстоятельств всегда бесчисленное множество. Вот пример: "Хотя человек до настоящего времени постоянно наблюдал, что день и ночь чередуются, он, однако, не может отсюда заключать, что они таким же образом чередовались всегда или будут таким же образом чередоваться во веки веков" (8, 229). Отсюда Гоббс делает вывод, что "из опыта нельзя вывести никакого заключения, которое имело бы характер всеобщности. Если признаки в двадцати случаях оказываются верными и только в одном обманывают, то человек может ставить в заклад двадцать против одного за то, что предполагаемое явление наступит или что оно имело место, но он не может считать свое заключение безусловной истиной" (8, 230).

Из этих рассуждений видно, что Гоббс полностью разделял убеждение рационалистов в неспособности опыта к обоснованию всеобщих истин. Он согласен с рационалистами и в том, что всеобщие истины все же существуют. Они существуют, по его мнению, прежде всего в математическом знании.

Вопрос о возможности всеобщих и необходимых истин в науках Гоббс, как было уже сказано, решает с помощью номиналистической теории знаков. В этом он коренным образом расходится с рационализмом. Правда, он согласен с рационалистами в том, что математическое знание имеет неопытное происхождение и что опыт и эмпирическая индукция не могут быть средством для обоснования всеобщих истин. В то же время он не разделял их учения об интуитивном характере исходных положений математики. Гоббс в известной мере также априорист (в математике).Однако априоризм теории математики Гоббса конструктивный. Математика, согласно Гоббсу, – априорная наука, но не потому, что она обладает априорными интуициями, а потому, что дедуцирует из априорных построений, или конструкций.

Совершенно иным оказалось отношение к рационалистическому интуитивизму у корифея сенсуалистической теории познания XVII в. Локка (1632-1704).

Источник всех истин, по утверждению Локка, – идеи, возникающие в опыте вследствие воздействия вещей на чувства. Однако Локк строго отличает истину от идеи. Истина, по его мнению, не идея, а усмотрение соответствия или несоответствия наших идей между собой. Локк считал, что так как все идеи без исключения возникают только из опыта, то невозможны никакие врожденные идеи. Поскольку рационализм признавал врожденность идей, их неопытное происхождение, Локк был самым решительным противником рационализма.

Но так как истина, по Локку, не идея, а усмотрение соответствия (или несоответствия) между идеями, то отрицание врожденности идей вовсе не означает у него отрицания интуитивных истин. Локк признает, что соответствие между идеями в известных случаях усматривается умом сразу, прямо, непосредственно, интуитивно. Поэтому в вопросе о возможности интуитивного знания он разделял ряд положений рационализма.

Возникающее из опыта, и только из опыта, все наше знание, по заявлению Локка в "Опыте о человеческом разуме", "состоит в созерцании умом (mind) своих идей" (74, 433; 519). Различные способы восприятия умом соответствия или несоответствия идей порождают различные способы познания. Этим определяется также и степень ясности познания. Наиболее ясным видом познания Локк считал непосредственное, или интуитивное, познание. Так называет он тот вид познания, при котором "ум воспринимает соответствие или несоответствие двух идей непосредственно от них самих, без вмешательства других идей". Такого рода знание, по Локку, – "самое ясное и достоверное, какое только возможно для человеческой слабости". Эта часть познания "неотразима: подобно яркому солнечному свету она заставляет воспринимать себя непосредственно, как только ум устремляет свой взор в этом направлении. Для колебания, сомнения, изучения не остается никакого места: ум тотчас же заполняется ее ясным светом". С особой силой Локк подчеркивает, что при непосредственном созерцании, или интуитивном познании, ум "не нуждается... в доказательстве либо изучении, но воспринимает истину, как глаз воспринимает свет, только благодаря тому, что он на него направлен" (74, 433; 519). И от такого непосредственного созерцания, или интуиции, по мнению Локка, всецело зависит достоверность и очевидность "всего нашего познания". Кто требует от знания большей достоверности, тот "не знает сам, чего требует, и только показывает, что он хочет быть скептиком, не имея к тому способности" (74, 433; 520).

Значение, которое приписывает Локк интуитивному знанию, становится особенно понятным при сопоставлении локковской интуиции с тем видом знания, который он называет "демонстративным знанием", или "рассуждением". По Локку, всякое знание состоит в установлении соответствия двух идей. Однако далеко не во всех случаях это соответствие (или несоответствие) может быть воспринято умом непосредственно. Во всех случаях, когда ум "не может соединить свои идеи так, чтобы воспринять их соответствие или несоответствие непосредственным сравнением этих идей, сопоставлением и приложением их друг к другу, он старается открыть искомое соответствие или несоответствие через посредство других идей" (74, 434; 520). Такое опосредствованное восприятие соответствия или несоответствия идей и есть, по мнению Локка, "демонстративное" знание, а посредствующие идеи, помогающие раскрыть соответствие двух других, суть "доказательства".

Демонстративное знание вполне достоверно. Однако очевидность его "совсем не так ясна и ярка, как у познания интуитивного, и согласие [на него] дается не так скоро" (74, 434; 521). Правда, и при демонстративном знании ум в конце концов воспринимает соответствие или несоответствие рассматриваемых идей, однако достигается это не без труда и напряжения: для усмотрения этого соответствия недостаточно одного мимолетного взгляда и требуется настойчивое внимание и искание.

Неизбежность медленного движения вперед по ступеням познания не есть, однако, единственный недостаток демонстративного знания по сравнению со знанием непосредственным. Другой его недостаток состоит, согласно Локку, в том, что этот вид знания не свободен от сомнения. Хотя при доказательстве, после того как соответствие или несоответствие установлено благодаря введению посредствующих идей, всякое сомнение устраняется, тем не менее до доказательства сомнение имело место. Напротив, при интуитивном познании ум непосредственно воспринимает соответствие или несоответствие идей.

Чем больше звеньев опосредствования в доказательстве, тем менее ясным оказывается его итог. Например, изображение, отраженное последовательно несколькими зеркалами, приводит к знанию, пока сохраняется сходство и соответствие с предметом. Но при каждом последующем отражении абсолютная ясность и раздельность первого изображения "уменьшается непрерывно, пока наконец после многих переходов в изображении не появится большая примесь тусклости и оно не перестанет быть ясным с первого взгляда, особенно для слабых глаз" (74, 435; 521).

Локк, таким образом, считал, что демонстративное знание уступает знанию интуитивному в отношении ясности и раздельности. Даже если бы каким-нибудь образом удалось устранить эти его недостатки, оно не могло бы существовать само по себе, без непосредственного, интуитивного знания. Интуиция может существовать без демонстрации, но обратное невозможно. Каждый шаг демонстративного знания должен обладать интуитивной очевидностью. При каждом шаге разума по пути демонстративного познания "существует интуитивное познание того искомого разумом соответствия или несоответствия с ближайшей посредствующей идеей, которое служит доказательством" (74, 435; 522). Если соответствие усматривается само по себе, то это интуиция, но если оно не может быть усмотрено само по себе, то для его обнаружения необходима какая-нибудь посредствующая идея.

Так решает Локк вопрос о сравнительной ценности и самостоятельности интуитивного и демонстративного видов познания. Но он не ограничивается их сопоставлением с точки зрения достоверности, ясности и отчетливости. Интуицию и демонстрацию он исследует также и с точки зрения объема знания, доступного каждому из этих видов познания.

Как уже отмечалось выше, всякое знание сводится Локком к усмотрению соответствия или несоответствия наших идей. Это усмотрение может быть достигнуто тремя способами: 1) через непосредственное сравнение двух идей, то есть через интуицию; 2) через рассуждение, исследующее соответствие либо несоответствие двух идей посредством привлечения других идей; 3) через ощущение, которое воспринимает существование единичных вещей. В согласии с этим познание может быть: 1) интуитивным, 2) демонстративным и 3) сенситивным, то есть чувственным.

По Локку, ни один из этих трех видов познания не может простираться на все наши идеи и на все, что мы хотели бы знать о них. В этом отношении ограничено также и интуитивное познание. Мы не можем, утверждает Локк, исследовать и воспринимать все взаимные отношения идей при помощи их непосредственного сопоставления. Так, имея идеи тупоугольного и остроугольного треугольников с равными основаниями, я могу воспринять интуитивно, что один треугольник отличается от другого. Но я не могу узнать интуитивно, равновелики их площади или нет: соответствие или несоответствие их площадей никак не может быть усмотрено непосредственным сравнением, ибо различие фигуры исключает возможность точного непосредственного наложения сторон одного треугольника на стороны другого (см. 74, 440; 527).

Но и сфера демонстративного познания, по мнению Локка, ограничена. Наше познание не может простираться на всю область наших идей: между различными идеями мы не всегда можем найти промежуточные, или посредствующие, идеи, которые можно было бы во всех звеньях дедукции связать одну с Другой с помощью интуитивного познания. "А где этого нет, – замечает Локк, – там нет познания и демонстрации" (74, 440; 527). Таким образом, ни интуитивное, ни демонстративное познание не может простираться на все отношения всех наших идей. Еще уже, по Локку, область применения чувственного, или сенситивного, познания. Так как сенситивное познание "не простирается дальше существования вещей, представляющихся нашим чувствам в каждый данный момент, то оно гораздо уже предыдущих" (74, 440; 527).

Итак, Локк считал, что как с точки зрения достоверности, ясности и отчетливости познания, так и с точки зрения его объема, или границ его применения, непосредственное, или интуитивное, познание должно быть признано самым совершенным из всех возможных видов знания.

Очевидная близость учения Локка о непосредственном и демонстративном знании к соответствующему учению рационализма не должна, однако, быть поводом для забвения важного принципиального различия между ними. Учение Декарта об интуиции тесно связано с априоризмом и идеализмом его теории познания. Напротив, у Локка интуиция, понимаемая как непосредственное и вместе с тем интеллектуальное усмотрение истины, отнюдь не есть усмотрение априорное. По его учению, возможность непосредственного усмотрения согласия или несогласия идей обусловлена наличием в уме самих идей. Но источником идей может быть только опыт, то есть воздействие на органы чувств вещей, существующих объективно, независимо от сознания. Поэтому, соглашаясь с учением Декарта об интуиции как наиболее совершенном, достоверном, ясном и отчетливом виде знания, а также разделяя его учение об интеллектуальном характере непосредственного знания и о более широкой области его применения сравнительно с областью применения чувственного познания, Локк подвергает критике учение Декарта о врожденности идей.

Столь же существенным было различие между Локком и философами-рационалистами и в решении вопроса об истине. Для рационалистов в связях идей повторяется порядок и связь вещей. Выше была приведена известная формулировка Спинозы, выражающая отождествление порядка и связи идей с порядком и связью вещей. В учении Локка этого отождествления нет. Истина сводится Локком к одному лишь соответствию или несоответствию идей. Теория истины становится у Локка теорией концептуалистической.