Глава I У ИСТОКОВ ЗНАНИЙ - Внушение и мы - М.Л. Липецкий

Неуважение к предкам есть признак безнравственности.

А. ПУШКИН

К внушению как к способу воздействия людей друг на друга и на себя человек начал прибегать, вероятно, еще на заре своей истории. Когда первобытный охотник рисовал на песке животное, которое хотел добыть, и исполнял вокруг рисунка ритуальный танец, это внушало ему уверенность в своей удачливости, смелости, ловкости, мобилизовало физические силы.

В V веке до нашей эры Геродот сообщил, что в наиболее развитой ассиро-вавилонской медицине заклинания, магические формулы или сожжение фигурок демонов сопутствовали приему снадобий. Этим якобы изгонялись злые духи, которые, по преданию, были главными причинами болезней.

Если такое лечение не помогало, врач или жрец, а нередко и сам больной обращались с молитвами к богам-исцелителям.

У некоторых народов процесс лечения от ряда болезней включал в себя пассы — поглаживания вдоль тела. Иногда врачеватель при этом брал в руки различные—• и при этом самые разнородные — предметы: зерна ячменя, соль, иглу или даже нож.

Письменные сведения, которые с наших сегодняшних позиций можно отнести к внушению во врачевании, имеются в папирусе Эберса, составленном за 2000 лет до нашей эры. Папирус назван так по имени ученого, нашедшего его в одной из фиванских гробниц.

В нем даны рецепты 900 снадобий от различных недугов. Не буду утомлять читателя приведением этих прописей, большинство из которых сегодня не могут рассматриваться сколько-нибудь серьезно. Но отметим, что употребление снадобий предлагалось обязательно сочетать с заклинаниями, в которых слова следовало произносить четко и повторять их по несколько раз.

Заклинаниями и возложением рук на голову больного врачевали халдейские и египетские жрецы, персидские маги, индусские брамины и йоги. Римские писатели Марциал, Агриппа, Апулей и Плавт поведали об усыплении прикосновением рукою, сопровождаемом заклинаниями. Апулей утверждал, что “прикосновением, заклинаниями и запахами можно так усыпить человека, что он освобождается от своей грубой телесной оболочки и возвращается к чистой, божественной бессмертной природе”.

Во всех заклинаниях и ритуалах присутствует внушение.

Исцеляя некоторых больных внушением, служители религиозного культа демонстрировали свое могущество, “чудодейственную” силу. Народ в страхе повиновался им.

Исцеление проводилось жрецами в храмах, возведенных в честь бога медицины Эскулапа в Древнем Риме, Асклепия в античной Греции, Сераписа в эллиническом, Египте. Больше других прославились святилище Асклепия в Эпидавре, названное асклепийоном, Мемфийский и Александрийский храмы, названные серапеумами.

Лечение в асклепийоне начиналось с разработанной системы внушения. Совершались пышные ритуалы, включавшие в себя жертвоприношения, курение благовоний, принятие ванн, читались молитвы. Больных укладывали на шкуру дикого кабана, принесенного в жертву, и усыпляли. Не удивительно, что кому-то из них снилось, будто сам бог указывает ему средства исцеления. Это рассматривалось как предписание для дальнейшего лечения. Исцеленные в знак благодарности оставляли на стенах храма памятные доски.

До нас дошли сведения, что в 60 году I столетия двум больным — слепому и с парализованной рукой — во сне явился бог Серапис, который открыл им, что они будут исцелены императором Веспасианом. Слепой прозреет, когда Веспасиан плюнет ему в глаза; рука другого больного начнет действовать, когда царь потопчет его ногой. В Александрии при большом скоплении народа император провел этот сеанс врачевания. “Тотчас же рука расслабленного стала действовать, а для слепого воссиял день. Те, которые были при том, и теперь свидетельствуют об этих исцелениях”, — поведал римский писатель того времени Тацит в своей “Истории”.

Плутарх рассказал, что царь Пирр исцелял больных, погружая их в глубокий сон прикосновением стопы.

Исцеляющую силу приписывали норвежскому королю Олафу II и даже его трупу. Короли Англии и Франции наделялись способностью одним лишь возложением рук излечивать зоб и другие болезни. Возложение королевских рук на больных входило даже в ритуал коронации. Во Франции в последний раз он применялся в церемонии коронации Карла X в 1824 году. Отсюда произошло изречение: “Король к тебе прикоснется, а бог исцелит”.

В эпоху Возрождения интерес к внушению проявляется с новой силой. Но и тогда оно продолжало быть овеянным ореолом мистических измышлений; его именовали то “спиритизмом”, то “оккультизмом”. Развитию научных представлений о внушении в значительной мере препятствовала церковь. Духовенство оберегало таинство, которым пользовалось в своих целях.

Изучению природы внушения мешало и то, что к тому времени наука еще не накопила знаний о назначении и работе мозга. Даже такой известный в XVI столетии швейцарский врач и химик, как Теофраст Бомбаст Парацельс (1490—1541) наделял людей, владеющих техникой внушения, особой, только им присущей “жизненной силой”, “животным магнетизмом”, который они якобы способны передавать другим людям. Изначальным источником магнетизма он считал планеты и звезды. Магниты вытягивают болезнь, уверял Парацельс, в этом он видел их целебную силу. “Я утверждаю ясно и открыто

на основании произведенных мною опытов с магнитом, что в нем скрыта тайна великая, без которой против множества болезней ничего сделать невозможно”,— провозгласил он.

Мы-то знаем теперь цену опытам, проведенным без надлежащих контрольных проверок. А контролем должно было быть исследование воздействия немагнитного металла, подносимого под видом магнита. Тогда было бы легко разграничить, что именно врачует — магнит или внушение, вера в целебное действие магнита. Парацельс этого не сделал.

Однако он был далеко не чужд понимания той роли, которую играют настрой больного, его вера в успех лечения. Ему принадлежит следующее высказывание: “Пусть предмет вашей веры будет действительный или ложный — последствия для вас будут одни и те же. Таким образом, если вера моя в статую святого Петра будет такая же, как в самого святого Петра, я достигну тех же эффектов, как их достиг бы верой в самого святого Петра. Все равно истинная эта вера или ложная, она будет чудеса творить всегда”.

Удивительно верные слова! В них ключ к пониманию психологии внушения. Ведь вера — это непременное условие успеха внушения.

В первой половине XVII столетия умами передовых мыслителей овладело учение выдающегося французского философа, физика, математика и физиолога Рене Декарта. Он положил начало практической философии, противопоставив ее господствовавшей тогда философии умозрительной. Ему принадлежит открытие рефлекса — фундаментального механизма нервной деятельности, хотя в его представлениях с наших сегодняшних позиций много наивного и попросту неприемлемого.

В современном понимании рефлекс — это ответное действие животного или человека на раздражение, которое обеспечивается установленным эволюцией ходом возбуждения от периферии в центральную нервную систему и обратно к периферии (отдергивание руки при соприкосновении с горячим предметом, выделение пищеварительных соков при употреблении пищи и т. д.).

Декарт относил рефлекторные механизмы только к низшим формам нервной деятельности. Произвольное поведение он связывал с наличием в теле души, которая побуждает к различным страстям.

Но наряду с этим у него есть и такое, например, утверждение: если в пище, которую едят с аппетитом, неожиданно встречается какой-нибудь очень грязный предмет, то впечатление, вызванное этим случаем, может так изменить состояние мозга, что после него нельзя будет смотреть на эту пищу иначе как с отвращением.

Это подмечено на редкость точно: в такого рода отвращении содержатся элементы внушения — именно это и предугадал гениальный мыслитель. Однако практическая медицина в те времена еще не приемлет понятия “внушение”, хотя оно уже стучится в двери.

Во второй половине XVIII столетия сын епископского егеря, воспитанник венского университета Франс Антон Месмер (1734—1815), обращается, помимо всего, к изучению влияния магнита на организм человека.

Месмер был разносторонне одаренным, универсально образованным человеком, он изучал философию, теологию, право и медицину, рано стал доктором философии, а в 32 года защитил диссертацию “О влиянии планет на человека”, в которой утверждалась зависимость психического и физического состояний от созвездий, передающих энергию через эфир, пронизывающий Вселенную. “Властью и постановлением славнейших, сверх славных, высокопочитаемых и знаменитейших профессоров” ему присваивается степень доктора медицины.

Месмер покровительствует музыкантам. Сам прекрасно играет на гармонике, клавире и виолончели. Гениальные композиторы Моцарт, Гайдн и Глюк — друзья его дома. На сцене его домашнего театра звучат первые исполнения их произведений. Месмера почитают как превосходного врача и обходительного человека.

В 1774 году через Вену проезжал знатный иностранец. Неожиданно у его жены появились рези в животе. Иностранец обратился к пастору с просьбой изготовить для лечения магнит. Желание было исполнено, и вскоре больная избавилась от боли. Об “исцелении” пастор поведал Месмеру. Воображение ученого было потрясено, и он сам начал врачевать, манипулируя магнитами. К этому Месмер был подготовлен и ранее защищенной диссертацией, в которой провозглашалось, что магнит — это кусок метеорита, оторвавшийся от звезд, поэтому он и действует подобно звездам.

В своих суждениях Месмер не ушел дальше Парацельса, хотя дистанция между ними составляла более

двух столетий. Ложные представления о том, что магнит вытягивает болезнь, побудили его усилить действие магнетизма: он ставит больному по два магнита, сам носит на шее магнит; натирает магнитом — “магнетизирует” домашнюю утварь (посуду, одежду, кровати, зеркала, музыкальные инструменты); “магнетизирует” воду, предлагая больным пить ее и купаться в ней. Наконец, конструирует большой деревянный чан, где размещает два ряда бутылок, наполненных магнетизированной водой. Бутылки сходятся к стальному стержню, от которого провода подводятся к больным. Вокруг чана усаживаются страдающие и замыкают цепь, касаясь пальцами друг друга. Автор уверял, что этим усиливается действие магнита.

В окружающем дом парке магнетизируются деревья и водный бассейн, куда также погружаются жаждущие исцеления.

Вероятно, еще долго Месмер врачевал бы магнитом, если бы случай не помешал этому. Однажды Месмер пришел к больной и обнаружил, что забыл магнит. Не желая огорчить пациентку, он провел свой сеанс, делая вид, что при пассах держит в руке магнит. Вскоре женщина уснула. А когда проснулась, болезнь отступила.

Месмер задумался. Вывод напрашивался сам собой: дело не в магните. Но тогда в чем? Сегодня нам ясно: в психологическом механизме явления, которое позже будет названо внушением. Однако к такому заключению Месмер не пришел. Не будем судить его слишком строго: интеллектуальный климат еще не позволял выйти на правильный путь. Месмер пошел по ложному пути — он объявил, что магнетизм концентрируется в нем самом. Такой особенностью, утверждал он, обладают особо одаренные люди, она дает им могущество и власть над другими людьми. Передается магнетическая сила через невесомую эфироподобную жидкость — “магнетический флюид” (от латинского слова — текучий), которым заполнена вся Вселенная. Через флюид небесные тела влияют друг на друга, воздействуют на неодушевленные предметы и живые организмы. Пассами передаются целебные магнетические флюиды от людей одаренных.

Прошел всего один год, и слава о чудо-целителе переступила границы Австрии. К Месмеру стекаются толпы паломников, приезжают доктора — перенять опыт, о нем пишут в газетах, его приглашают иноземные сановники, Баварская академия в 1775 году на торжественном собрании избирает его своим сочленом.

Головокружительный успех! Однако недолгий. В марте 1776 года, спустя всего четыре месяца после триумфального собрания, Месмер сообщает академии о гонениях, интригах, шантаже, с которыми он столкнулся со стороны... коллег. Популярность и слава были так велики, что возбудили против него общественное мнение в кругу врачей. Многие в нем видят шарлатана, добиваются указа императрицы “положить конец этим обманам”.

В 1778 году Месмер переезжает в Париж. Проходит несколько месяцев, и молва о чудо-лекаре облетает всю Францию. Страждущие стремятся хотя бы прикоснуться к его одежде, раскупают маленькие намагнетизированные ушаты, чтобы лечиться на дому; сотни человек под намагнетизированным деревом ожидают “кризиса”. Придворная знать открывает кумиру путь в Бурбонский дворец, ему покровительствует королева Мария-Антуанетта.

Месмер обладал огромным талантом психического и эмоционального воздействия на людей. Его система врачевания прекрасно описана австрийским писателем Стефаном Цвейгом.

“Как всякий сведущий в психологии врач, он усиливает свой авторитет таинственностью. Уже само помещение действует на посетителей, благодаря особому устройству, тревожно и возбуждающе. Окна затемнены занавесями, чтобы создать сумеречное освещение, тяжелые ковры на полу и по стенам заглушают звук, зеркала отражают со всех сторон золотистые тона света, странные символические звездные знаки привлекают внимание, не давая ему полного удовлетворения... Посредине большого зала стоит широкий, как колодец, “ушат здоровья”. Вокруг этого магнетического алтаря сидят в глубоком молчании, как в церкви, больные, затаив дыхание; никто не смеет пошевельнуться, ни один звук не должен вырваться, чтобы не нарушить создавшегося напряжения. Время от времени собравшиеся вокруг образуют, по данному знаку, знаменитую магнетическую цепь. Каждый касается кончиков пальцев своего соседа, чтобы мнимый ток, усиливаясь при прохождении от тела к телу, пронизал весь благоговейно настороженный ряд. Это глубокое, ничем, кроме легких вздохов, не нарушаемое молчание сопровождается тончайшими аккордами клавира или тихим хоровым пением из соседней комнаты; иногда даже сам Месмер играет на своей стеклянной гармонике, чтобы нежным ритмом умерить создавшееся возбуждение или повысить его, если нужно, ускоряя ритм... Потом появляется, наконец, сам Месмер.

Серьезный и спокойной, он входит медленно с величавым выражением лица, излучая покой... едва только он приблизился к больным, как легкий трепет, словно от звенящего издали ветерка, пробегает по цепи. На нем длинная шелковая фиолетовая мантия... шагает он со своим жезлом от одного больного к другому... Один из больных начинает при прикосновении Месмера дрожать, конвульсивная судорога проходит по его членам, его бросает в пот, он кричит, вздыхает или стонет. И как только у этого первого обнаруживаются видимые знаки, напрягающие нервные силы, другие участники цепи начинают чувствовать знаменитый, несущий исцеление кризис... возникает массовый психоз; второй, третий пациент впадают в судорогу”.

Бывало, что кризисы проявлялись в безудержном смехе, плаче, оцепенении или в других истерических реакциях. Придя в себя, страждущие нередко действительно избавлялись от недугов. Слепые, глухие, немые, парализованные начинали видеть, слышать, говорить, ходить, если были “одержимы парами”. Так в то время именовали истерию.

К научному толкованию месмеровских исцелений мы обратимся позже. Сейчас только заметим: дискуссия вокруг них достигла такого накала, что король Людовик XVI в 1784 году подписывает указ, обязующий королевское медицинское общество и французскую Академию наук рассмотреть, существует ли магнетически-жизненный флюид.

Специально выделенная комиссия изучает представленный Месмером доклад. В состав комиссии входили именитые ученые: физик Франклин, химик Лавуазье, астроном Байи, ботаник Жюсье. Медицину представлял доктор Гильотен, известный изобретением гильотины, под лезвием которой через восемь лет после королевского указа лишится головы низложенный республикой король, а еще через год — Лавуазье и Байи.

Но все это совершится потом, а теперь написано заключение, в котором значится: “Комиссия, признав, что животно-магнетическая жидкость недоступна ни одному из пяти наших чувств, что она не оказала ни малейшего влияния ни на одного из ее членов, ни на больных, которых комиссия подвергала этому влиянию; наконец, доказав положительными опытами, что воображение без магнетизма производит конвульсии, а магнетизм без воображения совсем ничего не производит, единогласно пришла к следующим заключениям по вопросу о существовании и пользе магнетизма: ничто не доказывает существования животно-магнетической жидкости; следовательно, это несуществующее вещество не может приносить пользы: болезненные последствия, наблюдаемые во время публичного лечения, происходят от прикосновений, от возбужденного воображения и от механической подражательности, заставляющей нас невольно повторять то, что нас поражает”. Поразительно верные для того времени слова! Именно воображение и подражание составляют психологическую структуру внушения.

Безграничная вера, что пассы, прикосновение к стержню, отходящему от чана, пребывание под “намагниченным” деревом через кризы приведут к исцелению, и вызывала кризы, и избавляла от недугов. Действовали опосредованные внушения в бодрствовании. Идея исцеления в сознании людей связалась с ритуалами, которые принимались как необходимость. Большое значение в оформлении кризов (проявятся ли они в судорогах, оцепенении или иначе) имело подражание.

Так выглядит заключение в современном прочтении, когда воображение и подражание стали предметом глубокого изучения. А двести лет назад психология как наука еще не сформировалась. Тогда эти явления считались не заслуживающими серьезного внимания. Заключение комиссии звучало приговором. Поверженный Месмер был вынужден покинуть Францию.

Последние годы жизни он проводит в Швейцарии, где продолжает заниматься “магнетическим” лечением, пользуясь огромной популярностью среди больных. О. Бальзак называет Месмера “знаменитым швейцарским врачом”. Однако теперь он не стремится к официальному признанию. Для нового восхождения у уставшего старика уже нет сил.

Будем справедливы к Месмеру. Взгляды его, конечно, наивны. Но техническая сторона его психотерапевтического искусства во многом и сегодня не потеряла значения. И в наше время используется опосредованное внушение, и в наше время многие психотерапевты применяют пассы.

Месмер обессмертил свое имя прежде всего тем, что его усилиями внушение стало достоянием официальной медицины. Он сопровождал сеансы музыкой, быть может интуитивно понимая, как важен при внушении определенный эмоциональный настрой. Месмер, наконец, впервые применил коллективные формы опосредованного внушения и притом — в бодрствовании.

О внушении во внушенном сне (гипнозе) еще не знали; сведения, добытые в глубокой древности, были к тому времени основательно забыты.

С ними случайно встретился в 1784 году ученик Месмера магнетизер-любитель маркиз Шастенэ де Пюисегур. Обратимся к С. Цвейгу.

“Как-то раз к нему (Пюисегуру. — М.Л.) обращается целая группа ищущих помощи, и граф-филантроп, верный указаниям Месмера, старается вызвать у своих больных по возможности бурные кризы. Но вдруг он изумляется, более того, пугается. Молодой пастух, по имени Виктор, вместо того, чтобы ответить на магнетические пассы подергиваниями, конвульсиями и судорогами, попросту обнаруживает усталость и мирно засыпает под его поглаживания. Так как такое поведение противоречит правилу, согласно которому магнетизер должен прежде всего вызвать конвульсии, а не сон, Пюисегур пытался расшевелить увальня. Но тщетно! Пюиссгур кричит на него — тот не двигается. Он трясет его, но, удивительное дело, этот крестьянский парень спит совершенно другим сном, не нормальным. И внезапно, когда он вновь отдает ему приказ встать, парень действительно встает и делает несколько шагов, но с закрытыми глазами. Несмотря на сомкнутые веки, он держится совершенно как наяву, как человек, владеющий всеми чувствами, а сон в то же время продолжается. Он среди бела дня впал в сомнамбулизм, начал бродить во сне. Смущенный Пюисегур пытается говорить с ним, предлагает ему вопросы. И что же, крестьянский парень в своем состоянии сна отвечает вполне разумно и ясно на каждый вопрос. Пюисегур, взволнованный этим своеобразным явлением, повторяет опыт. И действительно, ему удается вызвать такое состояние бодрствования во сне, такой сон наяву при помощи магнетических приемов (правильнее, приемов внушения) не только у молодого пастуха, но и у целого ряда других лиц. Пюисегур, охваченный в результате неожиданного открытия страстным возбуждением, с удвоенным усердием продолжает опыты. Он делает так называемые послегипнотические приказания, то есть велит находящемуся во сне выполнить после пробуждения ряд определенных действий. И в самом деле, медиумы и по возвращении к ним нормального сознания выполняют в точном соответствии с приказом то, что было им внушено в состоянии сна”.

Итак, Пюисегур открыл феномен, который спустя два столетия назовут внушением в гипнозе, внушенным сомнамбулизмом. Но этим дело не ограничилось. Внушение в гипнозе знаменовало также открытие раппорта — возможности общения с гипнологом во внушенном сне.

Пюисегур был пионером в проведении прямого словесного внушения, не опосредованного какими-либо ритуалами. Утверждается, таким образом, два способа внушения — прямой и опосредованный.

И все же маркиз не был свободен от веяний времени. Он не устоял от соблазна приписать пациенту в вызываемом состоянии способность ясновидения: читать закрытыми глазами, предвидеть будущее, предсказывать день смерти и т. д. Слухи об этих чудесах так распространились, что Медицинская академия в Париже с 1825 года целых 15 лет занималась этим вопросом и назначила премию тому, кто закрытыми глазами прочитает книгу. Премию выдать не пришлось.

Открытия Пюисегура не оставили места животному магнетизму. Надо ли настаивать на магнетизме, если можно обойтись лишь словесным воздействием!

Прямое словесное внушение позднее применял португальский аббат Фариа. В 1814 году он приехал в Париж из Индии, где много лет обучался у индусских факиров. Фариа, как и Пюисегур, внушением достигал сна, однако отнес его ко сну нормальному. Усыпление проводилось повелительным приказом: “Спите!” Сон был фоном для других внушений. Давали пить воду, а внушалось вино, и гипнотик не только субъективно воспринимал вино, но приходил в состояние опьянения. Проводились также многие другие внушения.

В 1819 году Фариа опубликовал исследования, которыми доказал непричастность сторонних сил к внушению; причину явления он видел в самом субъекте, подвергаемом внушению, — в его воображении.

Церковь враждебно отнеслась к аббату. Духовенство спровоцировало провал. Во время публичных психологических опытов к Фариа подослали актера, который притворился спящим и сорвал демонстрацию. Фариа был изгнан, его обвинили в шарлатанстве.

Среди магнетизеров действительно встречалось немало шарлатанов. Рядились они в черные одежды, на голову часто надевали чалму — как знак принадлежности к индийским факирам или йогам. На сцену вызывались желающие, и начинались “чудеса”.

На одном из таких представлений в Англии — в Манчестере — присутствовал Ф. Энгельс. Выступал известный магнетизер Спенсер Холл. “Это был, — писал Ф. Энгельс,— самый обыкновенный шарлатан, разъезжавший по стране под покровительством некоторых попов и проделывавший над одной молодой девицей магнетическо-френологические опыты, имевшие целью доказать бытие божие, бессмертие души и ложность материализма...” (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 374.)

Но Фариа к таковым не относился. Его именем завершается донаучный период применения внушения. Это было время формирования методики и накопления фактических данных.

Первые попытки научного обоснования интересующих нас явлений относятся к деятельности хирурга из Манчестера Джеймса Брэда (1795—1860).

Поначалу хирург не принимал внушения всерьез. Будучи в Женеве, он решает изобличить Лафонтена (внука известного баснописца), нашумевшего своими магнетическими опытами. 13 ноября 1841 года Брэд присутствует на публичном выступлении магнетизера. Увиденное поразило его воображение. Ушел он с твердым решением подвергнуть методы Лафонтена проверке.

Брэд применял словесное усыпление с одновременной фиксацией взгляда пациента на каком-нибудь предмете. Это могла быть обыкновенная пробка, привязанная к его лбу, или блестящий предмет (ланцет, ложка), расположенный на некотором расстоянии от его глаз. Утомление зрения способствовало наступлению сна.

Брэд обнаружил, что фиксация взора без внешнего внушения также приводит ко сну. Это было открытием самовнушения и вместе с тем еще одним доказательством, что дело не в вымышленных магнетических флюидах, а в явлениях, происходящих в самом субъекте, что сторонние силы тут ни при чем. Главное — в концентрированном внимании, в поглощении разума одной идеей. Укреплялась мысль о решающей роли воображения в явлениях, называемых магнетическими. Слово “внушение” все еще не вошло в научный обиход.

Прямым словесным воздействием Брэд достигал такой глубокой потери чувствительности, что без боли стал проводить ряд хирургических операций. Надо ли говорить, какое это имело значение, если впервые в хирургии обезболивание хлороформом и эфиром было предложено только спустя три-четыре года.

Внушением же Брэд начал лечить различные нервные и телесные заболевания.

Во Франции исследования Брэда повторили видные неврологи Брока и Ласег. Результаты оказались аналогичными.

В 1843 году Брэд выпускает книгу “Неврология, или Трактат о нервном сне, рассматриваемом в его отношениях к животному магнетизму, со включением многочисленных успехов применения его к лечению болезней”.

Внушенный сон Брэд назвал гипнозом (от греч. — сон). Термин быстро привился, вытеснив столь популярное до этого момента слово “магнетизм”.

Но удивительное дело, сам по себе термин сыграл и отрицательную роль. Сложилось так, что гипнозом начали называть не только внушенный сон, но и другие внушения, которые ничего общего со сном не имеют. Гипноз слился с внушением вообще, хотя является только одним из множества его проявлений. Известно, что внушать можно и в бодрствовании, между тем внушение больше исследуется в рамках гипноза. Если до Брэда научная история внушения была связана с врачеванием, то со времен Брэда она связалась еще с гипнозом. Это тем более удивительно, что сам Брэд проявлял интерес к внушению в бодрствовании.

Пройдет почти 75 лет после предложения термина “гипноз”, и знаменитый Бернгейм скажет: “Сон не является необходимостью, чтобы создать феномены внушаемости. Можно было бы обнаружить эти феномены наяву, не проходя через необязательный посредник провоцированный сон, и тогда не появилось бы слово “гипнотизм”.

Аббат Фариа внушал в бодрствовании одним лишь повелительным словом. Заговоры знахарей, заклинания шаманов — это все прямые или опосредованные внушения в бодрствовании. Внушение, присутствующее в общении людей, тоже осуществляется в бодрствовании.

Во второй половине XIX столетия центром изучения внушения и гипноза становится Франция.

В небольшом университетском городке Нанси, близ Парижа, сельский врач Амвросий Август Льебо (1823— 1904) применял прямое словесное внушение для лечения больных. Он пользовался феноменом подражания. Прежде чем подвергнуть пациента усыплению, Льебо усыплял в его присутствии других лиц. Вводится в обиход само понятие “внушение”. В 1886 году Льебо выпускает книжку “Сон и подобные ему состояния, рассматриваемые прежде всего с точки зрения влияния разума на тело”. (Отметим в скобках, что тема эта — “Влияние разума на тело”, — за которую взялся сельский врач, необъятна. Она далеко еще не исчерпана и в наше время.)

Льебо разделяет взгляды Брэда о гипнозе как о разновидности сна. Но он добавил к этому, что гипноз — сон внушенный. Это значит, что физические факторы (фиксация взгляда, пассы и т. п.) оказывают гипнотическое действие лишь постольку, поскольку несут идею сна.

И все же Льебо не был до конца последователен. Наряду с внушением он допускал существование животного магнетизма — передачу токов от одного человека к другому прикосновением. Такими способностями Льебо наделял лишь избранных лиц, которые, по его мнению, отличаются развитой нервной системой — или высоким окислительным потенциалом крови.

До чего близки эти взгляды месмеровским! В 1783 году Месмер изложил их в книге “Очерк о зоомагнетизме”, а затем пошел дальше по ложному пути — начал врачевать “магнетической водой”.

Профессор из университета Нанси Ипполит Бернгенм (1840—1919), стремясь прояснить для Льебо истину предлагает еще в 1887 году сравнить эффект так называемой магнетической воды с водой обычной, преподносимой под видом магнетической. Результаты оказались идентичными. Значит, все дело во внушении. Льебо отрекся от веры в магнетический флюид. Но какова ирония судьбы! Уже после этого, в 1900 году, в 77-летнем возрасте Льебо избирается почетным председателем Общества восточных районов Франции по изучению психики— общества, объединившего флюидистов.

Наиболее последовательным среди нансийцев оказался Бернгейм, твердо убежденный в том, что все проявления гипноза сводятся к внушению. Бернгейм признается главой нансийской школы. Его усилиями “столько раз проклятая наука о внушении” (по выражению Льебо) получает права гражданства.

Одновременно в Париже в стенах Сальпетриерской психиатрической больницы формируется другая школа, названная сальпетриерской. Ее возглавил метр неврологии того времени, член Французской Академии наук Жан Мартен Шарко (1825—1893).

Школы пошли разными путями. Первоначальные расхождения чисто методического характера впоследствии переросли в гораздо более серьезные. Бернгейм проводил исследования с бесчисленным количеством здоровых людей, Шарко с двенадцатью больными истерией, которые одновременно находились на лечении в больнице. Бернгейм достигал гипнотического состояния прямым словесным внушением (подобно Пюисегуру и Фариа), Шарко — воздействием на органы чувств физическими факторами: огонь, удары литавр или тамтама, вибрации камертона, тепло, пассы и т. п.

Все это привело и к разному отношению к сущности гипноза, к применению его в лечебной практике. Бернгейм главную роль отводил внушению, гипнотическое действие физических факторов либо вовсе отрицалось им, либо они принимались им как вспомогательные. “Я внушаю образ сна, — писал Бернгейм, — и ввожу его в мозг. Пассы, фиксация глаз или пальцев оператора только облегчают сосредоточение внимания субъекта, и они не безусловно необходимы”. Девизом нансийцев стала фраза: “Гипноза нет, есть только внушение”.

Шарко, наоборот, на передний план выдвигал физические воздействия, внушению он отводил второстепенную роль. Для такого категорического вывода у него не было достаточных оснований. Находясь совместно в клинике, больные, естественно, общались между собою и влияли друг на друга. Этого, как мы знаем сегодня, вполне достаточно для взаимного внушения, особенно у больных истерией, отличающихся обостренной внушаемостью и склонностью к подражанию. Конечно, и сильные физические раздражители могли вызвать гипноз как защитную реакцию.

Бернгейм относил гипноз к явлениям нормальным, свойственным здоровому человеку. Шарко настаивал на том, что гипноз — это проявление искусственно вызванного истерического припадка. Он обращал внимание на легкость, с какой больные ввергают себя в гипнотическое состояние, на фоне которого развиваются судороги, параличи, потеря речи, зрения, слуха или другие истерические реакции. Поэтому, делал еще один поспешный вывод Шарко, люди, расположенные к гипнозу, страдают болезненными отклонениями нервной системы.

Из наблюдений Шарко, однако, вытекает другое важное обстоятельство: внушение не только приносится извне, но может исходить также из побуждений самого субъекта. Явление получило название “самовнушение”. Но прежде его описал Брэд.

Бернгейм пропагандировал использование гипноза для лечения больных. Шарко считал применение его в клинической практике вредным.

Многие годы обе школы вели горячую дискуссию. Льебо напрасно призывал их к примирению.

Взгляды нансийцев были более прогрессивными. Они привлекли к себе много сторонников как во Франции, так и за ее пределами. Среди них можно назвать таких известных физиологов, как заведующий кафедрой физиологии Нансийского университета А. Бонн, выдающийся немецкий физиолог Рудольф Гейденгейн.

В 1868 году Бонн выпустил книжку “Гипнотизм. Исследования физиологические и психологические”. Автор призывает к расширению исследований необычайно запутанного вопроса. “Вопрос о гипнотизме, — писал он,—• тем более заслуживает глубокого и добросовестного изучения, что в этих странных и, по-видимому, необъяснимых явлениях лежит зародыш целой глубокой революции в области физиологии и нейрологии мозга... Нужно, чтобы вопрос о гипнотизме вышел из области чудесного и вошел в область научную; нужно, чтобы магнетизеры и беснующиеся уступили место врачам и физиологам; этот вопрос должен изучаться в клиниках и лабораториях со всеми вспомогательными средствами, которыми мы теперь обладаем, со всеми тонкими приемами экспериментального метода”.

Гейденгейн связывал гипноз с утомлением клеток коры головного мозга. Гипноз представлялся ему как “сон разума”, во время которого подавляется сознание. Надо полагать, что эти представления сказались на взглядах гениального русского физиолога академика И. П. Павлова, проходившего в конце 70-х — в начале 80-х годов стажировку в лаборатории Гейденгейна. Не случайно вышедшая в 1880 году книга Гейденгейна о гипнозе уже через год появилась на русском языке под редакцией И. П. Павлова.

Известно, что И. П. Павлов относился к Гейденгейну с большим уважением. В своей речи в 1897 году, посвященной памяти немецкого классика физиологии, И.П.Павлов отметил, что Гейденгейн первый указал на область гипноза как на область “глубокого реального смысла и высокого научного значения”.

И все-таки традиция рассматривать внушение в рамках гипноза тяготела над исследователями. Большинство нансийцев не могли от них отойти, хотя в 1883 году Бернгейм и сообщил о больших возможностях внушения в бодрствовании, то есть внушения без гипноза.

Интерес к гипнозу во Франции был так велик, что в 1882 году гипнотизм восторженно признается многократно отвергавшей его Французской Академией наук. С 1886 года начинает выходить журнал “Гипнотизм экспериментальный и терапевтический”, а в 1889 году в Париже созывается I Международный конгресс по экспериментальному и терапевтическому гипнотизму. Среди его участников был молодой, но уже известный русский профессор, руководитель кафедры нервных и психических болезней Казанского университета Владимир Михайлович Бехтерев (1857—1927).

Страстная дискуссия на конгрессе проходила между нансийской и сальпетриерской школами. Нансийцы вышли победителями. Мы же, спустя столетие, скажем, что обсуждалась только одна грань многосторонней проблемы: внушение принималось во внимание лишь в рамках гипноза, а его необыкновенно широкое участие в поведении человека не рассматривалось.

Тем не менее и школа Шарко, и школа Бернгейма сыграли выдающуюся роль в науке. Их усилиями под внушение и гипноз начали подводить научно обоснованную психологическую и физиологическую базу.

После дискуссии Шарко стал менее категоричен в своем мнении относительно лечебного применения гипноза. Его письмо к Гуттману, датированное 10 июня 1889 года, заканчивается такими словами: “Мой взгляд заключается в следующем: по отношению к терапевтическому применению гипнотического внушения дело стоит так же, как по отношению к другим терапевтическим методам. Оно имеет свои показания и противопоказания, и, если от него не требуют больше, чем оно может дать... оно может быть полезно; если требуют большего, то не только для дела, но и для тех, кто без критики приступает к делу, в результате является вред и путаница”.

В конце XIX — начале XX столетий во Франции формируется еще одна школа, названная неонансийской. Ее адептом стал добродушный аптекарь Эмиль Куэ (1857— 1926). Решающее значение во внушении он придавал воображению. (Вспомним об ударе, нанесенном Месмеру авторитетной комиссией, которая объясняла его врачебное искусство воображением. Как резко изменился интеллектуальный климат! Для этого потребовалось почти полтора столетия.)

Внушение действует через самовнушение, говорили неонансийцы. Нет внушения, утверждали они, есть только самовнушение.

Лечебный эффект многих лекарственных препаратов Куз также объяснял действием воображения.

В начале 900-х годов в Нанси открылась клиника, в которой больные обучались приемам целебного самовнушения. Куэ называл своих больных учениками. Прежде всего “ученики” должны были поверить в возможность самовнушения. Для этого предлагалось внушать себе: “Я падаю вперед” или “Я падаю назад”; скрестив пальцы рук, внушать себе, что невозможно их разъединить, и т. д. Все применяемые жесты призваны были убедить “ученика”, что он овладел приемами самовоздействия.

Убедившись в этом, “ученик” при закрытых глазах шепотом внушал себе избавление от беспокоящих явлений. Это внушение он повторял по нескольку раз в день— перед сном и тотчас после пробуждения, а также в других ситуациях.

Куэ прослыл глашатаем лечения самовнушением; выступал с лекциями не только у себя на родине, но и в Англии. Свой метод Куэ описал в книге “Овладение собой путем сознательного самовнушения”. Издавалась она почти во всех европейских странах и в Америке. Самовнушение приобрело большую популярность, создавались институты, которым присваивалось имя Куэ.

Однако наряду с этим Куэ сталкивался и с другим отношением. Во Франции в высоких врачебных кругах самовнушение воспринималось как чудачество; о Куэ сочинялись анекдоты, его принимали с насмешкой. Можно себе представить, чего это стоило самозабвенному энтузиасту.

Научное обоснование самовнушению пытался дать психолог Ш. Бодуэн, признанный теоретик неонансийской школы. В 1919 году он защитил диссертацию на тему “Внушение и самовнушение”. Самовнушение объяснялось действием самоприказа на неосознаваемые уровни деятельности головного мозга, непосредственно связанные с управлением телесными функциями. Согласно этому объяснению, в условиях психической релаксации (“психического расслабления”) доступ к “подсознательному” облегчается.

Вскоре, однако, интерес к самовнушению стал ослабевать. С новой силой он возродился лишь спустя десятилетия. Именно от Куэ берет начало аутогенная тренировка, технику которой в 1932 году предложил немецкий психиатр Шульд.

С большим интересом отнесся к Куэ и его методу В. М. Бехтерев. В статье “Самовнушение и куэизм как исцеляющий фактор” он писал: “Нет надобности говорить, что популярности своей Куэ обязан и своей обаятельной личности, и своему бескорыстию, и всей той атмосфере, которая постепенно создавалась вокруг его имени, благодаря успешным результатам его лечения, состоящего столько же в самовнушении, сколько в массовом внушении во время самой его беседы, и во время его демонстраций, и во время последнего общего терапевтического внушения... Успех Куэ есть успех убежденного проповедника, и надо быть Куэ, чтобы достигать подобных же результатов”.

Так пишет ученый, который, по сути, на четверть столетия опередил Куэ в лечении самовнушением.

В России изучение внушения и гипноза имеет свою историю. Большое влияние на развитие этой области науки оказала русская передовая общественная мысль 40—60-х годов XIX столетия. Это были годы бурного развития естествознания. Властителями дум прогрессивной интеллигенции и молодежи была замечательная плеяда революционеров-демократов, писателей и философов — А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, М. И. Писарев и др. Они рассматривали естествознание как область знаний, которая неизбежно приведет широкие массы к революционному мировоззрению и облегчит переустройство старого мира.

А. И. Герцен писал в 1845 году в “Московских ведомостях”: “Нам кажется невозможным без естествознания воспитать действительно мощное умственное развитие...”

Материалистические идеи русских революционеров-демократов способствовали развитию многих естественных наук, в частности — учения о головном мозге. “Отец русской физиологии” Иван Михайлович Сеченов (1829— 1905) в знаменитой работе “Рефлексы головного мозга”, вышедшей в 1863 году, решительно объявил, что материальной основой психики являются рефлексы. Это была дерзкая мысль, если учесть, что рефлекторный механизм в те годы признавался только для деятельности низших отделов нервной системы — спинного мозга и ствола головного мозга.

Большую роль в формировании научных представлений о материальной основе психической деятельности человека сыграло также открытое И. М. Сеченовым торможение в центральной нервной системе. До этого известны были только раздражительные процессы.

Работы И. М. Сеченова явились крупнейшим вкладом русской физиологии в мировую науку. Позже И. П. Павлов их охарактеризует как “гениальный взмах сеченовской мысли”.

И. М. Сеченов не занимался внушением. Однако его взгляды способствовали становлению научных представлений о природе этого феномена.

Три года спустя после выхода в свет книги Брэда аналогичную точку зрения на природу и лечебное применение внушения высказал русский врач С. П. Вейнтрауб в книге “Взгляд на животный магнетизм в отношении к лечению болезней” (1846). Автор видел немало общего между магнетическим и естественным сном.

В период дискуссии между сторонниками сальпетриерской и нансийской школ в России внушение и гипноз особенно увлеченно изучали профессор Харьковского университета Владимир Яковлевич Данилевский (1852—• 1939) и ученик прославленного психиатра профессора С. С, Корсакова, ординатор психиатрической клиники А. А. Токарский (1859—1901). Физиологическую основу внушения и гипноза они усматривали в рефлекторных механизмах; они подчеркивали, что структура психорефлексов намного сложнее, чем рефлекторных реакций низших уровней нервной системы.

В работе “Гипнотизм и внушение”, опубликованной в 1888 году, А. А. Токарский писал: “Я не хочу этим приравнять явления внушения к простым рефлекторным актам низших мозговых центров. Принимая ясно выраженный характер рефлексов, явления эти остаются тем не менее психическими, так как в цепи развивающихся явлений находится также идея. Это условие резко отличает простой рефлекс от акта внушенного, хотя последний по неизбежности своего развития и не отличается от первого”.

В гипнозе, утверждал А. А. Токарский, происходит расстройство ассоциации. Это лишает индивидуума возможности правильного, адекватного восприятия действительности. Восприятие становится ложным, галлюцинаторным. В гипнозе кора головного мозга перестает сдерживать низшие (подкорковые) мозговые образования. Возбудимость последних повышается, что ведет к обострению зрения, слуха или других органов чувств.

В 1889 году на Пироговском съезде русских врачей в неврологической секции внушение и гипноз явились предметом оживленной дискуссии, вызванной сообщением А. А. Токарского.

Знаменательно, что съезд созван в том же году, в котором в Париже проходил I Международный конгресс по экспериментальному и терапевтическому гипнозу.

А. А. Токарский пропагандировал применение внушения и гипноза для лечения больных. В докладе “Терапевтическое применение гипнотизма”, сделанном в 1891 году на IV съезде русских врачей, он говорил: “Смешно было бы думать, что гипнотизм вырос где-то сбоку за дверьми храма науки, что это подкидыш, воспитанный невеждами. Можно только сказать, что невежды его достаточно понянчили и захватали своими руками”.

В начале 80-х годов прошлого столетия он первый начал читать курс гипнологии в Московском университете.

Еще дальше в раскрытии физиологической природы гипноза продвинулся В. Я. Данилевский. Гипноз связывается им не только с рефлекторными механизмами, но и с эмоциональным состоянием. Он полагал, что гипноз — это “эмоциональное чисто рефлекторное торможение мышления и воли”; гипнотизация человека, утверждал он, сводится к принуждению, сосредоточению внимания и угнетению воли.

Вместе с тем В. Я. Данилевский понимал, что наука его времени имеет “слишком мало фактических данных для того, чтобы можно было говорить уверенно о физиологии гипноза. Требуется еще много экспериментальных исследований в этой области как над человеком, так и над животными”.

Свои взгляды В. Я- Данилевский изложил в двух книгах: “Единство гипнотизма у человека и животных”, вышедшей в 1891 году, и “Гипнотизм”, изданной в 1924 году.

А. А. Токарский и В. Я- Данилевский пошли дальше своих зарубежных коллег в научных выводах о внушении и гипнозе.

В первые годы XX столетия в Москве было создано научное общество гипнологов. Возглавил его замечательный русский ученый академик Владимир Михайлович Бехтерев.

Этот человек сочетал в себе высокую эрудицию психолога, психиатра, психоневролога, невропатолога, нейроморфолога и физиолога. Он был не только блестящим клиницистом, но и искусным экспериментатором. В автобиографии он писал: “Полагаю, что не было сколько-нибудь известной и популярной книги по естествознанию в каталоге библиотеки, которая не побывала бы в моих руках, не была бы более или менее основательно проштудирована с соответствующими выписками. Нечего говорить, что такие книги того времени, как книги Писарева, Добролюбова, Португалова, Дрепера, Шелгунова и других прочитывались с увлечением по много раз. Нашумевшая в то время теория Дарвина была, между прочим, предметом самого внимательного изучения с моей стороны”.

В. М. Бехтерев по праву считается основоположником отечественной психотерапии. Быть может, его исключительный интерес к внушению и гипнозу возник не без влияния Шарко, с которым Бехтерева свела судьба в стенах Сальпетриерской больницы. Французский метр демонстрировал молодому В. М. Бехтереву на больных истерией удивительные явления гипнотизма. Семя падало в плодородную почву. В. М. Бехтерев на всю жизнь сохранил привязанность к внушению и гипнозу, хотя не стал сторонником Шарко. Ему ближе была нансийская школа Бернгейма.

В. М. Бехтерев приложил много усилий для широкого применения внушения и гипноза в медицине. В Ленинграде в Институте психоневрологии, который он возглавлял, была создана кафедра гипнологии и психотерапии. Их изучение входило в программу всех четырех секций института: психологической, педагогической, криминологической и психиатрической.

В. М. Бехтерев впервые вывел практическое применение внушения за пределы медицины, предначертав пути его использования в педагогике.

С 1890 года, задолго до Э. Куэ, он разрабатывает систему самовнушения, которую особенно охотно применял в лечении больных алкоголизмом. Больной должен был многократно перед сном и после пробуждения произносить вполголоса: “Я дал себе зарок не только не пить, но и не думать о вине; теперь я совершенно освободился от пагубного соблазна и о нем вовсе не думаю”. Несколько десятилетий В. М. Бехтерев посвятил глубокому клиническому и экспериментальному изучению внушения. Он заложил фундамент исследования социально-психологического значения внушения. В 1897 году на актовом собрании Военно-медицинской академии В. М. Бехтерев выступил с речью “Внушение и его роль в общественной жизни”, Впервые была проанализирована роль внушения в межличностных отношениях и в происхождении психических эпидемий. В. М. Бехтерев пришел к очень важному выводу. “Внушение вообще, — писал он, — является актом гораздо более распространенным, нежели гипнотическое внушение, так как оно проявляется в бодрственном состоянии и при этом в жизни встречается везде и всюду”.

В. М. Бехтерев блестяще обосновал принципы и преимущества коллективной гипнопсихотерапии, показав, что внушаемость личности в коллективе повышается. В докладе, сделанном на I Всесоюзном съезде невропатологов и психиатров в декабре 1927 года, он сообщил о методах и преимуществах коллективной психотерапии в гипнозе больных алкоголизмом.

Через 32 часа после этого выступления В. М. Бехтерева не стало. Он оставил многих учеников и последователей. Наиболее выдающиеся среди них Владимир Николаевич Мясищев и Константин Иванович Платонов, внесшие вклад в становление и развитие отечественной психотерапии.

Итак, подытожим, с каким багажом мировая научная мысль о внушении вошла в XX столетие.

1. Внушение рассматривалось в узких рамках гипноза. К внушению как обширному самостоятельному явлению впервые подошел В. М. Бехтерев.

2. В гипнозе видели много общего с обычным сном.

3. Внушение соотносилось с воображением.

4. В разобщенности, диссоциации психики усматривалась характерная особенность внушения.

5. История развития знаний о внушении привязана к медицинской практике.

О психологии и физиологии внушения высказывались отдельные догадки. Строгих экспериментальных данных, равно как и теории, объясняющей этот феномен, еще не было.