СОСТОЯНИЯ САМОСОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ - Самосознание личности

Анализируя проблему строения личности, А. Н. Леонтьев наметил три типа личностных конфликтов, природа которых коренится в особенностях мотивационной сферы личности [75, 226]. Один из них состоит в том, что различные, связанные внутри себя группы мотивов, могут представлять собой независимые, разъединенные сферы, что создает «психологический облик человека, живущего отрывочно — то в одном «поле», то в другом» [75, 220]. Другой конфликт возникает у человека с внутренне ие-рархизированной мотивационной сферой, объединенной единым мотивом-целью. Соотнося свои действия с мотивом, такой человек может обнаружить несоог-ветствие своих действий собственному мотиву-цели, а то и'противоречие ему. И наконец, третий конфликт возникает в результате открытия человеку всей глубины содержания (или пустоты, отсутствия содержания) того мотива, который он сделал целью своей жизни.

Все три типа конфликтов порождаются реальной жизнью человека и кристаллизуются в ее мотивационной сфере. Самосознание человека, отражая эти конфликты, как бы вбирает их в себя, что, в свою очередь, может привести к изменению самой феноменальной данности «Я», к особым состояниям самосознания.

Разъединенность мотивационной сферы может породить и расщепленность самосознания личности.

По-видимому, в юности некоторая расщепленность образа «Я» — неизбежный и необходимый для развития момент. Об этом пишет, в частности, И. С. Кон, обсуждая проблему внутренней последовательности, цельности «Я-образа» [57]. Возможность расщепления самосознания кроется в объективном несовпадении требований к человеку и ожиданий от него в разных жизненных сферах, в которых он играет различные социальные роли. Отношения со сверстниками и мотивы общения с ними отличаются от отношений в семье, с близкими, собственные внутренние мотивы-цели отличаются от того, чему подросток реально посвящает свои силы и энергию.

Взрослый человек может сжиться с этой расщеп-ленностыо и обладать как бы двумя самосознаниями. Каждому самосознанию могут соответствовать своя «Я-концепция», свое эмоционально-ценностное отношение к себе, свои особенности аутодиалога. Такое строение личности и самосознания оказывается, однако, препятствием в выполнении личностью ее главной функции — служить способом (органом) интеграции психической и социальной жизни индивида. Чтобы этот дефицит личностной структуры обнаружился, достаточно столкновения необъединенных мотивов в одном поступке.

Обнаружение того, что прошлые действия, равно как и актуальные намерения и планы, не соответсг-вуют жизненной цели, приводит к их обессмыслива-нию. Мы уже обсуждали эту ситуацию применительно к отдельному поступку. Иное дело, когда целый отрезок, а то и вся прожитая жизнь теряет свой смысл, так как становится очевидной ее оторванность от собственной жизненной цели. Вместе с утратой смысла жизни утрачивается и смысл «Я». Собственные качества и черты оказываются столь же ненужными и отчужденными, как и дела, которые этими чертами «обеспечивались». Возникает феномен, который можно было бы назвать феноменом потерянного Я». Это хорошо выражено в стихах чешского поэта В. Незвала:

Понять никак не в силах из-за боли,

Кем был вчера, и кем сегодня стал.

Я болен: от неверия устал.

Страдания мои сродни неволе [92, 120].

Наконец, обнаружение бессодержательности, пу--стоты собственней жизненной цели сталкивает человека с проблемой недостаточной нравственной, цен-i ностной обоснованности собственного существования. ! Возникает феномен «неоправданного Я».

• Происхождение этих трех феноменов — расщеп-; ление самосознания, потеря себя и переживание неоправданности своего «Я» — отнюдь не сводится к не-: которой вну-рипсихической «механике» самосознания, ; к нарушениям в его работе; Напротив, эти феноме-. ны — результат адекватной работы самосознания. В самом деле, формальный анализ не позволяет ответить на вопросы о том, почему личность не находит такой жизненной цели, которая соединила бы разобщенные мотивационные сферы. Почему то, к чему реально приходит человек в своей жизни, не устраивает его, что наполняет содержанием или, напротив, опустошает его жизненную цель? Постановка этих вопросов выводит анализ в сферу морального сознания и нравственной деятельности — предмет не только психологии, но и этики, литературы, искусства.

Вопросы, связанные с нравственной ценностью мотива и с той его функцией, которая касается не вообще смыслообразования, но внутреннего нравственного оправдания и обоснования своего «Я» человеком, ста-

• вятся в отечественной литературе в основном философами-этиками [36; 50; 131]. Мы уже касались таких категорий морального сознания человека, как;мо-ральный долг, ответственность, честь, достоинство,совесть. Каждая из этих категорий подразумевает не только способ оценки собственных поступков, но имеет характер внутреннего мотива. Как феномены самосознания долг, ответственность, честь, достоинство, совесть конкретизируют для социального индивида и для личности такие нравственные ценности общества, как добро, справедливость, человечность. Эти феномены являются, таким образом, формой выражения важнейшей черты мотивационной сферы человека, т. е. касаются того факта, что своим высшим, нравственным содержанием мотивы выводят человека за рамки его индивидуального существования, его частной адаптации и приспособления к существующим условиям, выводят за рамки определенных его уникальным бытием потребностей и связывают человека с проблемами эпохи, общества. Для философов-марксистов аксиомой является то, что «эта связь носит, вб'-первых, классовый, во-вторых, исторический характер» [50,-93]. Кроме того, категории морального создания предполагают, что мотивирующая и регулирующая функции морального сознания являются для человека формами «самозаконодательства», т. е. переживаются человеком как часть его самого, его сущности, он принимает на себя обязательство не просто разделять общественные ценности, но и конкретизировать моральные требования применительно к специфическим условиям конкретных ситуаций его собственной жизни. Моральные категории предполагают также свободу воли человека, свободу выбора им линии собственного поведения. Все это в максимальной форме выражено в совести. «Нравственные требования к человеку, — пишет О. Г. Дробницкий, имея в виду прежде всего совесть, — образуются не только системой наличных отношений и потребностей общества, но и его историческими возможностями, что и выражается в «беспредельности» его нравственной задачи. Критическое отношение к себе, отдача себя служению «высокой идее», открытость личного сознания историческим проблемам эпохи, включая и потребность изменения существующих условий, преодоление человеком своих границ как частного лица, возвышение над собой и нелицеприятный суд над своими действиями и составляют специфические признаки собственно совести, если ее отличать от иных внутренних мотивов» [36, 67].

За состояниями расщепленпости самосознания, «потерянного Я» и в особенности «неоправданного Я» стоят, таким образом, проблемы нравственной мотивированное™ человеческой деятельности, дефицита моральной мотивации. Это находит свое отражение в работах авторов, ориентированных на поиски психотерапевтической помощи человеку, в частности авторов экзистенциального и «гуманистического» направлений (Л. Бивсвапгер, Р. Лэйнг, В. Франкл, А. Маслоу, К. Роджерс, Э. Фромм). Так, В. Франкл вводит понятие стремления к смыслу жизни и утверждает, что именно этот поиск является главной силой жизни человека. Фрустрация поиска смысла (экзистенциальная фрустрация) приводит к нусогенному неврозу, т. е. неврозу, вызванному утратой смысла жизни, экзистенциальным вакуумом. Выход из этого

состояния лишь в нахождении цели и следовании ей — такой цели, которая могла бы придать смысл существованию человека, позволить ему найти его и оправдать свое существование. «Я считаю, — пишет В. Франкл, и его слова имеют тем большую силу, что они во многом плод осмышления им своего опыта как узника Освенцима, — опасным заблуждением предположение, что в первую очередь человеку требуется равновесие, или, как это называется в био-, логии, «гомеостазис». На самом деле человеку требуется не состояние равновесия, а скорее борьба за какую-то цель, достойную его. То, что ему необходимо, не есть просто снятие напряжения любыми способами, но есть обретение потенциального смысла, предназначения, которое обязательно будет осуществлено» [133, 121]. Сходную мысль формулирует А. Маслоу, определяя «самоактуализирующуюся» личность: «Самоактуализирующиеся люди, все без исключения, вовлечены в какое-то дело, во что-то, находящееся вне них самих. Они преданы этому делу, оно является чем-то очень ценным для них — это своего рода призвание...» [85, НО]. При этом имеются в виду такие непреходящие ценности, которым человек посвящает свою жизнь, как истина, добро, красота и другие моральные и этические ценности. Проблемы, связанные со смысловым «вакуумом», особенно характерны для современного капиталистического общества, не случайно поэтому им уделяется так много места в философских, психологических и психотерапевтических работах западных' авторов. Это находит свое выражение также и в том, что в определении «зрелой», «самоактуализирующейся», «полноценно-функционирующей», «эффективной» личности самыми различными авторами вводится качество мотивации, состоящее в соотнесении деятельности отдельного человека с человеческими ценностями и придающее нравственный смысл его существованию [205].

Деиндивидуация

Если три предыдущих состояния самосознания прежде всего связаны с мотивационно-ценностным (или мотивационно-нравственным) аспектом личности и являются отражением особенностей этой сферы в самосознании данного человека, то в явлении или состоянии- деиндивидуации речь идет прежде всего об утрате чувства свободы выбора и моральной ответственности. В современных западных социально-психологических работах деиндивидуация рассматривается как явление, вызванное нивелированием отличительных характеристик индивида, анонимностью и социальной безответственностью [164]. Большинство авторов при этом исходят из проверки гипотезы о том, что такие условия приводят к такому, в нашей терминологии, состоянию сознания, при котором индивид оказывается более агрессивным и склонным меньше му-чаться угрызениями совести, не обращает внимания на действия других, или не помнит, что они делают, и сам предполагает, что другие не «воспринимают» его действий, сознает себя «неотличимым» от других [164]. П. Зимбардо добавляет к этому изменение временной перспективы (растянутое настоящее и отдаленное прошлое и будущее), возбуждение (такое, которое возникает на танцах или при иных ритуалах), физическую вовлеченность в действие, ориентацию на проприоцептивную обратную связь и действия других, скорее чем на «'когнитивную» обр1ГГную связь, изменение состояния сознания наподобие того, как это происходит во сне или при наркотическом или алкогольном опьянении [240]. В анализе деиндивидуации наметились два теоретических подхода [164]. При одном из них состояние деиндивидуации рассматривается как приятное индивиду и дающее выход его «разрушительным» тенденциям. При другом, напротив, деиндивидуация рассматривается как неприятное состояние; индивид старается избежать этого состояния, и его антинормативное поведение как раз и служит этой цели — таким способом индивид вновь индивидуализируется.

Проведенные многочисленные эмпирические исследования в основном явно или неявно базировались на первом подходе. Использованная экспериментальная схема близка схеме опыта в рамках изучения когнитивного диссонанса:'создаются условия деиндивидуации, которые играют роль независимых переменных, например, испытуемых лишают отличительных признаков в одежде — на них одевают халаты и капюшоны, или даже всех одевают в одинаковые джинсы и рубашки, их предупреждают, что никого ни с кем

не будут знакомить, их «жертва» не видит их или они не видят «жертву», экспериментатор убеждает испытуемых, что возьмет всю ответственность на себя, испытуемые (в отличие от контрольных) не видят себя в зеркале, или не видят экспериментатора, или даже помещаются в темную комнату. В контрольной группе создаются соответственно условия, препятствующие деиндивидуации: отличимость, знакомство, 0'братная связь через зеркало, визуальная связь с «жертвой», указание на личную ответственность, воспринимаемость экспериментатором. Изучаются в основном различия в проявлениях агрессии, конформизма, «дегуманизации жертвы», степени принятия риска и самораскрытия 'в деиндивидуированной и обычной группах. Не вдаваясь в подробный анализ экспериментальных данных', отметим, что уже сам выбор зависимых переменных недостаточно обоснован:

в одной плоскости рассматриваются и неоправданная жестокость, и степень самораскрытия, т. е. спо-• собность поделиться своими интимными переживания-мия с другими. В целом общий итог этих исследований состоит в том, что указанные условия для некоторых испытуемых действительно приводят к увеличению степени агрессивности (точнее — жестокости), делают их менее согласными с мнением большинства, менее скромными.

Как уже указывалось, другой подход к явлению деиндивидуации основан не на признании «деструктивных», разрушительных импульсов, высвобождение которых позитивно переживается человеком, но на признании стремления к самовыделению и уникальности, которое, однако, может принять деструктивные формы. В основе этой точки зрения в большей, части лежат не экспериментальные данные, а клинические наблюдения и теоретические взгляды Э. Фромма, А. Маслоу, К. Хорни и других представителей «гуманистической» психологии.

' Такой анализ, однако, необходим для сколько-нибудь окончательных выводов, так как в одних исследованиях агрессия, например, измеряется с помощью силы электроудара, которую допускает испытуемый в наказание «жертве» (и испытуемый сам верит в реальность этого действия), зато в других, «опровергающих» выводы первого, агрессия измеряется как количество и интенсивность бросаний бумажных шариков и шариков от пинг-понга испытуемыми друг в друга [163].

С нашей точки зрения, действительное понимание феномена деиндивидуации требует привлечения более глубоких представлений о личности и ее самосознании. Условия, в которых возникает этот феномен, это условия редукции социальных связей, являющихся основой существования социальных индивидов. Социальный статус, ответственность перед коллективом, оценка себя со стороны глазами другого члена коллектива и по параметрам, принятым коллективом в совместной деятельности, — основные условия функционирования социального индивида и его самосознания. Ослабление этих условий, введение анонимности, сведение статуса лишь к роли исполнителе воли экспериментатора, отсутствие потенциальной оценки и совместности деятельности приводят к ослаблению индивидных регуляторов самосознания. Но одновременно с этим повышается роль внутренних, моральных регуляторов: способности к моральной самоидентичности, моральной ответственности, умения увидеть ситуацию моральной" ответственности в данных конкретных условиях, способности регулировать свое поведение той частью «Я-концепции», которая включает честь, достоинство, совесть. Слабость этого личностного уровня самосознания и проявляется у некоторых испытуемых в виде неоправданной жестокости, «дегуманизации» жертвы. Совсем иной смысл могут иметь усиление самораскрытия и ослабление тенденции соглашаться с мнением группы. Для человека, у которого робость, застенчивость являются важной внутренней преградой, препятствием в самоактуализации, условия деиндивидуации представляют возможность продемонстрировать себе и другим свою уникальность, свое «Я». Для человека, у которого потребности в самостоятельности, независимости, творчестве являются «преградами» для слепого подчинения, ситуация унификации внешности, мнений, оценок может вызвать протест в виде усиления тенденции несоглашаться с группой. Оба этих явления относятся скорее не к деиндивидуации, но к индивидуации.

Состояние деиндивидуации, как состояние самосознания, характеризует, таким образом, лишь изменение в самосознании и поведении, спровоцированное ослаблением индивидного уровня общения и деятельности, и коренится в слабости личностного уровня самосознания, нравственных аспектов «Я-образа» и саморегуляции.

Фальшивое «Я»-

«Я» приобретает смысл в соотношении с .мотивами и с главным мотивом-целью и в контексте той иерархии, в которой организуется мотивационная сфера. Но эти мотивы, как и сознаваемые связи и соподчинения между ними, могут быть мнимыми. «Я», осмышляемое относительно мнимых мотивов, приобретает фальшивый личностный смысл. Фальшивое «Я» — всегда результат решения проблемы конфликтного смысла.

В одних случаях благодаря переплетению жизненных обстоятельств, неоднозначности статусов и ролей^ двусмысленности общения личность оказывается запутавшейся в собственных намерениях, чувствах, представлениях о себе. В результате может наступить психогенная деперсонализация, как это описано, в частности, Н. В. Ивановым [44]. Не находя в себе тех чувств, мыслей, желаний, которые должны были быть, обладай он в действительности теми мотивами, которые приписывает себе, человек ощущает фальш, отчужденность своего «Я» и в то же время опасается открытия иного «Я». В других случаях фальшивое «Я» оказывается в определенном смысле нужным, выгодным личности. Так происходит, например, при возникновении ипохондрического невроза.

А. Кемпински выделяет несколько элементов механизма возникновения ипохондрического невроза [51, 59]. Во-первых, ипохондрические симптомы «чаще всего появляются в таких ситуациях, когда возможность организация плана активности бывает ограниченной» [51, 71]. Это ситуация выбора, который может быть сделан в пользу борьбы, преодоления преграды, одновременно и страха, недомогания, неуверенности либо в пользу ухода от борьбы, от активности. Но уход—тоже не полное бездействие, это тоже акция, имеющая своей мотив. «Роль больного, — пишет А. Кемпински, — с некоторых точек зрения может считаться общественно выгодной, ибо освобождает его от многих общественных, нередко трудных обязанностей... целенаправленность невроза состоит . именно в выгодах, исходящих от принятия роли больного. Такие выгоды, как, например, улучшение отношений в супружестве, умелое отстранение от общественных, трудных для больного обязанностей, более удобный образ жизни и т. д., достигаются подсознательно...» [51, 73]. Угроза позитивному образу «Я» проистекает именно из высшего личностного уровня самосознания: если бы оно работало адекватно и «беспристрастно», то пришлось бы признать и жизненный неуспех, а иногда и катастрофу, и собственный не очень честный способ справиться с ситуацией. («Иногда своей позицией больной как бы мстит своим близким — родителям, супругу. «Вы- были ко мне безжалостными, теперь смотрите, как я страдаю» [51, 73].). Не дать возможность самому себе осознать ситуацию можно только, если действительно заболеть, — что и происходит при ипохондрическом синдроме, который есть «болезнь действительная, а не мнимая». При этом человек использует те специфические связи, которые существуют между высшим, личностным и органическим уровнями самосознания. Отстранение от реальной активности приводит к усилению того компонента ощущений, возникновением которого заведуют рецепторы внутренних органов и вегетативная нервная система. Смещение (Кемпински говорит «интервенция») сознания с экстроцептивных к интроцептивным ощущениям может действительно нарушить баланс между автономной и сознательной регуляцией функций. Происходит также снижение порогов болевой рецепции. К тому же, если в развитии человека были какие-то нарушения в картине собственного тела, эти нарушения также используются как предпосылки возникновения невротического заболевания. Речь идет о больных, «которые с детства в результате слабого здоровья, а чаще заболеваний, внушенных слишком заботливыми родителями, обращали особое внимание на свое тело», а также о больных, «для которых тело, благодаря его красоте или стройности, было постоянным источником гордости или повышенного к нему интереса» [51, 76]. Различают сен-согенную и идеогенную ипохондрию [49]: в первом случае невроз «запускается» сбоем органического уровня самосознания, иногда спровоцированным органическим заболеванием, во втором — невротическому искажению первоначально подвергается именно

высший, личностный уровень, привлекающий себе «на помощь» органические ощущения, «обусловленные постоянным прислушиванием к деятельности «пораженного органа» или физиологическими изменениями в деятельности различных органов и систем» [49, 52]. При этом и здесь, так же как и в случае психогенной деперсонализации, промежуточный уровень самосознания — самосознание индивида — остается относительно сохранным.

Не всегда, конечно, образование фальшивого «Я» приводит к болезни. Но и помимо болезненных явлений следование одним мотивам в жизни и другим в осмышлении своего «Я» приводит к формированию защитных тактик, сужающих, ограничивающих и ослабляющих возможности самосознания и тем самым обедняющих развитие личности. Этих защитных тактик мы уже касались применительно к проблеме осознания поступка. Осмышление самого себя относительно мнимых мотивов заставляет субъекта систематически прибегать к тактике самообмана, дискредитации, вытеснения. В результате, как уже указывалось, наблюдаются такие феноменальные черты самосознания, как боязнь негативной самооценки и одновременное ожидание негативного отношения от других, самоценность поддержания позитивного самоотношения и в то же время неспособность к поступкам, приносящим личности чувство истинного самоуважения. Фальшивое «Я» оказывается мощным препятствием личности для понимания, оценки и переработки собственного опыта; фактором, искажающим восприятие как себя самого, так и социальной действительности. Именно эти феноменальные свойства, обозначаемые такими терминами, как самоидентич-пость, самотождественность, генуинность, незащищенность, конгруэнтность «Я» опыту, рассматриваются многими теоретиками личности как критерий личностной зрелости, эффективности [205]. К. Хорни высказала некоторые идеи, позволяющие понять онтогенетические предпосылки образования фальшивого «Я». Согласно К. Хорни, если детская потребность в защищенности и общении (признании и принадлежности) фрустрируется родительским поведением — подавлением, безразличием, отсутствием уважения к ребенку и т. д.— это приводит к «первичной тревоre» — чувству изолированности и беспомощности ребенка. Первичная тревога и является тем субъективным фактором, который подталкивает ребенка к поиску косвенных путей удовлетворения потребности в общении и безопасности. Можно сказать, что ребенок ищет новые мотивы, удовлетворяющие этим потребностям. Так, ребенок может пытаться заслужить хорошее отношение покорностью и примерным поведением, разжалобить родителей болезнью, попытаться в будущем заставить любить себя, изменить свой собственный образ, образ ребенка, которого не любят и т. д. Каждая из этих стратегий может стать, согласно К. Хорни, более или менее постоянной характеристикой личности, превратившись в невротическую потребность [180]. Происходит нечто подобное «сдвигу мотива на цель», точнее потребности на неадекватный ей мотив и образование квазипотребности. Их противоречивость заложена уже в самой их природе:

любовь нельзя купить, или вынудить, или обманом присвоить. Феноменально эти потребности отличаются от нормальных своей ненасыщаемостью, компульсив-ностыо (навязчивостью, нерегулируемостью), нереа-листичностыо. Эти неадекватные мотивы — квазипотребности, однако, не осознаются. Осмышление себя происходит относительно иных, мнимых мотивов, образуется фальшивое «Я». Конечно, описанный механизм касается лишь предпосылок возникновения фальшивого смысла «Я». С формированием самосознания, происходящим в юношеском возрасте, личность получает возможность выбора: пойти по пути подчинения этим предпосылкам, превращения их в действительные составляющие своей личности, или по пути их трансформации, освобождения от них.

Межперсональные защиты

Формирование фальшивого «Я» приводит к внутренней активности личности по сохранению образа «Я» и позитивного отношения к себе, состоящей в перестройке и искажении внутрипсихической действительности. Но человек действует с реальными людьми и в реальных обстоятельствах, поэтому возникает вопрос о том, как фальшивый смысл самого себя отражается на других людях, на общении с ними, т. е. в интерпсихических процессах. Этому вопросу соответствует поворот, который произошел в анализе защитных механизмов. Первоначально они рассматривались лишь как интрапсихическая активность, позднее были обнаружены феномены, функционально тождественные защитным процессам, но имеющие интерпсихическую природу. Такие интерпсихические, или интерперсональные защиты были обнаружены в сфере семейного общения [193, 231].

Мы уже обсуждали феномены транзакции и мета-комплиментарных взаимоотношений, однако мы подчеркивали лишь одну сторону этих процессов — их влияние на формирование самосознания ребенка. Существует и другой аспект в анализе этих процессов — выявление запускающих их факторов. Среди них одним из главнейших является мотив сохранения своего «Я-образа», часто фальшивого, путем изменения личности другого человека.

Беспомощное «Я»

Общая предпосылка работы самосознания на любом" из трех его уровней состоит в восприятии различий в изменениях самого себя и окружения, вызванных внешними причинами и собственной активностью. Если эти различия не воспринимаются, тогда человек может впасть в две ошибки: либо воспринять все с ним происходящее как результат его собственной активности, либо как результат действия внешних сил.

Управляемость событий, подвластность их человеку есть их объективная характеристика. Однако из повседневной жизни известно, что одни и те же события и себя в отношении к ним люди воспринимают по-разному: одни воспринимают себя хозяевами собственной судьбы, другие воспринимают собственную судьбу как следствие множества не зависящих от них обстоятельств.

Дж. Роттер, американский психолог бихевиораль-ной ориентации, ввел в псхологию понятие веры (обобщенного ожидания) во внутренний или внешний контроль над подкреплением [222], которое фигурирует в литературе как «локус контроля».

Люди, обладающие внутренним локусом, считают, что их достижения прежде всего зависят от их личностных качеств, таких, как компетентность, целеустремленность или уровень интеллектуальных способностей. Для них. не случайности, или внешние условия, а собственные рациональные действия определяют успехи и неудачи. Врач с таким убеждением будет считать, что исход операции не столько зависит от «счастья», сколько от его подготовленности и умения. . Люди с внутренней стратегией характеризуются чувством ответственности за свои решения.

Напротив, люди с внешней стратегией убеждены, что их успех или неудачи прежде всего зависят от внешних сил, на которые они не могут оказывать влияния. Руководитель, придерживающийся такого убеждения, будет полагать, что последствия его решений обусловлены не столько его компетентностью, сколько влиянием внешних факторов.

Было предположено, что существует континуум, крайними точками которого являются индивиды с ярко выраженными внешними или внутренними стратегиями. Остальные люди занимают промежуточные позиции между этими крайностями. В соответствии с тем, какую позицию занимает на континууме индивид, ему приписывается определенное значение локуса контроля.

Инструментом определения локуса контроля служат, как правило, опросники. Среди них наибольшей известностью пользуется шкала Роттера (Internal-External Scale). Это шкала составлена из альтернативных суждений типа:

а) из моего опыта следует, что если должно что-то произойти, то это произойдет;

б) я убедился, что принять решение о выполнении определенного действия лучше, чем положиться на случай.

Выбор первого варианта ответа свидетельствует о представлении субъекта о том, что источник, управляющий успехом или неудачей, лежит вне его активности; выбор второго варианта свидетельствует об убеждении в подвластности результатов собственным усилиям.

Корреляционные исследования, обобщенные, в частности, Фаресом [215], показывают, что люди с внутренним локусом проявляют большую активность в поисках информации, чем люди с внешним локусом, они более конструктивны в ситуациях, когда рушатся их первоначальные намерения; их поступки в большей.мере зависят от предыдущих успехов или неудач, они описывают себя как более сильных, активных, независимых, целеустремленных и успешных.

Внутренний локус отрицательно коррелирует с симптомами невротизма, тревожностью, депрессией и слабого самоуважения и положительно — с творческими задатками, академической успеваемостью детей и способностью откладывать удовлетворение.

Как уже говорилось, феномен локуса контроля интерпретируется в рамках теории социального научения как обобщенное ожидание относительно характера контроля (управления) «подкреплением». С нашей точки зрения, этот феномен может быть понят в рамках представлений о самосознании. Смысл «Я» образуется отношением, связыванием собственных личностных черт с мотивом, феномен локуса контроля от- " ражает степень субъективной включенности «Я» в деятельность. В таком случае внутренний локус — это максимальное связывание мотивации и собственных черт (в том числе и в. их действенном проявлении, т. е. как соответствующих им действий), внешний локус — отсутствие такого связывания. Мотив существует в сознании как желание, стремление, интерес к чему-то — как представление о «потребном будущем», собственное «Я» существует как образ, и отношение к нему, связь между ними переживаются как возможность (невозможность) достичь исполнения желаний, стремлений путем «использования» самого себя.

С этой точки зрения феномен «выученной беспомощности» у женщин, в частности в сфере некоторых профессиональных достижений [215], отражает такую утрату связи «Я» лишь с определенной мотивацией. Другой случай частичного субъективного исключения «Я» из собственной деятельности, разрыва связи между «Я» и мотивацией был обнаружен нами в сфере совсем иной деятельности — связанной с поиском спутника жизни.

В исследовании, проведенном нами совместно с С. В. Пузовой [128], изучалось отношение к себе, ожидаемое отношение к себе и отношение к другому у клиентов клуба знакомств, организованного в Москве врачом-психотерапевтом А. П. Егидесом [37].

Особенностью этого клуба является организация заочного знакомства на базе взаимного знакомства членов клуба с «досье» друг друга. В основе досье лежат ответы каждого члена клуба на открытый оп-росник, разработанный А. П. Егидесом и предполагающий пространное самоописание. Это самоописание делается заведомо в расчете на другого человека, т. е. преследует с точки зрения клиента клуба цель его саморепрезентации. Вопросы касаются многих сторон жизни и личности клиента, но прямо не касаются их самооценки и отношения к себе. Последние проявляются в ответах спонтанно. Таким образом, анализируя ответы, можно понять, какие аспекты отношения к себе репрезентируются при самооценке. Кроме того, досье снабжены набором фотографий.

Так как выбор членами клуба друг друга для очной встречи производится на основе знакомства с досье друг друга, то сама ситуация выбора оказывается естественным полевым экспериментом. Количество выборов того или иного члена клуба другими членами клуба противоположного пола оказывается зависимой переменной, а те или иные характеристики их анкет («досье») — независимыми переменными. В качестве такой переменной (а точнее, группы переменных) мы и рассматривали отношение клиентов клуба знакомств к себе и их физическую привлекательность, выраженную на фотографии.

Для исследования нами были выбраны в случайном порядке тексты анкет 10 мужчин и 10 женщин в возрасте от 28 до 31 года (примерно 20% выборки из общего числа членов клуба этой возрастной группы), ранее не находившихся в браке и не обладающих физическими недостатками.

Отношение к себе, ожидаемое отношение к себе и отношение к другому выявлялись путем контент-анализа по специально разработанной схеме, оценка внешней (физической) привлекательности производилась 20 экспертами (по фотографиям). В результате выяснилось, что мужчины выбираются женщинами практически без учета их физической привлекательности, но в явной связи с тем, как они сами относятся к себе и какого ждут отношения к себе от читательниц их «досье». Относительно выбора женщин мужчинами на первом месте оказалась как раз положительная корреляция между выбором и физической привлекательностью женщин. Однако физическая привлекательность оказалась положительно связанной с симпатией к себе именно у мужчин, но не у женщин. Выбор женщины мужчиной связан с ее физической привлекательностью, и женщины знают это, но их до сих пор «не выбрали», поэтому в своем самосознании женщины данной группы разорвали связь между своей женской привлекательностью и отношением к себе. Хотя они и знают, что удачное знакомство и замужество зависят от самой женщины, от того, как она выглядит, для себя они делают исключение—от них, от их привлекательности, выбор никак не зависит.

Отметим, что такой частичный внешний локус контроля (убежденность в отсутствии влияния собственной привлекательности на выбор) сосуществует с сильной мотивацией на брак, о чем свидетельствует сам факт вступления в клуб. Путь к этому мотиву оказывается, однако, прегражденным отсутствием субъективной связи между его достижением и собственной активностью, ведь быть привлекательной — это тоже особая активность. Этот выбор перекликается с результатами уже изложенного исследования студенток. Так, для первой из описанных групп характерен внешний локус контроля, низкое самоуважение, обнаружение у себя слабости профессиональной мотивированности и одновременно «зависть» к действенной профессиональной мотивации, приписываемой непохожим другим.

На сегодня нет достаточных данных относительно того, почему личность частично или полностью разрывает связь между собственной мотивацией и своим «Я», как оно воспринимается и переживается. Возможно, что это связано с непреодолимым разрывом между «Я-идеальным» и «Я-реальным», описанию которого много внимания уделил К. Роджерс [220"). Недостижимость собственного идеала делает «Я» беспомощным.

Можно также предполагать, что наличие множества противоречащих друг другу внутренних барьеров, делающих любое действие субъекта потенциально конфликтным, а мотив—недостижимым, также вносит вклад в формирование «беспомощного Я».

СОСТОЯНИЯ САМОСОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ - Самосознание личности - Столин В.В.