|
Палларо П. Соматический контрперенос: терапевт во взаимоотношенияхВ последние годы лишь немногие психотерапевты, телесно-ориентированные психотерапевты, юнгианские психотерапевты и психоаналитики подняли тело и телесно-ощущаемые эмоции на высокое место в психотерапевтическом процессе. (Anzieu, 1989; Bartal & Ne’eman, 1993; Ben-Asher and Koren, 2002; Bernstein, 1984; Boyer, 1990a, 1990b, 1993; Boyer & Doty, 1993; Cahill & Halsten, 2004; Charles, 2004; Chodorow, 1982, 1986, 1991, Dosamantes, 1992; Dosamantes Alperson, 1984, 1987; Dosamantes-Beaudry, 1997, 2003; Field, 1989; Gaddini, 1987; Greene, 1984; Guntrip, 1971; Jacobs, 1973; Kepner, 1993; Kramer & Akhtar, 1992; Krueger, 1989; La Barre, 2001, 2005; Lewis, 1992, 1993; MacDonald, 2005; McDougall, 1989; Miller, 2000; Nikolitsa , 2002; Pallaro, 1993; Ross, 2000; Samuels, 1989; Sandel, 1980; Shore, 2003; Schwartz-Salant, 1982, 1986; Shaw, 2004; Siegel, 1996; Silverman, 1991; Skove, 1986; Staunton, 2002; Stolorow, Brandchaft, & Atwood, 1987, 1994; Totton, 2003; Turp, 2001; Woodman, 1983; Wyman, 1992; Wyman-McGinty, 1998). Hillman (1964) писал:
Термин контрперенос впервые был введен Фрейдом как побочный результат его анализа переноса. Freud (1910) заметил, что пациент проецирует свои собственные инфантильные желания, конфликты и объектные отношения на аналитика, а сам аналитик не обладает иммунитетом на эмоциональные реакции в ответ на переживания пациента. Он определил контрперенос как бессознательные реакции на пациента, которые необходимо идентифицировать и устранять, чтобы они не препятствовали лечению. А двумя годами позже Freud (1912) сказал, что бессознательное аналитика должно быть подобно «воспринимающему органу, открытому транслирующему бессознательному пациента». (p. 115) И несмотря на работу Ferenczi (1932), которая показывала абсолютную значимость для психоаналитического процесса мыслей и чувств аналитика в отношении своего анализанда, только в 1950-х и1960-х годах аналитики стали использовать контрперенос, чтобы лучше понимать переживания пациента; теперь переживания аналитика не замалчивались, не запрещались, не считались второстепенными, их стали слушать. Первые работы Heimann (1950), Little (1951), Money-Kyrle (1956), Racker (1968) and Winnicott (1949) вновь представили идею, что феномен контрпереноса может быть весьма полезен в терапевтической практике. Говоря словами Heimann (1950): «эмоциональный отклик аналитика на своего пациента внутри аналитической ситуации является одним из самых важных инструментов в его работе. Контрперенос аналитика – это инструмент исследования бессознательного пациента. Наш базовый постулат состоит в том, что бессознательное аналитика понимает бессознательное пациента». (p. 81) Racker (1968) проводит различие между «неврозом контртпереноса» и «собственно контрпереносом», где последний, происходящий в двух разных модальностях, был определен как «конкордатный контрперенос» и «коплиментарный контрперенос». Невроз контрпереноса «означает гамму потенциальных ответных реакций аналитика от кратковременных внутренних переживаний до относительно сильных и длительных переживаний, которые отыгрываются вовне аналитиком» (Gorkin, 1987, р. 73). Этот тип контрпереноса, который возникает, чтобы защитить не интегрированные или отщепленные части психической реальности аналитика, является деструктивным для терапевтических отношений. Конкордантный (согласованный ) контрперенос, основанный на механизмах проекции и интроекции, напрямую связан с эмпатией. Это позволяет терапевту признавать чувства пациента. Комплиментарный (дополнительный) контрперенос является результатом проецирования пациентом внутренних хороших или плохих объектов на терапевта, который идентифицируясь с ними действует как этот внутренний объект. За последние двадцать пять лет были предприняты громадные усилия, чтобы построить более целостную концепцию контрпереноса, как результата взаимно влияющих отношений, задействующих более, чем одну модальность переживания. Shore (1994) решительно утверждает, что: «процесс контрпереноса в настоящее время понимают как нечто, проявленное в способности признавать и использовать сенсорные (визуальные, слуховые, тактильные, кинестетические и полимодальные) и аффективные качества того образа, который генерирует пациент в психотерапевте» (р. 451). Boyer (1983, 1990a, 1990b), Giovacchini (1981, 1989), Kernberg (1965), Sandler (1993), Scharff, J. S. (1992), Scharff J. S. and Scharff, D. E. (1998), Searles (1987), Waska (2004), Zeller-Steinbrich (2004) и другие авторы, настойчиво продвигали идею, что контрперенос может также включать сознательный и соответствующий ситуации отклик аналитика на материал пациента. King (1978) советует иметь «тщательный мониторинг аффективных реакций аналитика на сообщения (послания) пациента» для того чтобы «дифференцировать те чувства и состояния, которые относятся к действию переноса, от тех, которые относятся к моим реакциям как человеческого существа, работающего с другим человеческим существом.(р. 330-331). Boyer (1983), с другой стороны, идет так далеко что утверждает, что «в общем, мои эмоциональные реакции составляют валидную клиническую информацию» (р. 367). Lomas (1993) утверждает, что «контрперенос – это субъективная реакция терапевта на бессознательные послания пациента – феномен, который делает возможным доступ к психическому состоянию и намерениям пациента» (р. 72). Rosenfeld (1987) описывает отношения между терапевтом и пациентом как «взаимодействие, как обоюдную интроекцию проективной идентификации другого» Boyer (1993) разрабатывает эту концепцию дальше и утверждает, что:
В то время как Langs (1978) and Ferro (1999) рассматривают контрпернос как продукт взаимодействия в «биполяром поле», Stolorow и соавторы (1987) подчеркивают, что «контрперенос (широко определяемый как манифестация психологических структур и организующая деятельность аналитика) имеет решающее воздействие на формирование переноса и со-определяющее, какое из специфических измерений выйдет на передний план опыта анализа. Перенос и контрперенос вместе формируют интерсубъективную систему одновременных и взаимных влияний друг на друга» (с.42). Hamilton (1988) также подтверждает, что:
Bollas (1987) описывает сходным образом:
Pick (1985) далее показывает, что «переживания для аналитика [ по отношению к пациенту] являются сильными. Мнение, что на нас не влияет деструктивность пациента, свидетельствует не о нейтральности, а фальши или глухоте. Вопрос состоит в том, как аналитик позволяет себе иметь опыт переживаний, переваривает его, формулирует его и сообщает его в качестве интерпретации» (р. 164-165), что является краеугольным для терапевтического процесса. Выборочное раскрытие собственных контрпереносных чувств может быть ценными для терапии, при условии, что технология не нарушается. Дальнейший вклад Grinberg (1979), and Grotstein (1981), Ogden (1979, 1982, 1985), Sandler (1993), Scharff, J. S. (1992), Scharff, J. S. and Scharff, D. E. (1998), Tansey и Burke (1982), Waska (2004) и других авторов по вопросам проективной идентификации, проективной контридентификаци, интроективной идентификации и потенциальном пространстве обогатили обсуждение данного вопроса. Многие расширили изначальное определение проективной идентификации Klein (1946), как процесса, жизненно важного для уравновешивания и интеграции психологической жизни, во время которого человек –сначала младенец, потом ребенок, потом – взрослый, исключает как плохие , так и хорошие объекты и проецирует их на другого во имя сохранения безопасности. Но именно Bion (1994) рассмотрел этот процесс как вызывающий в другом человеке особые состояния психики, таким образом он определил проективную идентификацию как форму коммуникации, которая формирует или вмешивается в переживание контрпереноса. Shore (2003) в своем первичном психонейробиолоическом синтезе описывает проективную идентификацию как «раннюю организующую бессознательную копинговую стратегию, которая служит коммуникации «правое полушарие-правое полушарие», особенно при сильных аффективных состояниях» (p. 63) между матерью и младенцем или терапевтом и пациентом. Проективная идентификация рассматривается как «довербальный телесный диалог между правосторонними лимбическими системами, особенно при сильных эмоциональных переживаниях. (p. 70) Ogden (1982) подчеркивает, что:
Scharff, J. (1992) идет еще дальше в объяснении, как «необходимость вовлеченности аналитика в проективную идентификацию» укоренен в собственной «валентности проективной идентификации» (р. 229-230) аналитика. Говоря другими словами, это означает, что каждый из нас в качестве терапевта имеет склонность резонировать с определенным материалом, представляемым пациентом. Наши собственные интроекты, иногда в большинстве своем неизвестные даже самым опытным аналитикам, становятся определяемыми в связке с интроектами наших пациентов. Gordon (1965) подчеркивает значимость роли проективной идентификации в конструировании контрпреноса. «Релевантность проективной идентификации в том, что возникает она во время раннего развития, до того, как психика и сома начинают по-настоящему дифференцироваться. (р. 129)» Терапевту необходимо этот недифференцированный материал вывести на поверхность в сознание, отсортировать и переварить и затем поместить в контекст и придать ему смысл, чтобы эффективно пользоваться этим. Waska (2004) утверждает, что контрперенос – это результат динамики проективной идентификации пациента и тотальности терапевтических взаимоотношений. Он существует. Вопрос не в том, что делать, если контрперенос присутствует в лечении, а в том, какую форму он принимает и как его использовать. (р.105). Sandler (1993) предупреждает нас, что не существует «полного, один в один соответствия между тем, что происходит у аналитика и в сознании пациента» (р. 1104), и называет «диким контртрасферентным анализом» тот, который истолковывает субъективные переживания аналитика «как индуцированные исключительно пациентом, и [таким образом, использует] свои собственные чувства, мысли и фантазии как основание для интерпретаций бессознательных фантазий пациента» (с.1104). Chused (1991) and Gabbard (1995) идут еще дальше и предупреждают нас об опасности «контрпереносных отыгрываний», которые происходят, когда попытка актуализировать трансферентную фантазию вызывает контрпереносную реакцию» (Chused, 1991, р. 629), которая в свою очередь проявляется бессознательно в специфическом поведении. С другой стороны, Pick (1985) and Carpy (1989) полагают, что до некоторой степени контрперенос «отыгрывается» всегда. С тем, чтобы вызвать изменения, нам, терапевтам, необходимо позволить нашим пациентам затрагивать нас глубоко. Здесь требуется способность «выдерживать» тот контрперенос, который при этом возникает. Мы должным обладать способностью «разрешать себе переживать проекции пациента во всей их силе, и при этом уметь избегать грубо отыгрывать их» (Carpy, 1989, с. 289). Спор о том, является ли контрперенос препятствием, которое надо преодолевать, вмешательством, которое надо искоренять, или инструментом измерения и оценки развития наших пациентов, повлек ценные дискуссии в ранние годы психоанализа и продолжает вызывать размышления и сегодня. Интереснейший обзор истории этой концепции и ее превращений можно найти в изложении Jacobs (2002) и Mills (2004). Eagle (2000) представил критическое резюме современных взглядов на перенос и контрперенос, а Scharff, J. и Scharff, D. (1998) сделали карту интегративной многомерной и обобщенной модели переноса и контрпереноса. Они синтезировали «географию переноса и контрпереноса» (р. 265), которая дает возможность понять ее составляющие как с позиции интеллекта, так и позиции чувств, фантазий и мечтаний. Опыт терапевта и аналитика представлены в контексте событий, которые происходили в их личном прошлом, происходят в настоящем или предвосхищаются в будущем и здесь-и-сейчас в терапевтической сессии также, как и в истории терапевта и аналитика, определяемой уникальной семьей и окружением каждого из них. Scharff, J. и Scharff, D. (1998) делают различие между «контекстуальным» и «фокусированным» контрпереносом, т.е. между реакциями на чувства пациента по поводу аналитического пространства, предназначенного для безопасного исследования (контекста), и реакциями на трансферентные отношения, которые воспроизводят или смещают ранние связи (фокус). Далее, стержневой концепцией любых психотерапевтических отношений и интервенций является концепция Я, которое выходит за пределы этноцентрированного основания. Такая концепция дает пространство для интеграции различных уровней опыта, включающей и тот, который обусловлен культурным наследием (Pallaro, 1997). Культура – это нечто, что постоянно и неизбежно, и, тем не менее, в предприятии психотерапии этот фактор иногда упускают (Draguns, 1975, 1981; Price-William, 1979; White & Kirkpatrick, 1985; Yi, 1995). Культурный перенос и контрперенос воссоздаются обоими: пациентом и терапевтом. Он отражает не только интернализированные репрезентации Я и объекта и межличностные отношения каждого из них, но и их социокультурное наследие, различия в родительском семейном окружении, принадлежность к группе большинства или меньшинства (Basch-Kahre, 1984; Bonovitz, 2005; Pallaro, 1997; Shechter, 1992). Вот почему культурный перенос и контрперенос необходимо осознавать, изучать, распознавать, а возникший опыт переживаний исследовать и переваривать. ЭмпатияЭмпатия обычно определяется как «акт помещения себя на место другого» (Demos, 1984, p. 9), она всегда включает отношения между двумя людьми, осознание отдельности «Я» от другого (объекта), а также повышенную проницаемость границ эго(Katz, 1963). Schaefer (1959) описывает эмпатию как «рефлексивное состояние сознания, в котором чувства другого моментально ощущаются как свои собственные, в то же время осознаются, что они не собственные» (р. 342). Pick (1985) утверждает , что когда «мы принимаем в себя переживания пациента, мы не можем не переживать их» (р. 157). Важной в эмпатии является способность к колебанию между наблюдением и участием в аффективных внутренних переживаниях другого. Теория объектных отношений описывает опыт бытия личности как процесс синтеза и адаптации между внутренней жизнью и внешней реальностью (Pallaro, 1996). Эта концепция является основополагающей для понимания контрпереноса. Чувство Я обретается благодаря непрерывному процессу дифференциации интернализированных образов собственного «Я» и интернализированных образов внешних объектов (Engler, 1983; Jacobson, 1964; Mahler, Pine, & Bergman, 1975; Kernberg, 1980; Kohut, 1971, 1977; Stolorow & Lachmann, 1980; Winnicott, 1958, 1960). Далее, согласно работе Johnson (1985) концепция Я имеет «биполярное» качество (р. 97), бытие Я одновременно субъективное и объективное, воспринимаемое и понимаемое (представляемое). Все сходятся на мнении о решающей валидности субъективного опыта, переживаемого в теле, который является главным организатором объектных репрезентаций в младенчестве (Pallaro, 1996). Ядро отношений мать-дитя отмечено телесно-пережитым опытом, который в младенчестве является первичным источником познания. Foulks и Schwartz (1982) отмечают, что:
Согласно работам Broussard (1984), Buie (1981), Burlingham (1967), Charles (2004), Kohut (1971), Mahler (1968), Stern, D.N. (1985), Stolorow, R., & Lachmann, F. (1980), and Winnicott (1958, 1960) способность к эмпатии берет свое начало и развивается в процессе настройки между матерью и младенцем, который происходит на телесном уровне. Shore (2003) идет чуть дальше и говорит, что «адаптивная способность к эмпатическому познанию и восприятие эмоциональных состояний психики другого человека» (p. 71) являются результатом операций правосторонней части мозга, которая перерабатывает визуальную, соматосенсорную, и активизирующую жесты и моторику информацию. Другими словами, источником нашего эмпатически ощущаемого знания является тело. Способность матери удовлетворять потребности ребенка, «считывать знаки младенца и поощрять его/ее возникающее ощущение потенции, способности оказывать влияние на среду» (Broussard, 1984, p. 82) считается значимым для оптимального развития ребенка. Эмпатия и эмпатический отклик всегда являются решающими и в отношениях ребенка и с тем, кто заботится о нем, и во взаимодействии взрослых, и конечно, терапевта и пациента. Вербальные и невербальные соотнесения, которые мы делаем применительно к внутренним переживаниям и потребностям друг друга, позволяет нам чувствовать себя понятыми. Эта межличностная чувствительность проявляется во взрослой жизни в постоянном «взаимном невербальном отзеркаливании и подтвержлении другим человеком» (Roland, 1984, p. 578), который так интесивно переживается и которому обучаются в ранние младенческие годы. Schwartz-Salant (1982) утверждает, что:
Для Кохута (1971, 1977) эмпатия, используемая в психотерапевтическом процессе, является способом узнавания о сложных душевных состояниях индивида, с помощью которого собирается психологическая информация о других людях и конструируется представление об их внутреннем опыте. С помощью эмпатии мы нацеливаемся на распознавание, в одном единственном акте признания того, «что пациент может переживать сознательно или бессознательно» (Book, 1988, p. 421). Buie (1981) добавляет, что психологические инструменты, необходимые для эмпатического отражения, «включают память, фантазию, умение концептуализировать и другие способы познания через импульсы, аффекты, телесные ощущения, давления и вознаграждения супер-эго, зашиты и интроекты. (р. 239). Исследования в области неврологии (Fonagy, 2002; Gallagher and Frith, 2004; Sabbagh, 2004; Shore, 1994) и в области психотерапии (Shore, 2003; Shaw, 2004) подтверждают понимание, что тело является изящным инструментом для переработки психологической информации, сигналов окружающей среды, для восприятия состояний, связанных с чувствами. Такая переработка происходит благодаря правому полушарию с самых первых дней нашей телесной жизни. Эмпатия, понимаемая как состояние психики, развивается благодаря правому полушарию и зависит от его ресурсов. (Decety & Chaminade, 2003) Это подразумевает, что невербальные, довербальные и кинестетические модальности коммуникации (правополушарная деятельность) являются субстратом, на основе которого происходит дальнейшее развитие осознавание. По такому же принципу, «коммуникация между пациентом и аналитиком задействуют правополушарное состояние восприимчивости, которое позволяет аналитику эмпатически настраиваться на аффективные и телесные состояния пациента, что впоследствии создает возможность для резонанса или моментов синхронности между аналитиком и пациентом на бессознательном, предсознательном или сознательном уровне» (Stevens, 2005, р. 9). Shore (2003) подчеркивает, что «ориентация клинициста на восприимчивость, создает условия для резонанса… при котором “crescendo” и “decrescendo”1) психобиологическое состояние эмпатического клинициста находятся в резонансу с подобными “crescendo” и “decrescendo” состояний пациента» (р. 79). Эмпатическое качество терапевта считается решающим в успешных терапевтических отношениях и интервенциях любого рода, и не важно при этом какие теоретические подходы используются. (Basch-Kahre, 1984; Bolognini, 2004; Book, 1988; Broussard, 1984; Burlingham, 1967; Kaplan, 1990; Kohut, 1971, 1977; Schwartz-Salant, 1982, 1986; Winnicott, 1949, 1958). Кинестетическая эмпатияТанце-двигательные терапевты2) разделяют веру в то, что «телодвижение – это первичная форма коммуникации (Bernstein, 1982, p. 5) и используют разнообразные телесно-ориентированные техники, направленные на усиление самоосознавания и на связывание внутренних психических процессов с чувствами и переживаниями во внешнем мире. Кинестетическая эмпатия означает, что терапевт телесно воплощает (воспроизводит) состояния чувств и двигательные качества клиента. В ней задействовано кинестетическое самовоспринимаемое (самоощущаемое) осознавание терапевта вместе с телесно-чувствуемым пониманием внутренних аффективных состояний пациента (Dosamantes Alperson, 1980; Dosamantes-Beaudry, 2003). Berger (1972) пишет:
Dosamantes-Alperson (1984) далее рассуждает о кинестетической эмпатии следующим образом:
Тот же автор рекомендует танце-двигательным тераевтам обращать внимание на образы, вызываемыми бессознательными телесными реакциями, которым она дала термин «кинестетические образы» (Dosamantes Alperson, 1983: Dosamantes-Beaudry, 2003). Недавнее открытие «зеркальных нейронов» показывает, что способность реагировать на эмоциональные состояния другого человека и понимать их, на самом деле является функцией укорененной в теле кинестетической эмпатии. (Greatrex,2002; Rizzolattiand Arbib,1998; Wolf et al., 2001). Kleinman (2004) говорит о «доверии к нашей врожденной способности соприсутствовать эмпатически, откликаясь аутентично (р. 114) благодаря языку движения и тела. Rugg (1963) предполагает, что когда мы обращаемся к кинестетическому переживанию эмпатии (р. 236), она становится неизбежным источником озарений. Schwartz-Salant (1982, 1986) указывает на необходимость в обоюдном и одновременном соучастии психологической и соматической эмпатии для того, чтобы съинтегрировать информацию, идущую от психологического и соматического бессознательного пациента. Он признает ту роль, которую играет тело (как аналитика, так и пациента) в работе с внутренними процессами личности, и подчеркивает значимость эмпатического процесса, который сплетает его психологические и соматические аспекты. Jacobs (1991, р. 107) пишет о «телесной эмпатии» и иллюстрирует, как его собственное «кинетическое поведение» и его «спонтанные телодвижения», которые возникают в присутствии пациента, подсказывают ему полезные интерпретации и аффективные утечки. Кинестетическая эмпатия и соматический контрперенос находятся во взаимозависимых отношениях. Fiedler (1989) комментирует:
Соматический контрпереносТанце-двигательные терапевты в особенности уделяют пристальное внимание телесно-ощущаемым реакциям и откликам, которые возникают при включении в терапевтический процесс и деятельность. В то время, как Boyer (1994) говорил о «соматосенсорном переносе», Samuels (1989) как и Field (1989) о «воплощенном в теле контрпереносе», а Silverman (1991) «телесном языке контрпереноса», именно Bernstein (1984) ввела термин «соматический контрперенос» , чтобы точно определить те контрпереносные реакции, которые происходят на телесном уровне. Она отметила необходимость осознания и воплощения в теле соматического бессознательного пациента3), чтобы помочь пациенту в процессе катексиса, усвоения и интеграции отщепленных частей себя, а также в раскрытии сопротивлений и защит пациента. Если большинство танцевальных/двигательных терапевтов стремятся выполнить эту задачу в момент участия в сессии со своими пациентами, то Eberle (2000), Nikolitsa (2002) и Ramharter (2000) применяют творческое движение и танцевальную импровизацию после своих сессий в качестве инструмента свободных ассоциаций с целью лучше понять свою телесную реакцию, испытываемую во время пребывания в отношениях с пациентом. Реакции соматического контрпереноса группируются по тем же категориям, что были установлены Рэкером (Racker, 1968): согласующиеся и дополнительные. Dosamantes-Alpelson (1987) утверждает, что она уделяет внимание своим «ощущаемым в теле реакциям, в частности реакциям контрпереноса дополнительного типа… [которые считаются полезными] для определения уровня эмоционального развития данного пациента и для оценки того, какие виды двигательного опыта скорее всего могут способствовать его/ее эмоциональному росту» (p. 212). Charles (2004) подчеркивает, что именно контрперенос, заявляющий о себе через нашу аффективную реактивность, укорененную в соматических воспоминаниях, позволяет нам сначала встретиться с невербальными репликами наших пациентов, а затем прочитать их. Charles (2004) далее утверждает, что «большинство наших основных пониманий является невербальными» (p. 98), а затем продолжает, что они являются производным от регулярного и нерегулярного сенсорного опыта, интегрированного нами в паттерны, которые со временем приобретают смысл, сознаем мы это или нет… Начиная с самых ранних моментов нашего бытия мы начинаем формировать «язык тела»… Слова дают нам способ организации нашего опыта, но они также дистанцируют нас от первичного сенсорного опыта… В терапии существует постоянное напряжение между необходимостью обеспечить достаточное контейнирование для того, чтобы быть в состоянии смотреть на то, что беспокоит нас, и необходимостью не утратить соприкосновение с реальностью опыта, тем, как он проживается. Многие воспоминания не закодированы в слова, а являются скорее телесными воспоминаниями. (р. 98-9) Соответственно для терапевта является императивом обладание способностью иметь доступ к собственным телесным воспоминаниям, телесным аффективным состояниям и ощущениям, для того, чтобы отличить собственный материал от материала пациента. Очень точно отмечает Shore (2003), что аналитик должен уметь тренировать свою способность к рефлексивному мышлению для того, чтобы моделировать процесс саморегуляции для клиента, которые выражается через «признание своих контрпереносных телесных сигналов, приносящих дискомфорт (соматических маркеров, приводимых в действие его/ее восприятием проективной идентификации)» (р. 97). Только через ощущение собственных «контррегулятивных реакций на дисрегуляцию пациента» и внимание к ним (Schore, 2003) терапевт может получить доступ к информации, необходимой для того, чтобы пациент получил пользу, удержать свои неожиданные телесные ощущения и таким образом смоделировать способность к саморегуляции для пациента. Ощущения, описанные в литературе, включают чисто телесные ощущения (такие как головокружение, пустоту, голод, насыщенность, клаустрофобию, сонливость, боль, беспокойство, сексуальное возбуждение и так далее), а также образы, укорененные в соматическом бессознательном (таки как, внезапное желание обнять младенческое Я пациента, чувство, что пациент проникает внутрь тебя, что тебя целиком проглатывают или выплевывают по кусочкам, душат до смерти, ощущение себя чудовищной, пожирающей тварью или шутом и т.д.). Выборочное раскрытие опыта соматического контрпереноса ценно в тех случаях, когда оно к месту, либо используется для вербализации эмпатических комментариев или интерпретативных взаимосвязей. Desomantes (1992) пишет:
Lewis (1988) часто работает с воображением в рамках аналитического часа, постоянно выбирая действия и двигательный опыт, которым можно делиться с ее пациентами. Chodorow (1986) часто делает выбор открыть себя к энергетическому состоянию «мистического соучастия», так чтобы быть в состоянии «присоединиться к движущемуся [пациенту] в состоянии вне времени» (р. 291) и испытать общие ритмы, пульсации, эмоции и ощущения для того, чтобы в итоге предоставить пациенту ту психологическую подпитку, в которой он нуждается. Очевидно, что не все ощущаемые в теле ощущения могут быть определены как реакции соматического контрпереноса, конечно же танцевальные/двигательные терапевты могут испытывать и другие реакции помимо соматического контрпереноса. Bernstein (1984) разрабатывает эту тему:
Соматический контрперенос и аутентичное движениеЗа последние 20 лет аутентичное движение переросло в самостоятельную дисциплину, «полностью самонаправляемую форму, в которой индивидуумы могут открыть способ движения, который выстраивает мост между сознанием и бессознательным» (Haze, 1993). Метод аутентичного движения исследует соотношение между движущимся и свидетелем, между тем, как быть видимым, и тем, как видеть, и между движением и наблюдением себя в движении (Adler, 1985). Согласно Adler (1985), «быть человеком западной культуры значит иметь неотъемлемо присущее глубокое желание быть увиденным другими такими, какие мы есть. Мы желаем иметь свидетелей нашего бытия. В конечном же счете, мы хотим быть свидетелями, хотим видеть другого» (с.158). Развитие этого процесса зависит от того, как один человек является свидетелем движения другого. С закрытыми глазами движущийся фокусируется внутри, в «открытом ожидании», которое Мэри Старкс Уайтхауз описывает как «пустоту, в которой что-то может произойти» (р. 53) вплоть до момента, когда движение возникнет из бессознательного. Часто этот опыт описывается так, как будто движущийся «движим» чем-то (Whitehouse, 1987, р. 82), а не движется на основании своего сознательного решения. Свидетель «ответственен за то, чтобы видеть движущегося и самого себя и … не воспроизводить свой собственный опыт, не вовлекаться в него; быть свидетелем» (Adler, 1985, р. 143). Быть свидетелем подразумевает способность оказывать поддержку, защиту, безопасность и эмпатию. Внимание свидетеля должно также быть способно перемещаться с сознательного и безсознательного материала, всплывающего на поверхность изнутри, к материалу, представляемому движущимся. Практика свидетельствования центрирована на осознании внутреннего мира ощущений, символических значений и образов, суждений и проекций. Практика аутентичного движения, как ей учит Джанет Адлер, чрезвычайно высоко ценит «непосредственный» опыт человека, освобожденный от проекций и интерпретаций. Практика аутентичного движения особенно полезна для танцевальных/двигательных терапевтов, которые хотят углубить свое понимание реакций контрпереноса, поскольку эта дисциплина фокусируется на телесно испытываемом опыте движущегося и свидетеля и обеспечивает возможность его обсуждения. Несколько лет погружения в эту работу позволяет свидетелю отделять собственную сознательную и бессознательную деятельность и признавать внутренние кинестетические, соматические и воображаемые реакции, вызываемые отношением к движущемуся. Вербализация такого опыта движущимся и свидетелем часто помогает прояснить опыт обоих. В то же время она организует этот опыт в обладающую смыслом структуру и формирует сильного «внутреннего свидетеля» как у движущегося, так и у свидетеля. Иногда свидетель является носителем сознательного понимания опыта движущегося, которое еще не осознает сам движущийся (Bernstein, 1984; Dosamantes, 1992; Dosamantes-Alperson, 1987; Dosamantes-Beaudry, 2003; Lewis, 1988). В другие моменты свидетель реагирует на материал движущегося своим собственным личным, проецируемым смыслом (Dosamantes, 1992; Dosamantes-Alperson, 1987; Dosamantes-Beaudry, 2003). Иногда тело свидетеля является «сосудом» (Bernstein, 1984; Lewis, 1988), вместилищем нежелаемых, отщепленных частей Я движущегося. В другие моменты свидетель получает доступ к трансперсональному энергетическому полю, которое возникает между свидетелем и движущимся, и участвует в опыте движущегося посредством того, что Adler (1985) называет «союзом». Samuels (1989) утверждает, что «образы, принадлежащие одному человеку, неожиданно возникают в опыте другого человека, потому что на воображаемом уровне реальности [mundusimaginalis], все образы принадлежат обоим» (с.170). Тело свидетеля функционирует как «контейнер» в Бионовском смысле (Bion, 1983; Symington and Symington, 1996), контейнер, способный удержать тревогу и фрагментацию (бета-элементы Биона) и трансформировать их в опыт, с которым можно иметь дело, а следование холдинговому паттерну позволяет в последствии усвоить и реинтегровать деструктивные и отрицаемые аспекты «я» двигающегося. Либо тело свидетеля может стать трансформационным объектом (Bollas, 1978), если клиническое внимание может охватить и включить в себя воплощенный опыт, в который внедрено бессознательное значение (Knoblauch, 2005). Говоря об аутентичном движении в контексте отношений между пациентом и аналитиком, Wyman (1992) утверждает:
Adler (1985) видит «динамику двух сторон [свидетеля и движущегося] как неразрывно связанную» (p. 144). Особая связь создается между свидетелем и движущимся. Соматический, кинестетический и воображаемый опыт, разделяемый ими внутри «потенциального пространства» (Boyer, 1993; Ogden, 1985, 1986; Schore, 2003; Winnicott, 1971; Wyman, 1992; Wyman-McGinty, 1998), предоставляет движущемуся глубокое ощущение признания ценности его опыта, которое часто ускоряет дальнейшую внутреннюю трансформациию. При свидетельствовании создается особое качество внимания, посредством которого становится возможным удерживать личный материал отдельно от материала движущегося. Ehrenreich (1993) говорит, что «основная задача свидетеля состоит в том, чтобы присутствовать и предоставлять чистое зеркало, в котором движущиеся могут научиться видеть себя» (р. 10). MacDonald (2005) утверждает также, что необходимо уделять «сознательное внимание» танцу, возникающему в пространстве между терапевтом и пациентом, «поскольку он является вместилищем переноса и контрпереноса, возникающих в терапевтических отношениях» (р. 14). Dosamantes-Beaudry (2003) называет «соматическим интерсубъективным диалогом» процесс, при котором терапевт уделяет внимание «своим собственным ощущаемым в теле реакциям, одновременно внимательно отслеживая эмоциональное движение и потенциальное значение, содержащееся в воспроизводимых клиентом двигательных метафорах» (р. 77). Виньетка случая из практикиКак психотерапевт, я нахожу практику аутентичного движения чрезвычайно полезной для идентификации реакций соматического контрпереноса, когда находишься в терапевтических отношениях с пациентами. Согласно выводу, сделанному в исследованиях Lucchi (1998), практика аутентичного движения углубляет способность клинициста воспринимать бессознательно возникающее символическое содержание и усиливает способность к самоосознанию и саморефлексии, тем самым внося свой вклад в терапевтическое понимание соматического опыта. Bollas (1987) и Jacobs (1991) хорошо описали, как соматические воспоминания терапевта, если им уделять внимание, могут пробудить аффективное переживание, которое, в свою очередь, если оно будет замечено и проанализировано, может помочь аналитику настроиться на аффективный опыт пациента и связать аффективные состояния с мыслями и словами. Это тот процесс, который Wyman-McGinty (2005) объясняет как необходимый для того, чтобы помочь пациентам трансформировать их собственный неосознаваемый опыт в осознанный и полностью артикулированный. Быть открытым и восприимчивым, ожидающим возникновения импульса, мысли, образа, движения, - задача не только движущегося, но и свидетеля. Однако, как подчеркивает Adler, свидетель не «воспроизводит» всплывающий материал и не погружается в него полностью, но является его «свидетелем» в постоянно присутствующем, воплощенном отстранении. Отзвуком слов Bion (1967, 1983) о необходимости войти в аналитический час «без воспоминаний и желаний» является описание Scharff своего аналитического подхода:
Следующий клинический случай будет иллюстрацией процесса просеивания моих собственных реакций, колеблющихся между когнитивной и телесно-чувственной модальностями, в стремлении быть открытой и восприимчивой ко всем и любым видам опыта движущегося. Материал взят из одной сессии танцевально-двигательной терапии, из продолжающегося курса, в котором я как психотерапевт применила некоторые принципы аутентичного движения. В этой работе свидетелем являлся терапевт, а движущимся – клиент или пациент. Определения в скобках являются попыткой определить этот процесс исходя из теоретических идей, обзор которой приведен в настоящей статье. Эта виньетка приведена в качестве карты, служащей для того, чтобы помочь свидетелю/терапевту в выполнении своей задачи по отражению. Это процесс, который определяет и помогает свидетелю/терапевту овладеть своим собственным материалом, для того, чтобы быть насколько свободным от проекций и суждений в отношениях с пациентом, насколько это возможно. Это процесс, которым не предполагается полностью делиться с пациентом. Целью этой внутренней работы терапевта является приобретение большей способности схватывать зерно опыта, привносить его в сознание и делать его достаточно подконтрольным, чтобы отразить обратно пациенту. Я наблюдала за группой женщин, движущихся по залу, и в это время обнаружила, что меня раздражают движения и звуки, производимые одной из движущихся [невротический контрперенос терапевта или проективная идентификация пациента]. Каждый раз, когда я бросала взгляд на эту движущуюся, я чувствовала все большее раздражение. Сначала, я избегала смотреть на нее, поворачивая голову в другую сторону [соматический дополнительный контрперенос], но она попадала в мое поле зрения, куда бы я ни отводила глаза. Я отметила свою кинестетическую реакцию избегания [функция наблюдающего эго] и свою соматическую реакцию ярости под ложечкой [невротический соматический контрперенос терапевта или проективная идентификация пациента]. Задавшись вопросом о значении этих внутренних реакций [функция наблюдающего эго], я спросила себя: «Почему я чувствую такое раздражение?» Чувство «неуклюжести» пронизало мое тело [кинестетическая эмпатия]. Моя соматическая реакция состояла в том, чтобы стряхнуть с себя это неприятное чувство [невротический соматический контрперенос терапевта]. Осознав, что неприятность моего переживания мешала моему присутствию в качестве свидетеля [функция наблюдения эго], я решила «остаться с» неуклюжестью [воплощенный в теле соматический контрперенос] и, вместо того, чтобы оценивать эту движущуюся как «неуклюжую» [проективная контридентификация], я задала себе вопрос: какая часть меня, которую я не признаю своей, чувствует себя «неуклюжей» [самоанализ]. Когда я заглянула в себя, я обнаружила эту часть себя, которая чувствует себя неуклюжей в присутствии других. А когда я после этого вновь сфокусировала свое внимание на движущейся, у меня возник образ маленькой девочки, играющей с двумя братьями, очень сильно стараясь подражать им и быть частью их грубой игры. Ей это не удается, и ее выгоняют с игровой площадки [кинестетический образ]. Я почувствовала себя очень одинокой в тот момент [согласующийся или дополнительный контрперенос], когда движущаяся облокотилась о стену и начала делать раскачивающиеся движения, упершись ногами. Мне на глаза навернулись слезы, и я почувствовала потребность, чтобы меня успокоили [согласующийся соматический контрперенос]. В заключение этой сессии именно эта движущаяся заговорила о собственном критичном отношении к себе: она ощущала, что «не вписывается» в воспринимаемые правила группы, чувствует себя «неуклюжей», неспособной принести другим удовольствие и, следовательно, быть принятой группой. Она говорила о том, что пыталась освободиться от ярости, которую она чувствовала, через движение определенных частей тела. Когда я поделилась своим свидетельским опытом одиночества и печали, движущаяся оказалась способна получить доступ к своему глубокому ощущению изгойства, идущему из детства. Слезы навернулись ей на глаза, она почувствовала потребность в принятии и утешении. После того, как ее опыт ярости и одиночества был признан таким образом, она обнаружила, что эти чувства сохранились в ней с того времени, когда она дралась с братьями в раннем детстве. Этот инсайт позволил этой движущейся освободиться от проекции, состоявшей в том, что она не является частью нынешней взрослой группы движущихся. Процесс присвоения себе собственного переживания неуклюжести, который пробудился за счет наблюдения за конкретными движениями, в свою очередь вызвал возникновение конкретного образа в моем сознании и установил связь между моим аффективным переживанием и личной телесной памятью, освободил меня, чтобы я могла стать более восприимчивой на уровне кинестетической эмпатии. Колебание внимания между моей когнитивной функцией и бессознательными ощущаемыми телом реакциями позволило мне понять смысл моего собственного аффективного опыта и сконтейнировать его так, что я смогла представить его (переработанным) движущейся, чтобы произошел ее собственного процесс реинтеграции ее собственных отщепленных аффектов. Как утверждает Wyman-McGinty (2005):
ЗаключениеТанцевально-двигательный терапевт настраивается на ритмы и телесные позы своих пациентов, создает «осознано восприимчивый сосуд» внутри себя (Bernstein, 1984), «принимает ранний хаос внутри движущегося» (Adler, 1985, р. 156), включает в переработку материала «воплощенное в теле осознание» (Samuels, 1989) или использует «телесный резонанс» (Nikolitsa, 2002), и таким образом может обеспечить безопасное вместилище, контейнер, в котором и происходит процесс развертывания, раскрытия Я. Способность быть свидетелем для себя, будучи свидетелем для других, практикуемая в дисциплине Аутентичного Движения, является фундаментальной для отсортировки и понимания реакций соматического контрпереноса, вызываемых у терапевта в отношениях с клиентами и пациентами. Примечания: 1) Музыкальные термины, означающие громко–тихо, нарастание–затихание (прим. переводчика) 2) По определению Американской Ассоциации Танцевальной Терапии (ADTA, 1974) ТДТ – это «психотерапевтическое использование движения как процесса, который способствует эмоциональной и физической интеграции индивида. 3) Соматическое бессознательное или «тонкое тело» представляет собой бессознательное, как оно воспринимается и переживается в теле (Schwartz-Salant, 1982, c.120). Литература:Adler, J. (1985) Who is the witness? A description of authentic movement. In P. Pallaro (ed.) (2000) Authentic
Категория: Психоанализ, Психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|