Холистическая нежность Яны Сурьминой

В городе N, время, когда зима переходит в весну, наполнено ярким солнечным светом и очень сильным ветром. Вместе они оживляют легкий, истончавший за зиму мусор и населяют мир нервных и близоруких людей неожиданной живностью – юркими ящерками из обрывков пластиковых пакетов, стайками бурых птиц из прошлогодней листвы. Все они, сверкая на солнце, то и дело порхают, носятся, кидаются на встречу и, в общем-то, живут насыщенной призрачно-мусорной жизнью где-то по краям периферического зрения. Своим постоянным присутствием, они делают мир таким прозрачным и ненадежным, что кажется вот-вот и ты сам рассыплешься на легкие пыльные хлопья и улетишь куда-то в степь. 

К ноге Яны Сурьминой подскочил такой псевдо-белкой сухой, тополиный лист и чуть розовый от закатного солнца стал тыкаться в нос ботинка. Шуршащей загогулиной он зацепился за шнурок и стал баюкаться на ветру. 
Яне же на ветру было холодно, голодно и тоскливо. Это был один из тех периодов ее жизни, когда ей хотелось схватить себя за волосы и швырнуть в реку, что б уже не мучилась. Так её утомила карусель мыслей и тревожной неопределенности, что хотелось поставить себя на паузу, а то и вовсе выключить. 

Работу, которую только закончила, Яна не любила. Она трудилась продавцом в аюрведической лавке. День за днем продавала соевую колбасу, мыльные орешки, какие-то травные влагалищные мешочки и органические дезодоранты покупателям в фенечках. Покупатели эти так утомили Яну за пять лет, пять дней в неделю, 10 часов в день без перерыва на обед, своими шлейфами «увлекательной и настоящей» жизни, что хоть гранату в эту улыбчивую толпу швыряй. 

И домой Яне не хотелось. Она замирала по пути на зябких лавочках пустынного парка или на продуваемых остановках, где угодно в этом солнечно-ветряном нигде. Потому что дома Яну ждала мама с ежевечерней отповедью - «Ни детей, ни плетей, ни работы нормальной, спускаешь жизнь в унитаз, пустоцветная». 

Совместный быт и тонны протухших, по причине нереализованности, взаимных ожиданий отравили Янину с мамой любовь. Казалось, безвозвратно раскидало их по разным концам вселенной, оставив для взаимодействия лишь черную дыру, тянущую соки из обеих. 

«Жизнь – говно» - то и дело философски про себя замечала Яна, продавая поскребки для языка под этнические песнопения, или слушая мамины нравоучения за завтраком и ужином – «Говно полное». 

Яна затянула шарф потуже, что бы холодный воздух не заливался сквозь отрытые участки на шее, и побрела домой. 

Яна шла, небо темнело, мысли крутились, взгляд туманился. Шаги, дыхание и стук Яниного сердца слились в раскачивающееся движение метронома, в баюкающий, но заземляющий ритм. Шаг, шаг, еще шаг. "Жизнь - говно, но идешь, дышишь, от земли не отрываешься и даже двигаешься вперед с приличной скоростью. Хорошо". 

Вдруг - гигантская тень, выхваченная переферическим зрением, зашипела и кинулась на Яну. 

"Тьфу, блин. Мусорный пакет". Серый, матовый, раздутый как утопленник, он только на мгновение показался быстрым, на деле же вяло переваливался, причмокивая ажурными дырами. Чувство он вызвал в Яне мерзостное, похожее на отрыжку. И вот вместе с этим чувством Яна провалилась в канализационный люк. 

***

Хорошо, что в люке было сухо, а на Яне толстый пуховик, но головой и попой все равно приложилась знатно. Сердобольные прохожие во главе с нетрезвым мужичком в потертой дубленке и девушкой с синими волосами помогли Яне выковыряться из люка. Все громко охали, ахали, отряхивали Яну и возмущались жкх и ремонтниками. 

- Вы прям как Алиса, туда сиганули - пошутил мужичок, обдав Яну перегаром.

- Какая Алиса? 

- Ну, которая за белым кроликом гналась. 

Яна вежливо улыбнулась, показавшейся ей не смешной шутке, безуспешно еще раз потерла грязный пуховик, потрогала ушибленную коленку и голову и засобиралась домой. 
- Спасибо большое, что вытащили. Я пойду. Я тут в двух шагах живу. 
Толпа вокруг нее снова переполошилась - посыпались диагнозы - сотрясение, перелом, у вас шок... но, не углядев, явных признаков Яниного нездоровья, отпустила ее, чумазую, домой. 

Около подъезда Яна разрыдалась. Все было паршивее некуда. Яну накрыло глубоким чувством безысходности и тоски. Хоть вой. И домой не пойдешь, сейчас с суровостью матери Яна никак не готова была столкнуться. Вот и села прямо на бордюр у подъезда. 

«Хорошо хоть на улице нет никого. Реветь не стыдно. Вот дура-то» 

Когда первая волна рыданий прошла, Яна стала всматриваться в уже потемневшую улицу и фонари. Сквозь пелену слез, лучи электрического света расплывались и растягивались в тонкие нити. Становилось легче. Подняв голову выше, Яна увидела стареющую луну. Она висела в небе драконьим глазом и очень внимательно смотрела на Яну. 

«Серьезно, смотрит. А, вдруг, правда смотрит. Следишь за мной?» 
В этот момент легкий ветер прошелся по Яниному лицу, как прикосновение. Аж сердце застучало. 

«Ох. Правда, следишь?» 

С проезжей части на дороге, послышалась знакомая песня: «Одинокий спутник плывет, в пустоте там над Землей. Монотонный сея сигнал: «Эй, там… есть кто живой?» 

Яна заулыбалась. «Есть. Я есть! Ууух. Луна со мной разговаривает» 
Столько в этой фантазии было уютного и нужного сейчас, что Яна просидела еще полчаса, переглядываясь с луной и изливая ей свои горести. 

Замерзшая, но улыбающаяся, Яна тихонько пробралась домой, закинула пуховик в стирку и спряталась с ужином в своей комнате, так и не встретив маму. Вечер кончился тем, что Яна включила на повтор «Кто-то живой» и задремала. Всю ночь ей снилось, что ее, в маленькой люлечке, кто-то большой и сильный качал на руках. 

Рабочее утро Яны началось с обнаружения денег в кармане старой куртки и песни «Кто-то живой» по радио в маршрутке. От последнего Яна аж подпрыгнула. 

«Ну, старая же песня! Как такое может быть!» 

А оно было. И странности эти нарастали снежным комом день ото дня, сменяя Янино недоверие на какой-то лютый восторг. А как иначе? Ветер ее обнимал, солнце грело, луна видела, люди попадались исключительно улыбчивые, музыка ото всюду играла любимая. В киоске союзпечати увидела за копейки книгу, которую давно собиралась прочитать, но не находила. По телевизору показывали то, о чем Яна только успела подумать. На работе все покупатели исчезали, когда она собиралась пить чай и не появлялись пока не допивала. Завезли ее любимое мыло и начальница подарила ей пару кусков. Стали звонить старые знакомые, даже объявился давно бывший возлюбленный с раскаяниями, и дал, наконец, Яне возможность излить на него свое "полное безразличие". Ленты соцсетей подбрасывали именно нужную сейчас информацию, а в любимой кофейне началась акция на ее обожаемые мафины с черникой (кофе в подарок)… 

Жизнь радовала. А луна светила, вглядывалась, улыбалась, становилась все тоньше и уводила Яну все дальше. Спать она уже практически не могла, такая волна восторга накрывала её с головой, что не до сна. 

Первой затревожилась начальница Яны. Испугалась ее постоянной взбудораженности и оправила в отпуск на несколько дней – прийти в себя. А второй мама – застав дочь на балконе, отрезающую волосы и пускающую их по ветру в сторону совсем тоненькой уходящей луны. 

*** 

Уже много времени спустя, оглядываясь на этот предвесенний морок, Яна вспоминала его с нежностью и ужасом, тоскуя и радуясь, что не ушла вслед за луной полностью. А ведь могла бы. Но несмотря на всю эфемерность пережитого опыта, ощущение чего-то всеобъемлющего и любящего рядом, так и не покинуло ее, и, парадоксальным образом, помогло начать делать свою жизнь такой, как хочется - найти комнату в неплохой общаге, возобновить общения с давними друзьями и даже рискнуть строить глазки одному молодому человеку на новой работе. В общем, начать жить своей жизнью. 

Пока луна светила, вглядывалась и улыбалась.