Анна Каренина и фанатизм в любви

          Недавно на экраны вышла последняя российская экранизация «Анны Карениной» (2017). Главную роль сыграла Елизавета Боярская. Этот фильм невольно хочется сравнить с классической экранизацией 1967 года с Татьяной Самойловой в главной роли.

       Разительный контраст между героинями 1967-го  и  2017-го года заставляет задуматься о том, насколько радикально за 50 лет изменились наши представления о любви.

        Татьяна Самойлова играла любимый русский концепт "любовь всегда права".  В конце героиня Самойловой выглядела жертвой охладевшего любовника  и светского ханжества. Она погибала от безвыходности, и ее горячие страстные монологи звучали обличением бессердечного мира. Добрый зритель верил и безусловно сочувствовал героине.

       Елизавета Боярская играет совершенно иное - женщину с пограничным расстройством, чье состояние усугубляется по мере того, как она теряет   «родительский контроль» со стороны мужа и опрокидывает все разумные рамки, которые здравомыслящий супруг  ей ставил. 

          В Карениной-Боярской мы видим эгоцентричную  женщину, которая убеждена, что ее аффекты возвышают ее над миром и дают исключительные права. Например, право презирать всех – начиная с мужа, светского круга знакомых и заканчивая Вронским и его матерью, которых к концу истории она начинает нещадно бичевать.

        Когда Вронский требует от нее не только любви, но и уважения, Анна произносит знаменитую головокружительную фразу:

- «Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь».

Отсюда можно сделать вывод –  кто меня не любит, не вправе рассчитывать на уважение и ждать, что я буду принимать во внимание его  интересы. Любите меня как я хочу, тогда и спрашивайте про уважение.

          Отношение к окружающим сверху вниз Анна оправдывает тем, что она – любит, а ее – нет. Стало быть, она права, а другие не правы.

В результате ее любовь становится дубиной для битья и одновременно индульгенцией, дающей моральное превосходство над другими, которые "не умеют любить".                                                                                                                  Любовный фанатизм, который  у Самойловой еще казался чем-то вроде глубинной искренности, в исполнении Боярской уже явно выглядит психическим отклонением, точнее, примитивным защитным механизмом. 

         В конце героиня Боярской выглядит не жертвой, а скорее ожесточенной мстительницей. Она переживает не  потерю любви, а унижение, проигрыш, крушение иллюзий относительно своей исключительной важности.

       Когда Анна начинает понимать, что Вронский охладел к ней, ее нарциссическая грандиозность рушится, и она испытывает архаическую ярость. Боярская удивительно точно играет это состояние, когда Анна едет в карете на вокзал, чтобы покончить с собой. Этот эпизод - почти клиническая иллюстрация ярости нарцисса, переживающего крушение иллюзий о самом себе.        

         Если самоубийство Анны в исполнении Самойловой можно было понять как безумие отчаяния, то в исполнении Боярской это совершенно другое.

– «Вы жестоко пожалеете», – зловеще говорит она Вронскому, уже предвкушая, как она накажет его своей смертью.

Тут имеет смысл дословно процитировать текст Толстого . Вот мысли Анны, когда она осознает, что теряет свою исключительную значимость для Вронского:

- «И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд – все спасается смертью. Умереть –  и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет любить, будет страдать за меня».

        Ключевое слово здесь – стыд. Это нарциссический стыд проигравшего. Анна кончает с собой не потому, что теряет любимого, а потому, что она оказалась обыкновенной женщиной, одной из многих, кого соблазнил   красивый офицер. Мысль "меня тоже можно разлюбить" непереносима для ее гордости. Других - можно, но только не меня.

Вот этого факта Анна  стыдится и не может пережить – своей обыкновенности, ибо для нарцисса это означает смертельно уязвленное самолюбие.

        В версии Самойловой зрителю было трудно понять, что могло заставить эту  женщину добровольно выбрать столь страшную смерть. В версии Боярской этот вопрос не возникает. Анне нужна особо жестокая смерть – так она сможет утвердить себя, остаться грандиозной фигурой в глазах Вронского и заставить его терзаться невыносимой виной.

         Чем ужаснее смерть, тем значительней будет ее образ. И в этом Анна преуспела. Она сумела-таки занять в жизни Вронского особое место, ведь такое  стереть невозможно. В результате Анна избежала обычности, осталась исключительной. Цена этой исключительности была ужасна, но нарциссу не жаль заплатить любую цену, лишь бы остаться победителем.   

         Столь сильная зависимость от того, как тебя воспринимают другие, какой образ ты оставляешь в их памяти, характерна для нарцисса. Самойлова не могла сыграть нарциссизм Карениной так ярко, как это сделал Боярская. Возможно, потому, что пятьдесят лет назад нарциссизм еще не был столь обыденным   явлением.