“Спасенная мать”: психоаналитическое исследование первого года жизни

Господин О., 28 лет, инженер, посещает еженедельную психоаналитическую терапевтическую группу. Высокий, обаятельный, стильно одетый, с современной стрижкой, на первых сессиях он привлекает к себе внимание участников еще и тем, что с его лица практически не сходит улыбка. Даже о своем волнении он говорит широко улыбаясь, напоминая улыбчивого Доктора Ливси — мультипликационного персонажа из советской экранизации «Острова сокровищ». На комментарий одной из участниц о том, что её раздражает то, как о серьезной, тяжелой теме О. говорит с улыбкой, он ответил, что улыбается всегда и что у него есть ощущение, что, если перестать улыбаться, то мир рухнет.

Этот эпизод невольно отсылает к идее Шандора Ференци, изложенной в заметке «Ступени развития чувства реальности» (1913), о стадиях переживаемого всемогущества ребенком, предваряющих формирование чувства реальности. Улыбка господина О. напоминала некий магический жест, магическое условие, сохраняющее мир, потому в тот момент анализа было выдвинуто (но не озвучено) предположение, что эта особенность его конституирования и коммуникации сформировалась на стадии могущества с помощью магических жестов, то есть в период спецификации сигналов ребенка к матери как означающих некое желание в первый год жизни. Также эта улыбка говорит о той тревоге, которая за ней стоит: мир может рухнуть, и нужно прилагать постоянные усилия для того, чтобы этого не случилось.

Спустя несколько сессий господин О. представил группе тему, которую ему хотелось разобрать как беспокоящую его. Речь шла о начальнице отдела, в котором О. работал. По его словам, его отношения с начальницей очень напряжены. О. старательно выполняет свою работу, даже иногда сверхурочно, когда того требует ситуация, но начальница всегда недовольна и стремится публично унизить его, обесценить. В ответ на каждую придирку со стороны начальницы господин О. пытается адаптироваться к её требованию, но это не имеет успеха. Например, она вычитала его за ссылки на «неправильные» нормативные документы, на которые тем не менее почему-то было «правильно» ссылаться предыдущие три года, в ответ на что О. начал впредь приходить к начальнице до сдачи любого отчета и сверять, правильные ли ссылки он делает. Однако результатом было лишь то, что начальница снова ругалась, но теперь уже — на «бестолкового, несамостоятельного сотрудника», который не может ничего сделать без её помощи. В моменты общения с начальницей О. испытывал сильнейшую тревогу, чувствовал себя действительно неуспешным, а после — пытался выстроить новую, еще более адаптивную модель поведения, чтобы начальница была довольна. Группа высказывала слова поддержки господину О. и отзывалась о его начальнице как о самодуре, интерпретируя её действия устранением возможного конкурента в работе, приближающейся менопаузой и т. д. В то же время участники выражали недоумение тем, почему О. остается работать в этом месте. Неужели оно сулит ему хорошую карьеру, статус, высокую зарплату? Удивительно, но О. начал защищать начальницу. Он вспомнил, какие хорошие отношения у них были в первые годы совместной работы. Тогда он помогал начальнице собирать данные для её диссертации. Она была мила, дружелюбна, умела мотивировать и поддерживать качество выполнения работы, что нравилось господину О. Перемена в её отношении — полная загадка для О. и он очень встревожен из-за этого. Он ответил также, что эта работа не имеет для него никаких перспектив, хотя само инженерное дело ему нравится, и он мечтает о карьере более публичного творческого типа, однако уволиться с отдела означает для него предать начальницу. Господин О. был уверен, что это станет для неё слишком сильным ударом, ведь в отделе мало опытных сотрудников и многие важные задачи выполняет именно он. Далее он снова начал перечислять свои бесконечные и безуспешные попытки быть более удобным для начальницы. Группа и аналитик обратили внимание О. на тот факт, что начальница идеализирована и имеет статус кого-то, кто будто бы в праве решать, каков О. Когда она ним недовольна — он верит в свою неуспешность и пытается разгадать её, стать кем-то, кто ей понравится. Это замечание не имело успеха. Господин О. не мог отличить реальную начальницу от идеализированной ним.

В связи с предыдущими наблюдениями за О., можно было заключить, что на первом этапе совместной работы начальница как «хороший объект» была бессознательно использована в проективной идентификации. Она стала чем-то, лишь отчасти воспринимаемым как находящееся вне господина О. Будучи расщепленным на «хорошего» и «плохого» себя (в терминах Мелани Кляйн, 1946), господин О. какое-то время опирался на «хороший объект» начальницы, переживая себя именно как «хорошего». Поскольку одной из характеристик проективной идентификации является способность влиять на реальное поведение объекта, фантазия о могуществе О. подкреплялась признанием со стороны начальницы, похвалой и уважением. Однако затем (вероятно, из-за совокупности факторов ненужности свидетеля халатной работы над диссертацией, страхом молодого ответственного конкурента и пр.) начальница изменила свою тактику управления, в следствии чего О. ощутил тревогу, утратив свой статус «хорошего», и пустился в попытки восстановить утраченную связь с объектом, полагая при этом, что иначе объект разрушится (не вынесет удара). На языке теории объектных отношений речь идет о тревоге младенца, связанной с фантазией, что он поместил в мать «плохое» и поэтому мать теперь несет в себе угрозу как «плохой объект». Отсюда страх О., что он действительно сделал что-то не так, и компульсивные попытки «спасти» объект-начальницу, исправив своё поведение. Также некие особенности этого случая позволили предположить, что начальница при перемене своего отношения превратилась для господина О. в то, что Вилфред Бион называет странным объектом — стала олицетворять для него его ранний отщепленный пугающий, не структурированный опыт, некие бета-элементы, как то, что не может быть понято, осознанно, контролируемо, и воспроизводится не в воспоминании, а в переживании.

На этой же сессии было отмечено, что в дискурсе О. об отношениях с начальницей так или иначе поднимается тема некой жидкости: он говорит о том, что «тяжело пропустить через себя», «сложно отфильтровать», «все внутри бурлит» и т. д. Ассоциация аналитика, что речь идет о молоке (следовательно в этих отношениях происходит некая символическая инсценировка лактации), и пояснение идеи о бета-элементах опыта, которые могут переживаться как некие состояния «сейчас», но по своей сути быть переживаниями-воспоминаниями из «прошлого», вызвали у господина О. сильный отклик и заинтересованность.

На следующей сессии господин О. выразил желание продолжить обсуждение его темы. После прошлого анализа он расспросил у матери о том, как проходило его кормление. «Не было ничего «такого», - начал О. Мать рассказала ему, что он был очень веселым, улыбчивым ребенком, смешил её. Она в это время была студенткой и продолжала ходить на пары вскоре после родов. Ей пришлось отлучить О. от грудного вскармливания в возрасте 4-5 месяцев из-за трудностей сцеживания в процессе обучения (она могла просидеть всю пару в мокрой от молока кофте, так как преподаватель не разрешал ей выйти). После произошедшего О. отказался пользоваться соской, чтобы есть из бутылочки. Его сразу начали кормить с ложечки, из-за чего соседи долго подтрунивали над его матерью, что она растит дворянина.

Сам факт отказа от сосания в данном возрасте (то есть при переходе к оральной каннибалистической фазе психосексуального развития по Карлу Абрахаму, 1916) указывает на вытеснение влечения к инкорпорации объекта — проглотить его, уничтожить. Можно предполагать, что для О. отлучение от груди означало некое следствие от пробудившихся в нем садистических интенций к объекту. Возвращаясь к уже упоминавшейся Мелани Кляйн, речь идет о внутреннем запрете помещать «плохого себя» в мать, поскольку эти фантазии могли быть расценены маленьким О. как причина отлучения. Питаться через сосание будто означало возможность нанести урон объекту. И наоборот: если объект «испорчен мной», значит я ним питаюсь (это ссылка на восстановленные через анализ дискурса бессознательные фантазии о принудительной лактации, о потреблении молока, пропускании его через себя вопреки желанию, с бурлением, сложным выведением при общении с недовольной начальницей).

Господину О. была высказана в упрощенном виде следующая интерпретация:

Вероятно, в первые месяцы жизни он чувствовал себя — насколько это возможно — любимым ребенком своей восторженной достаточно хорошей, по Дональду Винникотту, матери. Поскольку он этого не помнит, О. было предложено вообразить себе это на примере отношения со стороны восторженной начальницы. Дальше произошло нечто, связанное с самим отлучением от груди или с переменой в настроении матери по какой-либо другой причине, что заставило его тогда искать ответы на вопросы «что произошло?», «почему это случилось?», «что теперь делать?». Для малыша это было что-то очень непонятное, странное, тревожащее и непременно касающееся лично его, будто бы «мама меня разлюбила», «я плохой» и так далее. Андрэ Грин описал подобную утрату инвестиций либидо со стороны матери как формирование «психической дыры» на месте материнского объекта. Резкая дезинвестиция матерью, согласно А. Грину, переживается ребенком как катастрофа, мощная нарциссическая травма, влекущая утрату смысла из-за непонимания причин утраты материнской любви, потому ребенок начинает предпринимать попытки репарации матери. В том случае, если мать в её депрессивном состоянии не откликнется на эти попытки, психика ребенка воспримет её как мёртвую. В случае же господина О., вероятно, мать была спасена. Его попытки возвратить её к жизни увенчались успехом — он улыбался, веселил её и ей становилось легче, радостнее. Таким образом нормативно-возрастная фантазия господина О. о магическом могуществе нашла подтверждение и закрепила тревогу: ведь если радостная, любящая мать — дело его рук, значит и мать грустная, подавленная — тоже; следовательно нужно постоянно поддерживать мать радостной и исключить всё то, что может быть связано с её подавленностью (т. е. фактически способно её разрушить).

В какой-то момент слушания данной гипотетической реконструкции на лице господина О. возникло озарение. Он вспомнил, что в добавок к сложной студенческой жизни молодой мамы, в то время у нее были сильные конфликты с отцом. Он подолгу отсутствовал, не разделял заботу о ребенке, неоднократно психологически и финансово унижал жену на глазах у свекрови. Сам О. посчитал это воспоминание подтверждением услышанной интерпретации. Матери было нелегко и он согласился, что младенцу невозможно предположить, что причина состояний матери — находится вне их отношений. Далее господин О. вспомнил свой первый брак и тот факт, что вся супружеская жизнь в нем строилась на «реанимации» подавленной, пессимистичной жены. Такое её состояние воодушевляло О. очень стараться для неё, придумывать развлечения, радости, угадывать её желания и т. д. Подобную реакцию мы наблюдаем и в отношении к начальнице. Брак с первой женой распался спустя 6 лет бесплодных попыток О. привнести в их отношения радость и счастье. Этот их общий «мир рухнул», вопреки стараниям. Кстати, О. также долгое время не мог уйти от жены, поясняя это тем, что она без него пропадет (снова отсылает к истории с начальницей).

Дальнейшая проработка этих инсайтов строилась на обсуждении всех аспектов повторения изначальной истории первого года жизни О. в его отношениях в жизни взрослой. После этой сессии господин О. перестал улыбаться без повода. Около полугода он иногда принимал участие в обсуждении тем других участников, когда ему было интересно, выглядел конгруэнтным, к ранее обсуждаемой теме не возвращался. По его состоянию и проявлениям телесности можно было предположить, что внутри он переживает некий запоздалый переход из преимущественно параноидно-шизоидной позиции в преимущественно депрессивную. Иногда участницы группы провоцировали его: в состоянии подавленности или грусти они давали понять, что хотят от него поддержки, участия в обсуждении. Но господин О. уже мог не реагировать на это автоматически, мог мягко конфронтировать подобные намеки в свой адрес или отвечать не то, что ожидалось, а то, что он считал нужным. При его частом молчании и общей пассивной позиции это, а также тот факт, что он не пропускал ни одной сессии, даже когда сломал ногу, указывало на положительную динамику в терапии.

Спустя полгода господин О. снова выразил желание обсудить в группе то, что актуально для него сейчас. Он жаловался на вспышки агрессии, а также на то, что ранее обсуждаемые другими участниками группы способы «распоряжения» с агрессией «не работают». О. описывал свою жалобу так: «Я уже осознаю, высказываю её (агрессию), могу накричать, но человеку-то от этого не легче!». На логичный вопрос «Какому человеку?» О. отреагировал улыбкой. Затем ответил «Наверное мне». Группа очень заинтересовано откликнулась на его слова. Отвечая на вопросы участников, О. в том числе рассказал, что уже ушел со старой работы в такую сферу, о которой мечтал. Разбор конкретных ситуаций, в которых О. переживает вспышки агрессии, показал, что они не касаются мужчин, а сосредоточены на женщинах и в особенности на его теперешней жене. Эти ситуации имеют некую общую формулу: он наиболее раздражен от того факта, что жена «принуждает» его испытывать агрессию, которую он затем копит, старается подавлять, но в конце концов не выдерживает и срывается. В его сознательном представлении идеальные отношения будто бы лишены агрессивного компонента: «У меня нет потребности злиться. Я не хочу. Но когда я вижу все эти вещи, лежащие не на своих местах — я уже не выдерживаю!».

Господину О. была высказана интерпретация, что его раздражает в жене то, что ему приходится контактировать с его отрицаемым гневом, то есть с тем, что на самом деле реально. Потому и от работы группы он ждал, что мы научим его «не чувствовать» злости, некоему новому магическому ритуалу. Он согласился. Анализ того, от чего же О. ограждает подавление гнева, привел к его ответу, что он боится разлюбить жену — т.е. «уничтожить её внутри себя». Чтобы этого не произошло, он заставляет её чем-то увлекаться, посещать интересные места, быть хорошей хозяйкой. Группа обратила его внимание на садистический компонент этих действий, однако О. отрицал это. Он начал привычно для себя раскачиваться на стуле.

Аналитик решил воспользоваться в качестве опоры для интерпретации прошлыми выводами по истории жизни О. Представлялась следующая картина: в фантазии господина О. выражать можно только то, от чего «человеку легче». Конечно же, сама эта фраза говорит о неком слиянии Я и объекта, где второму должно стать легче и это станет причиной облегчения первого. О. усилил свои раскачивания. Ему был задан вопрос, не напоминает ли ему озвученный аналитиком принцип что-то из ранее обсуждаемого. На что он тут же вспомнил ситуацию с матерью, однако не мог точно сформулировать связи. Шея господина О. покраснела как у человека в ярости, однако на лице была привычная бледность и уже знакомая группе улыбка. Он проживал свой гнев здесь и сейчас, на сцене психоаналитической группы, гнев, адресованный аналитику, однако приветливо улыбался и терпел. «Вы сейчас злитесь на меня». — «Да, я прям чувствую это каждой клеточкой». — «Но спасаете меня от своей злости». — «Да». О. выдохнул, краснота прошла.

Этот эпизод позволил перейти к обсуждению раннего вывода маленького О. о способности разрушить мать и о решении этого не делать, спасти её от своей деструктивности. Важной опорой для того, чтобы ему тогда удалось воплотить это в жизни, стали способы самоуспокоения (укачивание = постоянное покачивание на стуле), застывание в улыбке, отказ от сосания, а также особое нарциссическое удовольствие от собственного могущества: могу разрушить объект, но решаю помиловать. Не злиться в таком случае означает для его бессознательного не проверять фантазию о собственном могуществе по критерию реальности. В итоге О. в своём бессознательном предстает как некий «повелитель женщин»: руководит ими с позиции своего отрицаемого садизма, спасает от гибели, принуждает восторгаться ним. Господин О. испытал удовольствие от образа «повелителя женщин»: он смеялся и соглашался, что это очень похоже на его желаемый образ себя.

В дополнение к сказанному, было уместным обсудить деструктивные аспекты психики в целом, описанные С. Шпильрейн и З. Фрейдом, чтобы прояснить место агрессии в реальности нашей жизни.

На сегодняшний день работа группы, которую посещает господин О., продолжается. Подведение итогов по анализу данного случая было бы преждевременным. Однако те данные, которые были представлены, иллюстрируют многие психоаналитические воззрения о развитии психики в первый год жизни, которые были сделаны представителями разных школ психоанализа:

- о фазах психосексуального развития;

- о ступенях развития чувства реальности;

- о смене позиций в объектных отношениях;

- о специфике ранних, примитивных механизмов защиты;

- о влиянии нестабильности материнской фигуры на раннее (экстренное) интеллектуальное развитие младенца;

- о преимущественно оральной (в т.ч. каннибалистической) семантике фантазий первого года жизни.

Данное эссе также было сосредоточено преимущественно на классиках психоанализа и может быть в дальнейшем расширено путем включения большего числа современных и новейших психоаналитических взглядов.

Цитируемая литература:

Абрахам К. Исследование наиболее ранней прегенитальной ступени развития либидо (1916)

Бион В. Научение через опыт переживания (1962)

Винникотт Д. Семья и развитие личности. Мать и дитя (1957)

Грин А. Мертвая мать (1986)

Кляйн М. Заметки о некоторых шизоидных механизмах (1946)

Ференци Ш. Ступени развития чувства реальности (1913)

Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия (1920)

Шпильрейн С. Деструкция как причина становления (1912)