Можно ли злиться на хорошего психолога?

Человек, который имеет достаточно внутренних ресурсов, чтобы добровольно обратиться к психологу/психоаналитику, может иметь различные симптомы, затрудняющие его жизнь (телесные, ментальные, поведенческие). Но, при всей разности клинических картин и уникальных жизненных историй, их объединяет нечто общее – потребность в значимом Другом, высокий интеллект и сложности с выражением гнева. Негативные чувства, которые обычно легко распознает в себе клиент, рассказывая о своих отношениях с близкими и не очень людьми, это страх и вина. Чуть труднее идентифицировать стыд, потому что он является «позорным» чувством слабаков и неудачников и обнажает психологическую уязвимость и хрупкость. Но еще сложнее и запутаннее дело обстоит со злостью.

В начале терапевтического процесса злость может быть представлена в нем в двух основных вариантах:

Клиента бесят/раздражают другие люди

(члены семьи, коллеги, случайные попутчики в общественном транспорте). Он рассказывает о них психологу, надеясь найти в специалисте союзника, с которым можно будет объединиться против всех. При этом у специалиста может сложиться впечатление, что клиент за пределами кабинета только и делает, что разжигает ссоры и критикует ближних. Только позднее выясняется, что в непосредственном контакте клиент ведет себя очень сдержанно и дружелюбно или покорно. Выразить свои чувства он может только в присутствии психолога. Бессознательно он испытывает потребность слиться с всемогущей фигурой, чтобы почувствовать себя увереннее. Поэтому критика со стороны терапевта, предлагающего клиенту увидеть его собственную роль в возникающих негативных чувствах, часто (и для молодых специалистов – неожиданно) бывает встречена вспышками депрессивного аффекта. Только что находящийся в ярости по отношению ко «всем этим тупым баранам» клиент, внезапно, после интервенции психолога, начинает атаковать себя, говорит, что так и знал, что безнадежен, во всем виноват, может начать плакать и высказывать суицидальные мысли. Логично было бы рассердиться на специалиста, «обвинившего» клиента, но этого не происходит.

При таком терапевтическом раскладе злость либо обращена на кого-то третьего, либо на самого клиента, от терапевта она отведена. Проще говоря, я готов убить либо всех, либо самого себя, но не психолога.

Клиента не раздражает никто, кроме самого себя.

Человек может обратиться к психологу с самыми тяжелыми симптомами невротического или психотического спектра, но все попытки обнаружить источник симптоматики в отношениях с другими людьми (как фигурами детства, так и взрослой жизни) терпят полное фиаско. Пациент рассказывает обо всех значимых для него фигурах исключительно в положительных аспектах, его детство представляется почти идеальным, а взросление сопровождается встречами с самыми достойными партнерами. Как правило, чем выше идеализация других, тем тяжелее симптоматика обратившегося человека, и тем сильнее напряжение между терапевтом и пациентом в кабинете. Чувства терапевта к такому пациенту обычно очень интенсивны и могут резко изменяться от ощущения беспомощности к нежности или внезапной сильной злости. Появление всех этих чувств не означает, что терапевт должен немедленно их проявлять, так как это может быть антитерапевтично. Они играют диагностическую роль, сообщая о глубинных потребностях пациента, как в заботе и уходе, так и в выражении заблокированной ярости.

Пациент категорически не позволяет себе злиться ни на кого, кроме самого себя, но бессознательно сообщает терапевту, как много подавленного гнева «скопилось» в его психике.

В обоих условных случаях мы видим одну общую проблему – клиент нуждается в значимых личных отношениях с идеализированным Другим, которого готов защищать от своего гнева даже ценой собственного психического и физического здоровья. Многие теоретики, среди которых доктор Хайман Спотниц, успешно лечивший шизофренических пациентов психоаналитическим методом, считают, что именно в этом раскладе, вновь воспроизведенном в терапевтической ситуации, заключаются причины психологических проблем пациента. То есть пациент, в прямом или в переносном смысле, заболел от того, что в ранние годы своей жизни не имел возможности направлять энергию своего гнева наружу, на тех, кто его вызвал. Проще говоря, родители или другие воспитатели вербально или невербально посылали в мозг ребенка сигнал, транслирующий, что ему запрещено злиться. Обычно восприятие такого сигнала сопровождается в психике ребенка, например, такими бессознательными фантазиями-записями:

• Если ты злишься на маму, ты не такой, каким она тебя хочет. Если ты будешь не таким, мама разочаруется и отвернется от тебя, потому что ты станешь для нее пустым местом, то есть перестанешь существовать. Вывод: Если хочешь выжить, не злись.

• Если ты злишься на папу, папа разозлится в ответ на тебя («папа меня убьет»). Ты маленький – папа большой. Если папа разозлится, он сделает тебе больно (накажет), ты будешь плакать, чувствовать себя плохим и отвергнутым, а быть отвергнутым – это как быть убитым. Вывод: Если не хочешь, чтобы тебя убили, не злись.

• Если ты злишься на маму, маме может стать плохо. Например, плохо с сердцем. Она может лечь на кровать и сказать, что твое плохое поведение ее убивает. Вывод: Если хочешь, чтобы мама осталась жива, не злись.

• Если ты злишься на маму, мама может в наказание перестать с тобой разговаривать и тебя замечать. Например, целый день. Или два дня. Или даже целую неделю. Как будто тебя нет. Вывод: Если хочешь, чтобы тебя видели, не злись.

• Если ты злишься на маму, мама может начать плакать. Тогда ты почувствуешь себя очень-очень сильным и плохим, потому что ты-маленький виноват в том, что мама-большая стала слабой и плачет из-за тебя. Вывод: Если хочешь, чтобы мама оставалась большой и сильной, не злись.

Почему так происходит? Почему мамы и папы и некоторые психологи так боятся злости своих детей и клиентов? Потому что злость видится им только в ее деструктивном, разрушительном аспекте.

Родители:

Злым быть плохо, а добрым хорошо.

Я не хочу, чтобы у меня был злой ребенок.

Хороший ребенок – добрый ребенок.

Если он будет злиться, то из него вырастет преступник.

Если он будет злиться, я не смогу его контролировать, и он отобьется от рук.

Если он будет злиться, я буду чувствовать себя плохой мамой, и у меня начнется депрессия.

Психологи:

Если он будет злиться, я буду чувствовать себя плохим специалистом, а это для меня невыносимо.

Если он будет злиться, он уйдет к другому психологу, на которого злиться будет не за что.

В такие моменты мамы и папы (и психологи) забывают, что злость сама по себе не опасна, опасным может стать поведение под ее влиянием. И вот тут-то происходит роковая путаница. Чтобы запретить ребенку разрушительное поведение, родители запрещают само чувство. Таким образом, чувство не отделяется от поведения. Ребенку в мозг посылается сигнал: «Если ты злишься, ты совершаешь плохие поступки. Чтобы не совершать плохие поступки, не злись». И ребенок начинает бояться своей злости, так как он ей не владеет, его не научили, это она может выпрыгнуть внезапно, откуда ни возьмись, и овладеть им, побуждая к опасным импульсивным действиям. С такой установкой человек приспосабливается к жизни вне осознания своих агрессивных импульсов, потому что он боится потерять контроль над собой и из-за этого потерять значимых людей (они, как мы видели, очень хрупкие, чуть что, либо собираются помирать, либо сами хотят убить). Потеря же значимых близких равносильна собственной смерти, и в связи с мощным чувством вины, и в связи с непереносимым отвержением. Приспособиться к жизни без агрессии можно только за счет тех или иных симптомов. Почему? Потому что изгнанная злость никуда не девается. Она не испаряется из психического аппарата просто потому, что ее не осознают. Злость – это энергия, импульс, который нуждается в разрядке. И если разрядка вовне заблокирована, то импульс разряжается вовнутрь. На уровне записи в мозге это может быть сформулировано так: «Я разозлился, значит, я плохой, и должен быть наказан». А способов самонаказания столько же, сколько различных психических нарушений. Можно сказать, что ребенок, а затем и взрослый жертвует своим Я ради того, чтобы сохранить необходимый для выживания сверхценный объект.

К психологу человек попадает тогда, когда привычные защиты (а симптомы – это защищающая конструкция) дают сбой, то есть от них становится больше проблем, чем пользы. И тогда между терапевтом и пациентом разыгрывается исходная ситуация: специалист становится идеальной фигурой, которую переполненный гневом пациент из последних сил защищает. Опытом, который жизненно необходим пациенту и за которым он, часто не осознавая того, пришел в терапию, должен стать опыт безопасного выражения злости, которая не разрушает, а наоборот, укрепляет отношения, потому что позволяет каждому партнеру сообщить другому о своих потребностях и границах. Безопасное выражение злости подразумевает использование только одного канала – речи. Для того чтобы разрядиться, импульсу достаточно речевого действия, никакое физическое действие не является необходимым, и в терапии оно запрещено. Так терапевт исправляет невольную ошибку родителей, проводя чрезвычайно важное различие между чувством и действием. В мозг посылается новый сигнал: «Ты можешь чувствовать любые чувства и выражать их в словах. Это абсолютно безопасно для тебя и других. Это полезно и важно. Тебе запрещено только импульсивное физическое действие под влиянием чувств». День, когда пациент впервые сообщает психологу:

• Меня бесят эти Ваши слова.
• Вы очень обидели меня на прошлой сессии, и я злилась всю неделю, и сейчас злюсь.
• Вы сильно задели меня сейчас, я злюсь, и хочу объяснить, почему.

является самым важным днем терапевтического процесса. Потому что указывает на достаточную прочность отношений для того, чтобы обеспечить личностное созревание клиента, снижая тревогу утраты близости и подтверждая право быть собой. Для того, чтобы невозможный выбор «или близость, или злость» потерял свою актуальность. Потому что в любых близких отношениях есть место для злости, если речь идет о живых отношениях, где двое людей имеют разные привычки, потребности и взгляды.