Быть или казаться

«Ад – это другие»

                                                                                                                                                                            (Сартр)

«Внешние»

Однажды в работе с клиентом мы пришли к такой метафоре: «моя жизнь хаотична, как будто я сунул ненароком куда-то сто рублей и никак не могу их найти. Как будто я переворачиваю в доме всё вверх дном. Вот принимаюсь разгребать мусор, вот перелистываю книги, двигаю мебель и выполняю ещё много чего странного… Если не знать, что я делаю на самом деле, со стороны внешнего наблюдателя можно решить, что я сошёл с ума. Вот я листаю книги, и внешний наблюдатель может подумать, что я занялся чтением, вот я срываю обои, и «внешний» думает, что я затеял ремонт, и так далее.  Но я не читаю и не затеял ремонт! И когда «внешний» обнаруживает, что я листаю книги, но не читаю, срываю обои, но не собираюсь делать ремонт и т. д., то перед ним явно безумец!»

Такой запрос довольно распространён в психологической практике.  Речь идёт о присутствии неких «внешних», которые наблюдают, оценивают. В целом –  это какие-то другие.

Люди часто ведут себя неестественно, странно, находясь под чьим-то пристальным взглядом. Они действительно могут вести себя не только ненатурально, но и хаотично. И это не только про самоопределение, это про психологическое здоровье в целом, потому что «внешние» – они, прежде всего, в нас самих, а уж потом некий безликий социум, впрочем, который иногда способен воплощаться во вполне конкретные фигуры.

Присутствие внешнего наблюдателя («внешних») всех нас делает в разной степени безумными.

Как только появляется внешний наблюдатель, мы оказываемся раздвоенными, и как только мы оказываемся раздвоенными – возникают «внешние». При этом, чем больше мы озабочены собой, тем хуже удаётся нам наш сценический образ. И наоборот, чем больше мы отдаёмся игре и притворству, тем больше мы теряем свою подлинность, что также как-то неприятно осознавать.

А если развернуться в зал, посмотреть в глаза «внешним» и крикнуть: «Да! Я ищу свои деньги, которые сунул не помню куда!?»

Страшно? Игра не по сценарию? Так не принято?  Сразу потеряют интерес, встанут и выйдут из зала, оставив в полном одиночестве?  Это может показаться катастрофой, провалом. А что потом? Суровое наказание или изоляция?  «Внешние» вдруг исчезнут, потому что исчезает наша раздвоенность, исчезает игра, публика и всё с этим связанное? А может быть, просто исчезнет сцена вместе с декорациями, и мы наконец-то окажемся в реальной жизни с реальными людьми?

Все эти страхи могут быть действительно оправданы при плохой игре. В конце концов, зрители обнаружат фальшь, освищут, забросают помидорами, потеряют интерес и уж точно выйдут из зала…  

Конечно, можно играть  настолько хорошо, что никто не догадается, что это игра. Однако можно заиграться, так и не вспомнив, куда же всё-таки были спрятаны деньги. К сожалению, так чаще всего и происходит и даже является некой социальной нормой.

Заветный клад найдёт лишь тот, кто преодолеет страх казаться не тем, кем ожидает его видеть публика. Перестанет, наконец, притворяться и вообще отвлекаться на пристально следящих за ним «внешних». Сколь бы безумным и хаотичным не было его поведение с их точки зрения. Зрители исчезнут, а вместе с ними уйдут хаос и безумие.

Скрывая свои желания, свои истинные намерения, свои фантазии от себя же самого (в том числе), человек тратит массу энергии, сил, времени… Он как разведчик в тылу врага: вынужден имитировать ожидаемое, понятное для окружающих поведение.

Какие же могут быть сценарии у этой драмы?

Их получается три:

Разрушение сцены. Обретение аутентичности, существование.

Плохая игра. Невроз, социальная дезадаптация, нарушение контакта с собой.

Хорошая игра. Ложная личность, потеря контакта с собой, вариант безумия при внешнем благополучии.

Предположим, человек, постоянно совершенствуясь в имитации,  забывает о своём внутреннем Я и как бы выздоравливает, соглашаясь с тем, что, мол, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Забывает о том, чем и кем он является на самом деле.  Таким образом, он отказывается от своей миссии, которая может показаться непосильной ношей. Замуровывает проблему под прочный и глубокий слой психологических защит и превращается в некоего абстрактного «внешнего». В таких случаях говорят об утрате контакта с собой. Мы видим устойчивое раздвоение личности, а значит проблема укоренилась. Проблема в том, что есть фасад, форма, а что там внутри – никому нет дела. И может оказаться так, что там уже всё умерло, остался лишь некий панцирь снаружи, жупел. И тогда уже ничего поправить нельзя.

Если человек плохо играет и настойчиво продолжает это делать, одновременно пытаясь вспомнить о своём предназначении, то в результате и вспомнить не может (куда спрятал заветный приз), и зрители разочарованы. Такой человек в некоторых социально значимых ситуациях воспринимается как странный, нестабильный, непредсказуемый, не заслуживающий доверия. Естественно, у него плохо с адаптацией, что ещё больше закручивает клубок проблем. Он переживает кризис самоидентификации. Его преследует некое смутное чувство, что он не на своём месте, делает что-то не то, а что должен делать, вспомнить не может. Забыл, что потерял, и уж тем более – где. Да и потерял ли? (Пытается раствориться в «НЕ-Я»: Может быть, я всего лишь обычный человек? Такой как все?)

«Обычный человек» – вполне удачное изобретение «Внешних». Это успокаивает и снимает с человека всякую личную ответственность. Я  исчезает. На его место становится МЫ. Мы – значит НИКТО. Примерно так происходит «кристаллизация бреда» у душевно больных людей, которые, спасаясь от непереносимой тревоги, ныряют в некую бредовую концепцию.

Посеешь контроль – пожнёшь тревогу     

Быть «обычным человеком», с точки зрения «внешних», означает отвечать ожиданиям  окружающих, быть понятным и предсказуемым. Поэтому, когда человек начинает искать себя, они тут же приковывают к нему внимание. Потому как – а вдруг найдёт? Это касается прочности их защит, их душевного равновесия. Такое пристальное внимание действительно выбивает из колеи до такой степени, что тут же наблюдаемый делает вид, что никакого внутреннего смысла не было, нет и быть не может, а потом мучительно пытается его вспомнить, но уже не может.

Контроль – это, пожалуй, главная функция тех, кто тщательно следит за тем, чтобы все были как все и всё оставалось на своих местах. Как бы чего не вышло! Поэтому «внешние» всегда начеку. Они привыкли ощущать себя сплочённой массой (цепью), все как один (состояние МЫ).

Подобные защиты от тревоги самоопределения, свободы и ответственности формируются в детстве. Например, так может происходить выдумывание будущей профессии. Когда в поисках заветного клада дитя начинает, условно говоря,  перекладывать вещи, «Внешние» обращают свой вопросительный взор.

– Чем это занят человек? Что это он делает?

– Ничем, перекладываю вещи, – как бы отвечает ребёнок, скрывая истинный смысл своего действия.

– Как же ничем? – продолжают «внешние» искать логику, чтобы как-то приспособить нового индивида к кругу своих представлений, сделать своим. – Смотри, ты перекладываешь вещи… Слушай, а у тебя неплохо получается!

– Да… да…, – отвечает рассеянно ребёнок, продолжая перекладывать и забывая первоначальный смысл своих действий.

А «внешние» при этом придумывают, какую пользу можно извлечь из этого занятия. Если человек перекладывает вещи, может быть, ему это нравится? И они начинают поощрять его. Придумывают название его работе («перекладыватель вещей»), подсовывают ему предметы, которые неплохо было бы переложить, отсортировать… Таким образом, «внешние» фантазируют по поводу профессионального будущего своих чад.

Возможен так же вариант такого диалога:

– Что ты делаешь (попытка контролировать)? Никак сто рублей ищешь?

– Да нет, что ты… Я просто перекладываю вещи (упрощение, маскировка, демонстрация собственной незначительности, неинтересности, отвлечение внимания).

– Хм… Странно… Ну ладно… Если тебе так нравится… (подозрение, разрешение).

Казалось бы, вполне обычный диалог, но складывается такое впечатление, что один из них надзиратель, а другой заключённый. Один нападает, другой защищается не лучшим образом, увиливая (начало проблем фальшивой личности).

Первый как будто говорит: «Я просто перекладываю вещи, я не смею претендовать на что-то большее…».

Второй: «А… а…  Это хорошо… Молодец! У человека должно быть какое-то занятие. Мы же все обычные люди».      

Или:

– Что ты делаешь?

– Перекладываю вещи (как бы чего не заподозрили).

– Молодец! Покажи, как ты это делаешь… Так, так... А если вот так?! Смотри, так лучше… А?

Суть взаимодействия не меняется, но результат превосходит все ожидания. Добровольная капитуляция! Человека втягивают в безмятежную модель «МЫ». Никаких проблем самоидентификации и самоопределения!

Чем больше человек отвечает ожиданиям «внешних» (блестяще перекладывает вещи с места на место или сдирает обои, его хвалят, его вешают на доску почёта), тем больше он забывает о том, кто он и почему, собственно, перекладывал эти вещи изначально. И тем ближе он к несуществованию «внешних».

«Внешние» всегда будут стремиться закрыть тревожную тему поиска индивидом собственной уникальности. Ведь неспроста народная мудрость гласит: «Где родился там и пригодился». Большинство принимает ее за чистую монету. И с ними происходит именно это. Они застревают в поисковом действии, которое по своей сути бессмысленно.

«Я дерусь, потому что я дерусь!»

Человек наделён свободой выбора. Если мы не делаем выбор, то выбирают нас, используют, как некий подручный материал («Тебе ведь всё равно, что делать, ты всё равно стоишь тут без дела...»). Нас, застывших на распутье выбора, часто подбирают «мусорщики» и прочие «санитары леса». Да, да, прежде всего внутри… Внутри нас самих!

Возвращаясь к началу статьи, хочется воспеть человека, сумевшего преодолеть страх и перестать претворяться в угоду абстрактным «внешним». Человека, сделавшего решительный выбор в пользу внутренней правды и полноты бытия.

«Я дерусь, потому что я дерусь!» – знаменитая фраза Партоса Дюма. Прекрасный образец аутентичности.

Даже самые простые с виду действия аутентичного человека наполнены  силой и бесконечной глубиной смысла. Так же как художник, выполняя обычные операции с красками и кистями, делает нечто большее – искусство. Однако, если художника спросить: «Кто ты?» Он скажет: «Я тот, кто пишет красками холст. И больше ничего».

Что произойдет, если, например, в том же художнике возникнет и станет в позу контролёра «внешний»? Что, если художник малодушно попытается  скрыть свой замысел и, следовательно, свою подлинность, свой талант – станет притворяться, что он делает что-то незначительное, обычное, начнет просто мазать красками? Его тут же попытаются приспособить под маляра, и он отправится красить заборы. Должен же кто-то красить заборы! К слову, заборы тоже нужно красить хорошо, по-настоящему, а не заниматься имитацией. Маляр точно так же имеет право быть, а не казаться.  У каждого свой путь.

Самое простое действие может быть притворством, а может быть миссией, правдой, если мы это делаем независимо, осознанно и по своей воле. Быть, а не казаться - означает преодолеть страх, сделать выбор и полностью признать собственную уникальность.