Некоторые практические аспекты работы с зависимыми и контрзависимыми тенденциями

Я проанализирую свою работу, характерные особенности клиентки, которую здесь буду условно называть Кристиной, моменты переноса и контрпереноса, а также некоторые теоретические аспекты, на которых я строила свою работу.

Когда я встретилась с клиенткой в первый раз, мне было интересно, почему она меня выбрала своим терапевтом. Эта девушка была участницей моей терапевтической группы в прошлом году и, по моим ощущениям, особого доверия мне тогда не выказывала. Я удивилась, увидев ее, которая просидела молча почти всю группу,  лишь иногда выражая злость или раздражение. Участники ей не нравились, ведущие группы тоже не особо.

Кристина проявляла больше контрзависимых, чем зависимых тенденций, за все время работы группы толком ни с кем не сблизилась, практически не раскрывалась, не делилась своими историями и переживаниями.

В ходе работы с ней я увидела, как она избегает близости, мне удалось проследить связи между зависимым поведением членов ее семьи и ее приспособлением к этому, коснуться травматического опыта и тяжелых переживаний вины, непонимания, одиночества рядом с родными людьми,  связанных с таким опытом семейных табу на чувства и их проявления.

Ее контрзависимость проявляется как сопротивление собственной слабости, неприятие себя как человека, достойного любви и уважения. То есть когда внутренне уязвимый, слабый, нуждающийся в участии человек пытается убедить окружающих в том, что он на самом деле не такой, что на самом деле он сильный, несокрушимый, всемогущий и всего достигающий. Что он независимый. 

Работа с Кристиной получилась содержательной и интересной, и дала свои хорошие результаты.

Итак, утро, моя любимая площадка под елями, я на своем стуле выключаю звук у телефона, завожу будильник так, чтобы он предупредил меня сигналом за 5 минут до конца времени сессии.

Здороваюсь. Спрашиваю Кристину, как она жила этот год. А она говорит, что ее дед умер. Рассказывает, что он болел, и его смерть была ожидаемой, и большим горем для нее.

Я предполагаю, что тема смерти для первой встречи, даже учитывая предыдущий опыт групповой терапии, это тема, под которой есть что-то еще. Может быть, страх приближения и желание напугать меня, чтобы я тоже не особо отваживалась. Мне одновременно страшновато и хочется приблизиться, но очень осторожно. Думаю, на символическом уровне это послание мне, в котором одновременно есть некоторое «да и нет» нашей встрече. Проверяю эту гипотезу, присматриваюсь к ней.

Я замечаю, что она на ноги смотрит.

- Да, - говорит она, - Мне теперь трудно смотреть в глаза другим людям. Мне было трудно смотреть дедушке в глаза.

Я спрашиваю, что в глазах такого было?

- Боль, - говорит она, - Опыт и, может быть, радость.

- У меня появляется боль в глазах, - говорит она мне, и я спрашиваю, о чем эта боль. Говорит, не знаю, она длится больше года. Спрашиваю, что случилось больше года назад. Рассказывает.

- Все было как в сказке. Работа, любимый мужчина, квартиру купила. Потом рассталась с мужчиной – с облегчением, разочаровалась в работе, фирма распалась и я ушла. Квартира осталась. Живое существо не завожу, чтоб не мучить, ему внимание надо.

Тут я думаю, кто же это живое существо, которое мучается и которому нужно внимание. Предполагаю, что это ее проекция, что под такой проекцией есть потребность в ком-то, кто побудет рядом, будет внимательным к ней. Я могу быть таким человеком, теперь нужно сообщить ей об этом. Выбираю непрямой путь.

И говорю ей, что завела кролика. Рассказываю, как притащила его домой, как он у нас теперь живет. Как мы его кормим морковкой, яблоками и листьями одуванчика, заботимся. И тогда она рассказывает мне:

- В марте ушел любимый мужчина. Я до сих пор в этом живу.

В чем, спрашиваю.

– В грусти, досаде, в боли, ожидании. И безысходности. Не проходит. 5 месяцев.

Я спрашиваю, что означает – безысходность?

- Пропасть, - говорит она. Нет веры в будущее, слова «не переживай, все будет хорошо» не имеют значения. Обида, ненависть, злость были сверху. Боль ушла глубоко, осела как осадок. Ненависть, злость ушли. Выплакала, высказала. Ему, терапевту на терапии.

- Какую-то часть себя потеряла, - говорит она.  - Мы с ним очень похожи. 

Слово «похожи», вероятно, указывает на слияние с этим любимым мужчиной. Надо бы проверить. Какая-то часть еще, видимо, речь идет о проекции. Нужно прояснять. 

Спрашиваю: какую?

- Энергичную, активную, борющуюся, азартную.

Ага, вот она, эта часть. Симпатичная лично мне весьма, будем надеяться, мы еще встретимся. Предполагаю, что речь идет о потере части себя, поскольку Кристина была в слиянии со своим парнем и не особо различала границ между ними. Потеряла его – потеряла себя.

Я спрашиваю, как ты потеряла эту часть?

Она рассказывает, что тот парень был единственным человеком в ее жизни, который принимал ее такой, какая она есть. Не ставил ограничений. С ним можно было откровенно подкалывать, соревноваться, нецензурно выражаться, стукнуть, если что.

- Я не умею готовить, не люблю убирать, и в этом меня любили. А когда я получала свободу действий, хотелось меняться. Может, даже что-то готовить. Теперь, когда я пытаюсь так вести себя с другими людьми, они накладывают на меня ограничения. Я тоскую по человеку, который меня поддерживал в этом.

- Наложилось это на то, что дедушка умер. Боль по этому человеку стала глубже. Радость пропала. Стало грустно и противно. Не вижу смысла жизни. Все серое и черное. Как на кладбище, тихо и больно. Остается положить цветы и поговорить.

Спрашиваю, ты ходила?

 – Ходила 2 раза, - отвечает. - Поговорить не смогла.

- Не вижу смысла, - говорит. - Человека уже нет.

Я: Говори. Ты есть.

(Плачет………………………….)

Я прошу говорить, что есть.

- Ощущение, что остаюсь я и могила. Дедушка умер. Папа пьет все больше. Мама скандалит с ним. Брат на низком старте в Чехию. Любимый ушел. Бабушки все больше говорят о смерти.

Смерть все-таки. Ну что ж, тоже жизненная тема. Можно и в ней жить, чувствовать, говорить, делать что-то важное. Я проверяю себя – и обнаруживаю, что вполне живая рядом с ней.

Тогда я рассказываю ей о том, как умер мой дедушка. Что я его любила, и мы теперь ездим с папой и бабушкой на кладбище, проведываем дедушку. Что мне важно, что они рядом и мы делаем это вместе.

Спрашиваю ее, как вы переживаете смерть дедушки?

Она говорит, все по отдельности. Побыла с отцом несколько дней. Он пьет. Поддержать его переживание – это запить вместе с ним. Дедушка был алкоголик, и второй дедушка тоже. Меня водка не берет, говорит она. Как вода. Не пьянеешь, только координация нарушается и желудок жжет. Весело не становится. Пила на поминках, не помогает. Легче не стало. Шло как вода и обжигало.

Папа не поделит горе, говорит она. Он пьет и молчит.

Картинка из созависимых отношений, отсутствие контакта с отцом, который пьет, предпочитая анастезию и вещество дочери, отчуждение, невозможность разделить горе с близкими людьми. Тут еще через шаг бессилие должно быть. Я отстраняюсь немного, не хочу попадать в свое бессилие вылечить ее от созависимости.

Я спрашиваю, что, если она проявляет горе? Она отвечает, что папа этого не принимает. Что в семье всегда проявляли любовь действиями. Дал денег, купил, организовал похороны.

Я говорю ей, ты в горе одна? Да, отвечает она. Очень грустная картина, говорю я.

Я рядом, но больше смотрю, чем чувствую. Моя собственная картинка созависимых отношений еще свежая, я знаю эту свою историю, она у меня проработанная, и я могу не рыдать от безысходности рядом с клиенткой, но удерживаюсь поодаль. Это мои контрпереносные тенденции, меня может сильно потянуть спасать ее.

Она плачет.

- Хотелось такое сделать, - говорит. – Удавиться! Чтобы легче стало.

Одна бабушка говорит о смерти. Вторая тихо умирает. Мама заговорила о разводе. (Плачет сильно). Это крах всего (Плачет, задыхается).

Я одновременно пугаюсь и подхожу поближе.

Зову ее по имени, прошу вернуться в тело, почувствовать землю под ногами, стул под попой, руки, туловище, голову.  Она немного успокаивается, говорит, что тело немеет. Особенно левая рука. Я спрашиваю, что в руке. Она говорит, что-то зеленое, круглое, тяжелое. Говорит, все рушится, я в этом одна остаюсь. Не знаю, что делать одной. Каждый в своем. Каждый уходит по-своему. Запивает, уезжает, разводится.

Если все уходят, значит, и она тоже. Нужно прояснить, так ли это.

Спрашиваю, какой твой способ уходить?

Не знаю, говорит. Запить не получилось. Уехать не получилось. Пыталась попросить поддержки у этого человека. Он сказал, дура.

Поднимает глаза на меня, говорит, меня на тебе прорвало.

Я говорю ей, что могу быть рядом с ней в горе. Что сочувствую ей.

Всхлипывает, вздыхает. Говорит, накопилось.

На этом наша первая сессия заканчивается.

Проверяю свои ощущения, вполне жива, мне удалось не погрузиться в безысходность ситуаций клиентки, быть рядом с ней, слышать ее, видеть и сохранять себя. Самый интересный для меня момент был, когда речь зашла об энергичной, активной, борющейся и азартной ее части, я рада, что она есть и есть этот мой интерес. И есть догадка, что потребность клиентки - не умирать, а жить – энергично, активно и азартно.

День 2-й.

Итак, доброе утро, мы снова встречаемся на том же месте. Я располагаю свой стул, водичку в бутылке, сумку, завожу в телефоне будильник. Пришел супервизор, Б. Спросил меня, что я хочу от супервизии, я не знаю пока, не знаю…

Пришла Кристина.

Начнем? – говорю.

- Начнем. Я тебе благодарна за вчера, и мне волнительно сейчас. Волнуюсь из-за того, что рядом есть мужчина (Б.). Не понимаю, о чем говорить.

- О чем хочется? - спрашиваю.

- Были группы вчера. Они прошли мимо. Боюсь, что так будет проходить каждая утренняя терапия, а потом я буду выпадать на весь день.

Понимаю, - говорит, - что это моя ответственность, что я выпала.

На чем ты выпала и как, - спрашиваю.

(Плачет) - Тема ухода семьи, каждого из семьи.

Я как-то не очень сочувствую ее плачу, вроде как она об этом вчера уже плакала, опять…

Ее слова: уход… выпала… группы прошли мимо – или кто прошел мимо групп? «Боюсь выпадать на весь день», вероятно, означает «хочу», или как бы так снова выпасть, да в тему, которая с гарантиями, точно тяжелая и не на час работы. Чувствую, мне интереснее про Б., и она сказала, что волнуется от его присутствия. Понимаю также, что мне тоже волнительно присутствие Б., это первая моя работа под его очной супервизией. Кажется, я немного боюсь его оценки. Возвращаемся к этому волнению…

Спрашиваю, что с ней сейчас. Говорю, мы сегодня не одни, здесь Супервизор.

 Говорит, что обычно чувствует опасность со стороны мужчины. Но сейчас уже привыкла. И уже безопасно.

Только горло что-то болит.

Так-то, думаю я. Безопасно, значит. А мне не безопасно пока. Боль в горле – возможно, симптом психосоматического характера, надо прояснить, что за чувство там в горле так проявляется? Предполагаю, что она ретрофлексирует свой страх, что ее слова об опасности со стороны мужчин также косвенно указывают на это.

- Как болит, - спрашиваю.

- Комок в горле. Коричневый, шершавый, с орех.

- Какого пола? - Мужского.

О, - говорит. - Плакать папа не разрешал. Плакала на кладбище, скрывала слезы, а они подходили и спрашивали, у тебя насморк? Мне даже собаку оплакать не разрешили. У нас была среднеазеатская овчарка, моя, и я ее очень любила.

Дальше Кристина рассказывает о том, как семья не приняла ее горе за собакой и как ей купили щенка через две недели. Я слушала, сказала ей, что для меня горе по собаке это настоящее горе, что я здорово горевала, когда умер наш пес.

Сессия подходит к концу. Я понимаю, что как-то застыла. Застыла и не спросила ее, что она чувствовала к человеку, который запрещал ей горевать? Влипла я, слилась с клиенткой на теме опасности со стороны мужчин. И правда, как посметь говорить о злости к мужчине, под взглядом мужчины, которого боишься? Только замирать остается.

Я спрашиваю, как она. Она говорит, что успокоилась совсем. Под взглядом супервизора, воображаемым взглядом, критичным и, возможно, осуждающим.

Вот, что и требовалось доказать. Успокоилась, это же перестала что-либо чувствовать. На этом мы заканчиваем сессию. Я понимаю, что мне тяжело работать, прямо таки «не идет».  Разбираю этот вопрос с супервизором. Выходит на первый план мой страх его оценки моей работы, усиленный проекцией на Б. отцовской фигуры. Что не мудрено, моего папу так же зовут , возраст, фигура - похож. Реву от страха, осознаю, что этот заблокированный страх мешал мне с клиенткой.

Атомная война подавленной и неосознаваемой агрессии

День 3-й.

Начинаем. Спрашиваю ее, как ты сегодня?

Рассказывает, что вчера на одной из  дневных групп был запрос на сессию. Но сессия не получилась. Почему-то.

- Решила, что пойду на сессию к М. на тематической группе. Она единственная женщина. Мужчин опасаюсь - В., Б.

Чего Б. опасаешься, спрашиваю.

 – Он бывает резким.

- А ты?  - И я бываю резкой к мужчине, - отвечает. – Я просыпаюсь на конфликт в группе. Когда некоторые участники группы высказывали агрессию, и в ответ получали агрессию. Я получаю удовольствие, когда они так делают. Сама я не решаюсь высказать агрессию, боюсь, люди потом будут ко мне агрессивными.

- А ко мне?

Улыбается. Не особо! Доверяю тебе процентов на 35. Рада, что выбрала тебя терапевтом. Ты – сильная, агрессивная женщина, которая умеет себя отстоять. Терпеливая притом. Мне интересно соединение сильной внутренней стороны и слабой внешней. Ты умеешь защищать себя. Завидую тебе в этом.

Думаю, как она на мне разместила эту проекцию – сильной, агрессивной женщины, которая умеет себя отстоять. Мне приятно, так как я действительно чувствую себя такой и я понимаю, что проецировать на меня такие свои качества естественно. Но какой бы ни была я, она бы не рассмотрела это во мне, если бы такого не было в ней самой. Надо возвращать проекцию, поискать ее силу и ее агрессию.

- А как это у тебя, - спрашиваю.

- Убегать. Выпасть. Оправдаться. Паника, в которой я сдыхаю, и мне не хватает сил.

Однако, я знаю, что опыт агрессии может быть травматическим. В детстве мы чаще можем позволить себе повоевать, не задумываясь о том, какой будет отдача. В более взрослом возрасте мы учимся сдерживать свои злые, яростные порывы и, подавив злость, «сдыхаем». И тогда я спрашиваю:

- А как это было в детстве?

- О, в детстве я дралась с братом. Жестоко. (Улыбается) Но даже после драк мы не находили общий язык.

Здесь, как я понимаю, что речь идет о ярости. Ярость, будучи выраженной, производит такой «взрыв», после которого не остается ничего живого, и контакт становится невозможным. Как после атомной войны, когда мало что выживает. Я сама знаю эти свои опыты ярости, после которых чувствуешь опустошение, и наступает такая тишина, в которой нет сил. Тот вид агрессии, который называют аннигиляционной, разрушающей отношения. В крайнем своем по силе выражении ярость разрушает тех, на кого она направлена. Это драки, о которых говорит клиентка – после которых общего языка не найти. Но есть еще один значимый мужчина, в конфликтах с которым, возможно, был другой опыт. Продолжаю исследовать.

-А как было в конфликтах с папой?

- С папой конфликтов никогда не было, мы его боялись. А с мамой я конфликтовала. Заводилась с полукруга. А папа нас растаскивал по углам. А мама конфликт решала рукоприкладством.

Как в семье способы поведения повторяются из поколения в поколение! Теперь она пришла ко мне, и я спрашиваю себя, как у меня обстоит дело с рукоприкладством. Мой папа бил меня, когда я была маленькой девочкой, и я очень боялась его в детстве. Я не смела перечить отцу и не помню никаких детских чувств к нему, кроме страха. Впоследствии, уже на терапии я долго прорабатывала свои отношения с папой, постепенно наши с ним отношения наладились, я простила его и мы стали ближе.

Я рассказываю ей о том, как у меня было с папой. Спрашиваю, что она чувствует к папе.

Она говорит, мой папа очень властный.

Я понимаю, что она не идет пока в чувства, выбирает говорить о власти.

- А ты?

- Я люблю власть. И не люблю подчиняться. Не могу слушать чьи-то указания.

Теперь я конфликтую с папой каждый день. Раньше не брала у него деньги. Теперь научилась просить и беру.

Я сказала, что беру деньги у своего отца. Что это для меня поддержка, которую ему важно давать мне, а мне важно получать. Спросила, как для нее, это тоже поддержка, или как-то по-другому?

- Да, наверное, папа так поддерживает меня.

Наше время закончилось, и сессия закончилась на этом. Думаю, что такое во власти, наверное, возможность не чувствовать и строить отношения не на основании чувств, а по вектору власть-подчинение. Моя клиентка, отвечая на вопрос о чувствах к отцу,  что он властный, избегает каких-то своих переживаний. Пока пути к ним нет. Про поддержку она вяло соглашается. Предполагаю, что до теплых чувств к отцу ей нужно обнаружить и пережить другие чувства, возможно, злость, ненависть, обиду на отца.

День 4-й.

Сели. Спрашиваю, как дела?

-                    Напряженно. На какой-то стадии сбой. Не удается контролировать. Договоренности срываются. Злость. Если есть на кого. А если не на кого, злюсь на весь мир. Бессилие. Я не могу контролировать, не могу решить. Здесь нет времени что-то решать. Пускаю все на самотек. В результате есть невыполненные обязательства перед людьми, неловкость. Перед некоторыми – страх. Все это раздражает.

-                    Как тебе так жить? – спрашиваю.

-                    Плохо, но я так живу. Раньше у меня была вера, что все будет хорошо. Теперь я ее потеряла. Не верю, что будет хорошо. Плыву по течению. Ощущаю при этом безысходность. Нет будущего. Какая разница, как живешь, если все закончится на кладбище? Умрут бабушки. Умрут собаки. Родственники. Родители. (Плачет).

Я предлагаю назвать по очереди, кто умрет. Поддерживаю безысходность.

- Бабушка. Папа. Мама. Я.  (Плачет).

Предлагаю сказать: «я умру». Говорит. Успокаивается.

-                    Мне спокойно, я не боюсь. Я боюсь смерти папы. Были сны, что папа умирает, а я схожу с ума или кончаю с собой. Во время похорон было чувство, что мы хороним часть папы.

Кристина не боится собственной смерти, не возбуждает ее она. А вот папина, похоже, вызывает больше чувств.

Я спрашиваю, какую часть. Она:

- Не знаю. Он все время говорит: еще не умер, вот заработаю себе на памятник...

- Как ты на это реагируешь?

- Ощущение подготовки к похоронам папы. Не хочу его терять. Когда говорю теплые слова, он делает вид, что не слышит. Не смотрит в глаза. А я хочу, чтоб меня видели, слышали. Боюсь, что проявлением любви будет памятник. У папы проявлением любви к деду были сигареты и алкоголь. Он их привозил дедушке.

-         А дед был пьющий. Они с папой работали на одном заводе. Дед пил и позорил папу. Папа сделал так, что деда уволили. И с тех пор он сидел у окна дома.

Я спрашиваю, кто теперь сидит у окна дома?

- Теперь никто... (Рыдает)

Мама сказала, чтоб ее похороны были простыми. Она не верит в загробную жизнь и все после ее смерти не имеет значения. Она этими словами поломала мою веру в то, что потом еще можно что-то исправить, что внимание после смерти важно. Дед просил, чтобы приходили после похорон.

Я слышу интонацию. - Ты злилась? - спрашиваю.

- Да! Как можно пятилетнему ребенку говорить, приходи ко мне на могилу.

И вину чувствую. Что дедушке мало внимания уделяла.

Наблюдаю параллельно себя. Тема глубокая и важная, но есть ощущение, как же мне все это надоело слушать! Скука, верный спутник ретрофлексии, должно быть здесь что-то еще. И я спрашиваю:

- Кристина, как тебе в этом живется? Ты, молодая девушка, живешь….

- …В ожидании похорон, - говорит она.

- Чьих похорон ты ждешь? - спрашиваю.

- Своих. (Плачет).

- Давай представим твои похороны, - предлагаю.

- Я не хочу лежать в гробу! Я не хочу к этому готовиться! Я не хочу этого ждать!

- Чего?!

- Похорон, смерти.

Прошу ее сказать это мне.

- Маша, я не хочу похорон и смерти.

Предлагаю эксперимент. Обозначаю поле жизни и поле смерти на квадратах пола. Предлагаю попробовать ходить туда и туда, постоять там или там.

Она соглашается, делает. Говорит мне, что стоять там, где жизнь, слабеют ноги. А где смерть, четко и легко.

Говорит мне, что поняла, в чем четкость смерти – что там ничего нет, все закончилось.

Также поняла, в чем ее слабость жить – в том, что там борьба, переживание боли, редко радость, злость, слабость, беззащитность.

- Для того чтобы не переживать это, ты готова умирать?

– Нет, - говорит она.

На этом наша сессия заканчивается. Выяснив, что мысль о собственной смерти не приводит клиентку в ужас, увидев, что на этой мысли она успокаивается, я предположила, что все эти похоронные ожидания каким-то образом клиентке все-таки проще, ближе и выносимее, чем жить свою жизнь, и она использует их в качестве щита между собой и жизнью. Одновременно между мной и собой. Я не чувствовала в сессии своего интереса, мне было скучно и мне нужно было терпеть. Как выходить из смерти в жизнь? Я предложила представить ее похороны, чтобы усилить ее переживания. Клиентка поняла, как отдает приоритет вопросам смерти перед вопросами жизни и ушла, воодушевленная. Кажется, жить побежала.

Другие содержания: интерес к мужчинам, бегство от близости и что из этого выходит

Когда заканчивается горе, начинается жизнь. И как в ней будет, неизвестно. Никто не гарантировал, что легко и просто.

День 5-й.

- Привет, - говорю. Начнем?

- Начнем. Пыталась вчера поработать на группе с чувством вины перед дедушкой. Но поскольку тема группы была отношения между мужчиной и женщиной, то было не актуально. Я хочу избавиться от чувства вины.

Вот, к теме нашей предыдущей встречи. Я предполагаю, что снова тот же способ работает, как удрать от темы потрепетнее.

- А ты действительно виновата перед дедушкой? – спрашиваю. Сомневаюсь я, однако, но не вслух.

- Виновата, - говорит.

Предлагаю представить себе дедушку и повиниться перед ним.

… (Пауза) - Не получается.

Молчим.

Говорю ей, что рядом с ней сейчас во мне нет ни жизни, ни смерти. Спрашиваю, зачем ей чувство вины перед дедушкой.

- Я себя в чувстве вины топлю, чтобы не жить.

- А что бы ты делала без чувства вины? – спрашиваю.

- Если бы не было чувства вины, была бы другая боль.

- Какая боль?

- От неудовлетворенности жизнью.

- И что делать, если ты не удовлетворена жизнью?

- Пришлось бы активнее разгребать проблемы с работой. Опять вернуться в проживание расставания с любимым человеком.

- Ты понимаешь, зачем тебе чувство вины перед дедушкой?

- Да, я осознала, зачем мне чувство вины. Чтобы не решать проблемы.

Ух ты, как это оживляет! Кристина заметно ожила, активнее задвигалась, расправила плечи.

Наше время закончилось. Кристина прерывает контакт с помощью чувства вины, это она поняла. Но я думаю, она также готова прервать контакт с помощью названной ею «другой боли» - проблемы с работой, расставание с любимым человеком. Ее «персонэлити» наполнено представлениями о себе как о человеке, у которого есть множество проблем. И она предъявляет себя посредством этих проблем, держится за них,  хоронится за ними.  

Мне кажется, хорошим результатом нашей с ней работы может быть, ее дополнение своего «персонэлити» чем-то свеженьким. Расширить выбор, как предъявляться.

Мне очевидно, что Кристина пугает себя проблемами с работой, с личной жизнью. Как будто выбор ее невелик, боль или боль. Со своей тревогой она справляется с помощью боли, мазохистически. И, наверное, с помощью изоляции, когда она не откликается на групповую тему «мужчины и женщины», предпочитая думать о своей вине.

День шестой.

Сижу и жду Кристину. Опоздала на 12 минут!!! Прибежала довольная, живая.

-Это моя ответственность, - говорит.

А я водичку пила. Крышечку закрутила. В колечко от крышечки впилась при этих ее словах демонстративно и отгрызла зверски.

Она мне:

- Ты так отгрызла!

С восхищением.

Расположила стул, вынула что-то из сумочки, сказала «сейчас, еще 2 минуты» и убежала.

Возвращается. Спрашиваю:

- Где А.? Что ты с ней сделала?

- Встретила любимого человека и плавала с ним в море, - говорит. – Счастлива!

Я рада за нее, мне рядом с ней намного радостнее и интереснее, когда она такая энергичная, веселая.

- Хочу сегодня работать на тему «мужчина и женщина». Меня привлекают мужчины всегда одинаковым образом.

Сначала отвращение, я смотрю и думаю: никогда с таким не буду. Вот таким был первый один. Жестокий, холодный. Потом оказалось, у него были еще другие женщины. Когда он собирался идти к ним, как-то получалось, что я встречала его с этими женщинами. Он помог мне наладить отношения с отцом. Отец что-то почувствовал и начал обо мне заботиться. С этим мужчиной было много говна и первые длительные отношения. Он меня унижал.

Следующим был очень хороший человек. Инвалид на коляске. Спинальник. Мне было очень хорошо с ним, и тут появилась его жена. А после прошлого интенсива мы расстались. Благодаря мне его семья сохранилась. А он показал мне, что отношения могут быть другими.

Потом пришел третий. Его не ждали. Он стал заботиться обо мне. Дарить подарки. У нас были дружеские, свободные отношения. Два месяца с ним было легко и просто, а потом начались терки. Он стал допытываться: у нас больше, чем дружба?

Говорил мне: «Ты никакая, а я классный». Я отвечала ему: «Да, я никакая. Я дура. И что?» Для меня это была игра. Парировать было легко. «Овца!» - «Хорек!» Когда мы наезжали друг на друга, даже с матами, мы были счастливы.

Он стал ставить мне в противовес свою жену. Я его послала. Он вернулся. У него были проблемы, а мне было хорошо. И он сказал: мы расходимся.  Я ответила, хорошо. Месяц мы не общались. Потом я позвонила и мы снова стали общаться. Он ревновал меня. Перетрахал всех моих подруг. Мы и теперь общаемся.

Я спрашиваю, из чего теперь состоит общение?

- Я звоню. Я пишу. Я говорю,– отвечает.

- Что он тебе дает?

- Плохую информацию, которая злит, обижает, оскорбляет, унижает.

Предлагаю сказать: «Я нуждаюсь….(самой продолжить)»

- В борьбе. За ум, за силу. За власть! – говорит она.

Это конец сессии.

Паталогически недолюбленные дети готовы терпеть унижения, лишь бы их любили. Подчиненные реакции.

Кристина происходит из семьи, где имеет место и химическая зависимость (алкоголизм отца и деда), и жестокое обращение (битье матери), и запрет на естественное проявление чувств (запрет на слезы, на проявление горя в связи со смертью собаки и пр.).  Она сильно травмирована. Все это сформировало такие личностные качества, как нечувствительность к боли, привычку все контролировать,  присущие созависимым. Чувства слитны, неразличимы, вопросы контроля и власти актуальнее любви, самооценка низкая, «плавающая». Из-за низкой самооценки Кристина в отношениях ждет оскорблений, унижений, обид. У нее высокая толерантность к боли, нечувствительность к оскорблениям. Закончив одни деструктивные отношения, Кристина снова попадает в деструктивные отношения с мужчиной. Привлекательность мужчины начинается с отвращения к нему. А ведь отвращение – это «моторчик» отвержения! Здесь имеет место перверсия, извращение исходного посыла отвергнуть и, вместо отвержения – приближение.  Борьба за власть, о которой говорит клиентка – это единственный выход, который она пока видит. От подчиненных реакций к доминирующим, от мазохизма к садизму. Патологический путь саморазрушения.

День седьмой.

Пришла обеспокоенная. Стала рассказывать, что вчера гуляла с «ним». Я спросила ее, кто он.

- Он один из участников интенсива.

Я спросила, почему она скрывает от меня имя того парня. Она сказала мне, что ей всегда небезопасно разговаривать на такие темы, о мужчинах.

Уточняю, чем небезопасно именно со мной.

- Для меня небезопасно, - говорит, - если ты будешь знать человека, который мне дорог.

- Чем? – спрашиваю.

- Ты станешь ближе.

А поскольку близость – избегаемое переживание, то и нет, не будем приближаться.

Я говорю: ну ладно.

Она: «И есть еще один страх. Я рассказываю о своих мужчинах только тем женщинам, которые беременны или замужем».

- Я не замужем и не беременна, – говорю.

- Понимаешь, если я скажу женщине, что мне кто-то нравится, он ей этим может стать интереснее.

- А если я скажу тебе, что мне нравится кто-то из мужчин?

- Я захочу поконкурировать с тобой и заинтересуюсь им. И окажется, что я лучше тебя. А ты захочешь его забрать и утвердиться за счет меня.

Выясняется, что забрать мужчину – это утвердиться за счет другой женщины. Конкуренция в понимании моей клиентки, это утверждение себя за счет другого. Другому в этой ситуации несдобровать, и конкуренция тогда получится очень опасная, граничащая с уничтожением.

Спрашиваю, есть ли у нее еще способы утверждаться. Говорит, за счет заботы, юмора.

- А как утверждаются женщины в твоей семье, мама, бабушка?

- С помощью внимания и заботы они конкурируют за мужчин. Мама конкурирует за папу с бабушкой. А его я прячу от тебя, потому что думаю, что проиграю конкуренцию с тобой.

- В чем ты мне собралась проиграть?

- В самостоятельности. Внутренней силе. Уверенности в себе. Это умение говорить, предъявлять себя при его друзьях.

Дальше она объявляет мне, что ей уже не интересно конкурировать со мной, т.к. он вчера ее послал. На самом деле, до конкуренции мы даже не доходим. Кристина избегает конкуренции. Там есть какие-то невыносимые ей переживания. С ее способами конкурировать мне страшно. Но страх пока не звучит.

- Тогда ты можешь сказать мне, кто он?

- Нет. Для меня предъявление этого человека, это предъявление своей слабости, глупости, дурости.

- В чем ты окажешься слаба?

- Я не считаю его достойным мужчиной. Мне стыдно предъявлять его.

- Чего ты стыдишься?

- Его наглости, хамства, агрессии. Безразличия к чувствам. Неадекватности. Детскости. Глупости. Безответственности.

Проекции, думаю я.

- Как это связано с тобой? – спрашиваю.

- Я становлюсь глупее, дурнее, что нашла такого.

Предлагаю предъявить эти качества. Показать мне, какая она, когда глупая, дурная.

Она не хочет. Говорит мне:

- Ты правильная, положительная, понимающая, утвердившаяся женщина. Мне понравилось, как ты стала грызть крышку от бутылки. Ты показала мне свою агрессию.

- А я люблю в шутливой форме сделать что-то агрессивное, только делаю это, когда есть пространство, когда мы уже ближе. Я раскрываюсь тогда.  

- Если быть честной до конца, ты мне интересна своей хитростью и провокациями.

Сейчас устроим. Я говорю:

 - Хорошо. У нас осталось три минуты. Так и будем делать вид, что мы не знаем, кто этот парень?

- Пожалуйста, не надо произносить это имя вслух.

Я: Чтобы не испытывать что?

- Возбуждение. Тревогу. Может быть, стыд.

Возбуждение в ответ на мою провокацию. А что со мной? Я тоже чувствую возбуждение.  У меня много интереса к ней, мне также интересно, кто этот парень, но скорее, чтобы больше узнать ее, кого она выбрала, мне кажется, я знаю, кто он и как его зовут и мне хочется назвать его имя вслух. Она сказала, что видит меня хитрой и провоцирующей и мне весело, я знаю эти свои качества и считаю их полезными. Но она же не попросила провоцировать, скорее, спровоцировала мою провокацию. Такой непрямой способ взаимодействовать. Прямой конкуренции тоже нет. Я немного приоткрылась, вначале, когда в игривой форме показала ей свою злость на ее опоздание. Затем я призналась, что люблю шутя показывать агрессивные действия, то есть дала такое разрешение в наших отношениях на агрессивные действия в шутливой форме. И, наконец, позволила себе некоторую провокацию, и это привело нас к возбуждению, тревоге, и, может быть, стыду.

День восьмой.

Сегодня Кристина принесла мне тему страха. Рассказала, что ей часто снятся сны, будто кто-то вламывается в дом, что она боится оставаться одна, одна дома, хотя живет одна, что боится добираться домой из отцовского дома, что проверяет по ночам замки.

Следовало ожидать, что эта тема актуализируется. Поскольку чувство страха связано с риском – нарушения границ, или риском с помощью возбуждения попасть на границу-контакт. Стать еще немного ближе со мной. Прошлая сессия окончилась возбуждением, с тревогой и стыдом. Эти слова были едва произнесены, как появился страх. Наличие страха напоминает мне о защите, не всегда, но здесь – похоже. И тему-то заявила, не просто страшок какой-то небольшой ощутила, а настоящий Страх принесла: и сны, и фантазии,  «кто-то вломится, вторгнется». Похоже на проективный механизм, как у Ф. Перлза, "Эго, голод и агрессия": "Проекция (например, агрессии) вычитает некоторое количество агрессии из личности, но прибавляет то же самое количество к окружающей среде. Избегая осознания своей агрессивности, вы вносите в свою жизнь страх".

Я спросила ее, почему она принесла эту тему сюда, мне. Она ответила, что доверяет мне. Больше, чем тематическим тренерам. Просила поработать со страхом.

Предполагая, что моя клиентка избегает своей агрессивности с помощью страха, нужно придумать какой-то эксперимент, направленный на возвращение проекций.

Я предложила ей представить себе страх в виде кого-то и стать им. Напугать, например, меня.

Она придумала черного человека «тень». Человек получился очень страшным, здесь энергия немного подросла. Она с увлечением рассказывала, какой он.

А на этапе присвоения, моего предложения  попробовать стать им, энергия ее упала. Неохотно она представила себя им… Стала пугать меня.

Не получается. Скорее сама была напугана. Сильно боялась. Вжималась в кресло.  Не очень могла меня напугать.

Я спросила, зачем я ей здесь нужна. Она попросила обнять меня. Я обняла ее.

Тогда она расплакалась. Долго плакала, вздыхала. Сказала, что ей стало легче. А тут и конец сессии подошел.

Взрослая, она могла бы стать своим страхом и попугать меня. Ребенок в ней просто боится этого огромного. Нуждается в утешении.

День девятый.

Кристина пришла радостная и довольная. Сказала мне, что никогда еще у нее не было такой насыщенной работы. Что работа со мной – главная ее работа здесь, на интенсиве.

Мне приятно это слышать.  Говорю ей об этом и спрашиваю, что сегодня.

- П. сказал мне, что рядом с тобой можно только умирать. И что он хочет жить. А в прошлом году Б. сказал, что рядом со мной можно испытывать только жалость. Жаль, что нельзя после группы провести сепаратные переговоры.

- Давай сделаем, - предлагаю.

- Обидно, когда мужчины так делают. Обижают меня и убегают. Это не профессионально со стороны терапевта делать клиента идиотом. Я работала, как могла. Ненавижу, когда мужчины рассказывают мне какую-то гадость, а потом уходят и оставляют меня в говне. Считаю, что это несправедливо!

- (Я) Стань на его место и ответь Кристине.

- (Становится) Ты права. Я неправ. Наверное, это моя проблема. Наверное, я именно так и живу, что меня эта тема привлекает. Я не настолько профессионален, как З. или Б. Я разрываюсь между психологией и бизнесом, поэтому не преуспел ни там, ни там. Если бы я был крут, я был бы тематическим тренером, а не линейным. Я учусь, поэтому, бывает, ошибаюсь. Я человек, поэтому я ошибаюсь. Я бываю резким. Я стараюсь быть загадочным и привлекательным мужчиной, поэтому со всеми женщинами заигрываю. Да, ты права. Я действительно похож на маленького рыжего хорька. Спасибо, что нашла время выслушать!

(Заметно оживляется, веселится) Предлагаю вернуться на место и говорить от себя.

- В.! Мне очень приятно, что вы нашли в себе мужество признать свои слабости. Вы действительно не З. и не Б. Я думаю, ты будешь развиваться в этой сфере и тогда мне с тобой станет безопаснее. Соревнования в язвительности приятны, но я слабее и нежнее, поэтому мне колкости труднее принять.

(становится серьезной, занимает место В.).

- Я тебя слышу. Постараюсь быть аккуратнее, нежнее.

(возвращается на свое место)

- Спасибо.

Еще пару минут она молчит, о чем-то думает.

И я спрашиваю ее, кто на самом деле нашел в себе мужество признать свои слабости. Кто – слабее и нежнее?

И она отвечает мне, улыбаясь:

- Я. Это я слабая и нежная, и я имею мужество это признать. Это слабость, но это так.

Потом говорит мне:

- А теперь я скажу тебе. В прошлом году, когда вы с Р. заканчивали группу, вы подарили мне жабку. Я очень на вас обиделась тогда. Жабку! Кому лебедя, рыцаря… А мне жабку! Обижаюсь на тебя за это.

- А. Ну прости меня. Я не хотела тебя обидеть. Это был символ. Эта моя работа с тобой… она была совсем другая, чем на группе. Здесь мне удалось познакомиться с тобой. Для меня это важно. Я увидела тебя. Новую, разную, горюющую, злую, растерянную, заинтересованную, потом радостную. Наконец, то есть ближе к концу…

- Спасибо тебе, - говорит мне Кристина, - Мне было хорошо с тобой работать. Общаться.

- Спасибо и тебе, - говорю я.

Прощальные объятия…

Прежде всего,эта работа принесла мне удовлетворение и интерес (и сама работа с клиенткой, и последующая работа с анализом сессий). Я смогла заметить и исследовать разные аспекты личности клиентки, ее характерные созависимые особенности, свои переживания в работе, и «обнаружить» различные способы прерывания контакта, вину, стыд, страх.

 Я почувствовала ценность и эффективность неторопливого стиля, моей фасилитирующей роли, исследующей позиции, рост моего умения строить терапевтические отношения с ясными границами, осознавать, что происходит сейчас со мной и что я, соответственно, делаю. Это позволяло мне с интересом продвигаться в исследовании переживаний клиентки и их источников, сохраняя при этом возможность быть достаточно свободной и активной.

Клиентка принесла на терапию тему смерти, скорби, за которой развернулось много различных интересных феноменов, сложившихся в итоге в картину. Изначальный запрос на проживание горя по умершему дедушке скрывал под собой целую жизнь, проживать которую клиентке тяжелее, чем горевать. И думать о смерти, и бояться ее – легче, чем вступать в отношения с живыми людьми, строить их. Ведь ее выбор людей по принципу «кто отвратительнее», и способы строить отношения, недостаток самоуважения и, как результат - допустимое перемешано с недопустимым, все это приносит свои плоды – трудные, невыносимые отношения. Тогда выходит выбор из двух зол. Замкнутый круг, тоже характерный для созависимых феномен.

Построение деструктивных отношений, с одновременным ощущением своего бессилия изменить что-либо в таких отношениях, и болезненность их утраты – еще одно явление, характерное для созависимых и наблюдаемое мной в процессе работы.  

Причиной любого невротического механизма является неспособность индивидуума принять ответственность за свое "Я".

Кристина не может различать свои чувства, убеждения и чуждые идеи, особенно семейные, которые были усвоены ею, но не ассимилированы и не сделаны своими собственными.  Она находится в слиянии с фигурой дедушки, по отношению к дедушке у нее стойкое чувство вины, которое не проходит проверку на реальность, повиниться не выходит. С утратой у нее странные отношения, она застывает в горе. Думаю, у нее маловато поддержки, в том числе и самоподдержки для полноценного проживания утраты. Нет опыта поддержки в горестных детских переживаниях, отец предпочитает горе анастезировать алкоголем, не у кого пореветь на плече, а в ее одиноком, пустом доме живет страх вторжения.

Проецируя, Кристина переносит свои агрессивные импульсы на других. Ей кажется, что это я сильная, агрессивная, провоцирующая женщина. Потребность ее в том, чтобы агрессию выражать, но к некоторому ее дефлексированному выражению мы подходим только к концу работы.

Собственная агрессия у нее в основном аннигиляционная, разрушительная. Кристина ретрофлексирует злость, сжимая зубы, и таким образом чаще переживает бессилие, чем ощущает свои агрессивные импульсы, и отторгает важные аспекты своего "Я", свои сильные стороны.

Находясь в патологическом слиянии с близкими, Кристина не может развести свое "я" и "мы", то есть дифференцировать себя от других. Она находится в слиянии со своим страхом, и в основном не ощущает его, пока страх не прорывается в кошмарных снах, или мыслях о смерти близких.

Гештальтподход в терапии помогает преодолеть невротические механизмы с помощью изменения средств коммуникации и структуры языка.

В ходе терапии я поощряла непосредственное обращение к другому человеку в первом лице, а не разговор о нем в третьем лице. Я помогала клиентке ощутить то, как она использует слова, просила разъяснять их значение.

В работе с клиенткой, которой посвящено настоящее исследование, остаётся для меня ещё много «тёмных пятен».  Одно из таких пятен – это вопрос контроля, который является одним из ключевых для созависимой личности. Они могут стать основой для моей супервизии, в которых более подробно можно будет исследовать и фокус на клиентке, и альтернативные возможности работы с ней, и мои контрпереносные процессы, и многое другое. Ибо неисчерпаемость человека – одна из увлекательных и интригующих моё воображение особенностей нашей профессии.

Важным для меня было очередное осознание моей склонности сдерживать свои негативные чувства в различных контактах, и связь этого повторяющегося паттерна с моей собственной детской травматизацией, моими детскими страхами, превратившимися во взрослое «бесстрашие», граничащее с бесчувственностью. И тогда возникают моменты, где я, как терапевт, теряю чувствительность. Очевидны риски, на которые этот паттерн может влиять в терапевтических отношениях: избегание фрустрирующих  интервенций лишит терапевтическую работу одной из её «терапевтических ног» - фрустрации – в балансе фрустрации и поддержки.

Для меня очень отчетливой стала связь между детской травмой, изоляцией человека, взрослеющего в мало эмпатичном, весьма воинственном окружении, в отсутствии достаточного уважения к себе, с пьющим отцом и бьющей матерью, - и в результате - способностью «воевать» со всем миром, жить в страхе, в ужасе от собственных жутких проекций, и вероятностью выбора партнеров по принципу «кто больше отвращения и стыда у меня вызывает» и связанных с этим ограничений!

А поскольку тяжесть такой симптоматики остается практически всегда высокой, и иллюзорные надежды «вылечить ее однажды», связанные с «всемогущим контролем», разрушаются при каждом появлении такого клиента, сейчас мне понятно мое нежелание, мой протест снова и снова вместе с клиенткой погружаться в глубину ее страданий и чувства безысходности…  И все-таки я буду продолжать работу с такими клиентами, потому что я способна облегчать их страдания, и помощь таким людям – моя личностная и профессиональная ценность. Это - одна из «нормальных» трудностей терапевтической работы, цена нашего «терапевтического хлеба».