Великан и Герой. Обреченный

Вадим сидел на простом офисном стуле, обтянутом дермантином, и чувствовал, как проваливается в мягкую пустоту, несмотря на аскетичную жесткость сиденья.

Врач с седыми усами и короткой серой щетиной смотрел на него поверх очков. Очков с очень толстыми линзами. Близорукость – отличное средство от укоризненных взглядов приговоренных больных…

– Вы поймите, так бывает. Мы не всегда можем вмешаться в процесс. Если удается замедлить развитие заболевания, мы уже считаем, что это очень хороший результат. Но в некоторых случаях даже это нам неподвластно. – Вздох. – Вы только не отчаивайтесь. И без меня наверняка слышали и читали о неожиданных благоприятных поворотах.

Вадим молчал.

Доктору, видимо, становилось все больше и больше не по себе.

– Вам, конечно, могут предложить разное. Например, взять побольше денег и поехать в Израиль, в Германию. Но вы подумайте хорошенько. Чаще всего болезнь… э-э… настаивает на своем не потому, что «у нас тут не умеют ее лечить», а по другим причинам. И такими суммами можно распорядиться иначе. Более разумно.

Угу. Оставить семье. Но семьи у меня нет. Отдать на благотворительность? Терпеть не могу всю эту сиротско-детдомную тему. Вложиться в строительство храма, может быть? Пусть поминают имя мое…

Поминают, в общем, не так, как обычно.

– Прогноз какой?

Доктор с неудовольствием выдохнул через нос. Получилось почти фырканье.

– От четырех до шести месяцев.

Слова как-то не помещались в голову. Теснились, толкались где-то на входе в сознание, но не проникали в него. Надо будет это обдумать.

– И вы ничего не можете с этим сделать?

– Вадим Сергеич, – доктор развел руками, – я не Господь Бог и даже не Парацельс. Мне очень жаль.

Он опустил глаза и стал перекладывать какие-то бумаги на столе.

Ему давно не жаль. Он говорит такие вещи по многу раз на дню. В таких условиях невозможно искренне сопереживать, искренне чувствовать боль и отчаяние вместе с человеком, который должен, обречен уйти, и скоро, но не хочет этого, а хочет со всем отчаянием рвущегося из груди сердца – жить!

Вадим усмехнулся. Кому, как не ему, доподлинно знать?

Не то чтобы он никогда не думал, что окажется «по другую сторону ствола». Просто не думал, что это будет так.

– До свидания.

Доктор еще что-то говорил ему вслед, но Вадим его не слышал. Между ушей у него прочно установилась ватная тишина, в которой тлела углем единственная яркая точка: это не будет быстро и смело, будет долго и больно. Наверное, заслужил.

Он не поступил в Архитектурный – блата у матери с отцом не было, денег тоже, и в принципе, это был вполне предсказуемый итог. Странно, но в кошмарах ему чаще всего виделся именно тот день, когда он с тяжелой тошнотой у горла водил пальцем по спискам зачисленных и не находил там себя. Кто-то толкал его, кто-то – рядом – визжал от радости, девчонки плакали (некоторые даже от счастья). В груди у Вадима боролись робкая надежда, отчаяние и дубовое такое неверие. Не может быть. Не может. Почему именно он? Почему именно его надеждам и мечтам не суждено сбыться?

Но реальность – некогда реальность жизни, а в последнее время реальность сна – наползала на него неумолимо: да, тот, кто остался за бортом, – это ты. Ты. Точка.

На самом деле Вадим не был уверен, что ему так уж сильно хотелось стать архитектором. Ну, теперь, по крайней мере. Юношеские мечты вспоминались, как приятный, но смутный сон, а желания давно уже исчерпывались очень простыми категориями: повкуснее поесть, погорше выпить, послаще потрахаться.

Нет, он не был слабохарактерным неудачником. Наоборот – считал себя счастливчиком, «везунчиком» и баловнем судьбы. За всю жизнь он не был ранен ни разу – ну, царапины и синяки не в счет. А жизнь у него была… ого-го, в общем.

Не поступил в институт – пошел в армию. Поначалу все было ничего, а потом нарвала Первая чеченская, и Вадима не миновала чаша сия. Телесно он так и не пострадал, но сколько раз молча (а иногда и нет) выл от боли: «Почему его, а не меня?!» – не сосчитать.

Демобилизовался, вернулся домой выгоревшим, как забытая в пепельнице спичка. Полгода пил – днями, а по ночам работал грузчиком. Потом нарисовался один товарищ из тех, с кем воевали, и предложил работку повеселей – и нервишки пощекотать, мол, можно и денег – уйма. Работа была грязная, но Вадим уверял себя, что не грязней того, что он видел в проклятой Чечне.

А специалист из него вышел отменный. На третьем году стажа сменил шефа, на седьмом – ушел в вольное плаванье.

Звездочек по числу убитых он себе нигде не рисовал и даже специально старался не запоминать, но каждый раз внутри где-то щелкал невидимый счетчик, и какая-то его часть втихомолку считала, что то, что с ним происходит сейчас и будет происходить в последующие недели – справедливая плата за те цифры, что маячили время от времени перед его внутренним взором.

Желудок привычно ныл, и Вадим зашел в Макдональдс, чтобы покормить своего палача – еда ненадолго успокаивала боль. Да, он мог обедать в приличных ресторанах, но где-то в подсознании с юности отпечаталось: Макдональдс – это классно, это праздник… И он ходил время от времени в эти осточертевшие шумные забегаловки с резиновыми бургерами и картошкой фри.

«И буду ходить, пока смогу… ходить», – подумал про себя Вадим, вытаскивая из кармана затенькавший телефон.

– Алё?

– Вадь, здорово. Как жизнь?

– Нормуль, – с азартом, которого собеседник явно не понял, отозвался Вадим. – А ты как?

– Хорошо, а буду еще лучше. Сегодня дело намечается ничего себе такое. Подъезжай к Лысому через часок, обсудим.

– Приеду.

Дело было, по большому счету, обычное, и даже нудное, и если б не убивающая скука и некие теплые дружеские чувства к Витале, своему младшему соратнику и можно сказать, ученику, Вадим бы в жизни на него не подписался. Но Виталя просил, потому как боялся (и правильно делал) охраны господина Капустина. Господин Капустин, даром, что такой известный и богатый человек, задолжал другому богатому, хоть и менее известному человеку, изрядную сумму в евриках. И этот не очень известный, хоть и очень богатый господин очень хотел получить свои денежки «взад», как выражался Виталя. О содействии в чем Виталю и попросил…

В общем, в половине первого ночи на расстоянии двадцати метров от загородного дома господина Капустина остановились три автомобиля с запачканными грязью номерами.

В 00-44 (опять эти проклятые четверки!) господин Капустин остался наедине с пятью лицами русской национальности, крайне агрессивно к нему настроенными.

– Ну что, дорогой, долг, как известно, платежом красен… – ласково начал Виталя, поливая примотанного к стулу Капустина водичкой из графина. А может, и не водичкой.

Вадим сидел на диванчике у входа в роскошную гостиную, ставшую основной сценой в этом действе, и скучал. Схватка с охранниками пришлась ему по вкусу, но теперь делать было решительно нечего. Все, что будет дальше, Виталя любил делать сам, и это, по правде сказать, всегда отталкивало Вадима. Вроде как есть у тебя друг, хороший такой парень, и посидеть с ним можно душевно, и поговорить, и выпить, но ты знаешь, что он время от времени угощается падалью – ничего не может с собой поделать…

– Папа…

Сдавленный голос за плечом прозвучал для Вадима громче, чем из рупора. Он вскочил в мгновение ока.

Все, кто был в комнате вместе с ним, застыли, как вкопанные.

На пороге стояла девочка лет шести. Ночная рубашка до колен, медвежонок в руках, растрепанная косичка.

– Пап, это кто? Ой, тебя кровь?

– Солнышко мое, не пугайся, мы тут с дядями играем… Это такая игра у нас, все хорошо…

Вадим стоял почти у самого выхода, и потому – сам того не хотел – перехватил исполненный какого-то нечеловеческого отчаяния и любви взгляд Капустина, адресованный дочке. Посмотрел в лицо Витале, который вдруг сделался довольным. Повеяло той самой падалью, которую любит твой славный приятель…

– Иди сюда, детка…

– Нет! Ради всего святого, пожалуйста, не трогайте дочь, я все отдам, что хотите, пожалуйста! – взвыл Капустин.

– Не бойся, мы тебя не обидим, – елейным голосом продолжил Виталька. – Иди, поиграем вместе…

Нет.

Нет! ...!!!

Вадиму впервые за столько лет стало по-настоящему страшно, но только на полсекунды. Что-то дрогнуло и перевернулось внутри.

Не дам. Этого – не допущу. Как хотите, ребята.

Сильно свело скулы, и все тело налилось твердостью – такими сильными его мышцы не были уже много, много месяцев.

Я никогда не сделаю такого. И вам не дам. Лучше сдохнуть прямо сейчас, чем…

– Вадя, помоги ребенку, – со значением попросил Виталя.

Шаг, еще один. Вадим положил левую руку на плечо девочки.

– Суки! Маша, беги! – заорал Капустин и рывком опрокинул стул, на котором безнадежно сидел.

Опрокинул, надо сказать, удачно: почти на Виталю. Тот отскочил и, наверное, инстинктивно выстрелил. Вадим не видел, куда попала пуля, да и некогда было смотреть…

Он одним движением прижал к себе девчонку, развернулся, закрывая ее от пуль собой, рухнул на колено и выстрелил – три раза подряд.

Четвертый его подельник, молодой пацан с бычьей шеей, чьего имени Вадим так и не запомнил, глядел на него выпученными от ужаса глазами, и губы его по-детски дрожали.

– Ты чего, Вадюх… ты ж…

– Мордой в пол.

– Я…

– Живо. Я не буду считать до трех.

Пацан повиновался. Проще было его убить, наверное. Но Вадим знал что-то про него… Наверное, что он, вот именно он из всех четверых, не тронул бы девку и его самого. Значит, будет жить. А дальше пусть доблестная полиция разбирается.

– Ну-ка, иди к папе. – Он подтолкнул онемевшую девочку к Капустину. – Папе надо помочь, а я тут с дядей поговорю.

«Поговорить» заключалось в том, чтобы связать по рукам и ногам.

– Ну, скажи, что я сука и тварь, – предложил Вадим, заглядывая в глаза своему пленнику.

Тот потряс головой.

– Мог бы и сказать. – Вадим вырубил его мастерским ударом кулака по затылку и заклеил скотчем рот – на всякий случай.

Силы кончились. Ужасно хотелось прилечь и отдохнуть.

Он, стараясь не шататься, подошел к Капустину и в несколько ударов ножа освободил.

Девочка плакала, Капустин прижимал ее к себе и во все глаза смотрел на Вадима.

– Ты особо не рассчитывай, что вы тут в безопасности после такого. В доме есть кто еще?

– Н-нет…

– Жена твоя где?

– Уехала…

– Деньги, паспорта, одежду ребенку. Идете со мной.

Вадим заметил взгляд, который Капустин бросил на пистолет Витали, лежавший рядом с самим Виталей, и только усмехнулся. Капустин все понял правильно.

У аэропорта он даже попытался его поблагодарить. Вадим грубо рявкнул, чтобы они выметались из машины.

У него теперь есть дела поважнее.

Малоизвестный богатый господин, заказавший Капустина вместе с денежками, вряд ли обрадуется, узнав, чем обернулось дело. Но это ладно. По большому счету, плюс-минус четыре месяца… Может, это у него такой извращенный способ самоубийства? Вадим посмеялся. Занятно. Изобретательно, можно сказать!

Потом вспомнил растрепанную косу девчушки, и на душе потеплело. Пусть так. Все в любом случае правильно.

Две девушки на обочине голосовали.

– Извините, дамы, на сегодня лимит исчерпан…

Одна из них отчаянно замахала руками. Рукой. А что за палка с тряпкой в другой?

Вадим нехотя притормозил.

– Черт с тобой, чучело, чего случилось?

– Привет, – бодренько сказала девчонка потолще. – А мы за тобой.

– Как хорошо, что мы тебя нашли, – широко и искренне улыбнулась та, что была с палкой, засовывая эту самую палку в машину. – Вадим, ты знаешь, мы за тобой уже два дня гоняемся…

Данный текст является частью коммерческого издания и охраняется законом об авторском праве. Любое использование статьи или ее фрагмента возможно только с письменного разрешения правообладателя с обязательным указанием первоисточника и Ф.И.О. авторов