Федор Карамазов как символ новой эпохи

(из цикла «Курехинские чтения»)

«У меня такое ощущение, что сейчас происходит битва богов. Не соревнование идеологий, не борьба идеологий, а именно битва богов! Такое ощущение, что должна появиться какая-то другая цивилизация, на принципиально других основах, нежели та, что существовала все последнее время. Столпы нашей цивилизации, Шекспир, Данте, Гомер, уйдут как точки отсчета. Приходит другая цивилизация, которая назовёт другие имена и будет базироваться на них. Люди раньше эти имена называли антикультурой».

Сергей Курехин (Из интервью журналу «Медведь» 1995)

Вступая в новую историческую эпоху, которая, на мой взгляд, уже проступает, уже веет на нас свежим ветром – Зефиром, который, как мы помним, состоит на службе у славного бога Эроса, это ведь он – Зефир подхватил бросившуюся от отчаяния в пропасть Психею и перенес ее во дворец Эроса, а что такое Психея? – Душа, именно! и мы видим, как Душа человечества уже стоит над бездной, а стало быть, догадываемся, что Зефир уже близок, и не просто догадываемся – он веет на нас свежим дуновением своим освежая зловоние разлагающегося общества потребления, общества фальши и лжи, всеобщего очковтирательства и… чу! остается лишь позволить Душе «решиться упасть» - как весьма метко охарактеризовал поступок своего героя – самоубийцы Фридриха Клейна классик мировой литературы 20 века Герман Гессе («Клейн и Вагнер»), как подхваченные Зефиром (как тут не вспомнить куплет, крутившийся в голове гиганта мысли Кисы Воробьянинова «Ночной эфир струит Зефир» - и это, как мы увидим далее – очень символично, ибо Киса – «тоже наш человек» - как говаривал небезизвестный отечественному кинозрителю Буба Касторский, который, впрочем, тоже «наш человек») мы окажемся, как когда-то мечтали чеховские герои в жизни новой, чистой, где мы будем есть простой хлеб и носить простую одежду, в этом прообразе прекрасного дворца крылатого Эроса, который примется с удвоенным рвением оплодотворять наши души вдохновением, дабы мы увидели небо в алмазах еще в этой земной юдоли, ведь небо в алмазах – это отнюдь не метафора, - мое воображение, уже прозревающее новую эру, видит сокрушительные взрывы алмазных месторождений и не только, в небо полетят, скинутые уверенной рукой нового человека бранзулетки и брильянтики с шей, плеч, запястий, пальцев и прочих частей тела пресыщенных снобов и их фавориток и мы, надеюсь, сможем воочию наблюдать этот фейерверк и при этом спокойненько себе коньячком пользоваться – вот тут-то впервые и возникает образ вечно живого и вечно покойного Федора Палыча Карамазова, ибо как не вспомнить его «а я еще одну рюмочку, да еще, да на том и покончу», - естественно, как человек Нового времени, он, не понятый тогда даже самим Достоевским, но лишь прописанный им, - не ограничился этим посулом и выпил рюмок пять или шесть – этот замечательный пассаж нашего героя еще ждет своего исследователя, я же позволю себе в этом месте завершить вступление и перейти, собственно, к основной теме.

Итак, перед нами встает задача архисложная, но и архиважная – разглядеть в образе Федора Палыча Карамазова, которого Федор Михайлович Достоевский нарисовал чуть ли не как уродца на посмешище публике, - символ Нового человека и не менее!

1.

Начнем с того замечательного факта, что наш герой обитал в самой глубинке земли Русской, в небольшом городке, причем даже не в каком-нибудь Моршанске или Удоеве, а в Скотопригоньевске! Самое местечко это намекает нам на то, что мы имеем дело с истинно русским человеком. Скажу даже смелее, с русским – азиатом. Азиатом в лучшем из возможных смыслов этого слова. Азиат - это слово отсылает нас ко множеству смысловых коннотаций, среди которых – свободолюбие, жизнелюбие, простор, вседозволенность, та самая вседозволенность, которая проистекает не из консервативной морали, а из глубинных недр человеческой души. Русский азиат, по меткому выражению уже упоминавшегося выше Германа Гессе не сводим ни к истерику, ни к пьянице или преступнику, ни к поэту или святому; в нем все это помещается вместе, в совокупности всех этих свойств. Русский азиат - это одновременно и убийца, и судия, буян и нежнейшая душа, законченный эгоист и герой совершеннейшего самопожертвования. К нему не применима европейская, то есть твердая морально-этическая, догматическая, точка зрения. В этом человеке внешнее и внутреннее, добро и зло, бог и дьявол неразрывно слиты. Русский азиат Карамазов, это - новый идеал, угрожающий самому существованию прогнившего насквозь европейского духа, представляется совершенно аморальным образом мышления и чувствования, способностью прозревать божественное, необходимое, судьбинное и в зле, и в безобразии, способностью чтить и благословлять их.

Федор Карамазов одновременно опасен, трогателен, безответственен, мягок, мечтателен, свиреп и глубоко ребячлив…

Конечно, с консервативно-буржуазных позиций Федор Карамазов – герой отрицательный, но мы же понимаем, что сами основы консервативно-буржуазного мышления как раз и являются источником разложения и смрада в наше время, стало быть, отрицание отрицания дает в высшей степени положительную окраску русскому азиату Федору Карамазову. Этот восстающий из коллективной Тени (архетип коллективного бессознательного по К.Г.Юнгу) символ, несет в себе не только вызов Европейскому консерватизму, но и его конец, который уже близок.

Однако, если бы я ограничился только вышеприведенными аргументами, то доказательство мое было бы в высшей степени наивным и неглубоким. Поэтому – двинемся дальше, постигая глубину и подлинность нашего героя.

2.

Обратимся к началу великого рома на. В первой же главе Достоевский дает характеристику Федору Палычу не самую лицеприятную: «Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, - но из таких, однако бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти». Казалось бы, писатель с первых станиц ставит на Федоре Карамазове уничижительное клеймо, не так ли? Но не будем, уподобляясь легковерному читателю, изначально подавленному жестким авторитетом Достоевского, делать скорые и однозначные выводы. Вспомним, прежде всего, кто пишет эти строки. Что мы можем сказать о самом Федоре Михайловиче Достоевском? Прежде всего то, что он – прекраснейший бытописатель, блистательный наблюдатель, владеющий отменным непревзойденным слогом, но в то же время абсолютный профан в психологии, делающий далеко идущие обобщения и выводы исключительно на основе внешнего наблюдения за персонажем, не подозревая о глубинах бессознательного в силу двух причин: прежде всего, во времена Достоевского еще и речи не могло быть о бессознательном и его грандиозном значении в жизни человека, хотя, отдадим должное Федору Михайловичу, в диалоге Ивана Карамазова с чертом он подходит почти за два десятилетия до фундаментального открытия Фрейда к прозрению Тени, но, увы, эти прозрения редки, в основном же великий писатель принуждает нас видеть своих героев с позиций психологии бытовой и вульгарной; вторая же причина коренится в постоянных попытках Достоевского морализировать, учительствовать, разделять мир на добро и зло и быть судиею в этом делении. Почти в каждом произведении гениального рома ниста мы можем увидеть грубейшие ошибки в характеристиках героев и попытках привить читателю позитивное или негативное отношение к тому или иному персонажу, ошибки, которые сбили с толку уже не одно поколение не только читателей, но и литературоведов. Дабы не быть голословным, приведу два-три примера.

Возьмем, например, сюжетную линию Дуня – Свидригайлов из «Преступления и наказания». Всеми силами Достоевский старается привить нам мысль о Свидригайлове, как о забубенном злодее, а о Дуне, как об ангеле, невинной жертве вышеназванного злодея, идеале чистоты и непорочности. Если же вглядеться в этот сюжет глазами психоаналитика, мы увидим, до чего же все наоборот. Дуня действительно является жертвой, но жертвой не Свидригайлова, а собственного Супер-Эго, вся ее ангельская чистота и невинность – не более чем блеф, - бессознательное желание выглядеть «хорошей девочкой» - а что может быть фальшивее, лживее и развратнее подобной позиции? Кто хоть как-нибудь знаком с психологией бессознательного (в любых ее ответвлениях), сразу почувствует, что именно Дуня является бессознательной совратительницей Аркадия Петровича, которая, получая так называемую «вторичную» выгоду в виде нарциссического любования собственной «непорочностью», крутит Свидригайлову «динамо», запуская опаснейшую игру (из серии «Игр в которые играют люди» - Эрик Берн), становясь при этом источником смерти сначала Марфы Петровны, а потом и самого Свидригайлова, человека зрелого, добросердечного и благородного, как показывают его поступки. Что же касаемо, например Сони Мармеладовой и ее приемной мамаши Катерины Ивановны, то сии проявления демонизма, к которым близорукий психолог Достоевский всеми силами старается вызвать сострадание, описывая их якобы возвышенные страдания и духовность, несут в себе столько именно люциферического коварства, лживости, подавленной ненависти ко всему живому и человеческому, к самоей жизни, столько двойных стандартов, что порой диву даешься, как наивные читатели и даже искушенные литературоведы попадаются в сети этих извращенных представлений Достоевского-моралиста… Да, - и на старуху бывает проруха; и великие писатели, особенно те, кто падок на позицию учительствования, весьма склонны к ошибкам и вредным заблуждениям. Но, вспоминая шекспировского «Гамлета», мы можем вослед за королем Клавдием прозреть, что «там наверху, там, в подлинности голой лежат деянья наши без прикрас…»: так и там, где Достоевский-моралист совершает одну ошибку за другой, Достоевский-наблюдатель дает нам великолепное описание самих событий, в которых пытливый читатель может-таки отличить зерна от плевел. Факт и мораль часто противоречат друг другу, увы… Поэтому мы, не обращая внимания на морализаторство автора, будем опираться на гениальные описания им фактической стороны событий и постараемся дать им несколько иную интерпретацию. «Все мне позволено, но не все полезно», - говорит апостол Павел во втором своем послании Коринфянам, - это, пожалуй, чуть ли не единственные трезвые его слова, коим мы и последуем, опираясь на то, как мы воспринимаем «пользу» в смутное время надвигающейся смены эпох. Естественно, это будет моей именно интерпретацией, не претендующей на окончательность, но имеющей место быть, ибо всякое знание адресно (обращено к определенной аудитории) и исторично (применимо лишь в определенный период времени).

Здесь уместно замечание выдающегося русского философа и филолога, основателя отечественной школы структурализма и семиотики Юрия Михайловича Лотмана, о том, что структура рома нов 19 века имела определенные архетипические особенности (как структура рома нов 18 века – другие, а 20 – совсем иные): «В рома нтической поэтике активный герой, строитель сюжета, был героем зла. Именно он - демон, падший ангел - присваивал себе свободу нарушать установленные Богом законы. Активность мыслилась как активность злой воли. Аморальный в глазах толпы герой, однако, был не аморален, а внеморален. Ценой безграничного одиночества он покупал величие и право быть выше нравственного суда других людей». (Ю.М.Лотман «Сюжетное пространство русского рома на 19 столетия»). Роман «Братья Карамазовы» попадает в этот контекст, по определению Лотмана, - а чем Федор Палыч Карамазов не активный герой и строитель сюжета? Ведь именно вокруг него происходит и завязка, и развязка рома на!

3.

Опираясь на первые же описания, мы видим в Федоре Карамазове человека противоречивого, эксцентричного, жизнелюба с хорошо развитым духом авантюризма. Достоевский объединяет в своем навязчивом морализаторстве эти качества в образ «человека дрянного, развратного и бестолкового», я же постараюсь показать – почему именно эти качества не просто важны, но и являются первостепенными для Нового человека.

Противоречивость.

Когда человек или герой романа предстает перед нами одной своей плоской стороной, Персоной (в терминологии К.Г.Юнга), то мы можем сделать вывод, что этот человек далек от познания самого себя. Ибо мы сотканы из противоречий. Но, как правило, обычный человек вытесняет в бессознательное, в Тень ту часть противоположностей, которую он в себе не признает или не принимает в других и в мире. Если же мы начинаем познавать себя, то открываем, что в нас заключены одновременно все возможные противоречия. И мы не боимся их проявлять, не страшимся быть неудобными, непонятыми, нам не нужно более выглядеть «хорошими мальчиками (или девочками)». В пределе человек распят на кресте: я – раб, я – царь, я – червь, я – бог. Только большинство вытесняет две или три этих позиции в бессознательное и не принимает в себе. Для поверхностного человека важно выглядеть «белым и пушистым». Совсем иное дело – люди, проработавшие или прорабатывающие свою Тень. Они противоречивы и в поведении, и в мыслях своих, и в чувствах. Таковы были выдающиеся мистики и духовные искатели Георгий Гурджиев, Ошо, Алистер Кроули и многие другие. Таковым нам предстает и Федор Карамазов. Он отринул Персону, ему нет больше смысла притворяться «хорошеньким и удобным», он постигает собственную Тень, а это важнейшая черта человека Новой эпохи. Федор Карамазов не боится признать в себе теневую сторону души: «В скверне-то жить слаще! Все ее ругают, но все живут, только все тайком, а я – открыто-с!». Но в ходе романа нам открываются и противоположные стороны его души: щедрость, добродушие, влюбленность, ребячество…

Да, Федора Карамазова кидает из стороны в сторону. Он может гневно крикнуть сыну: «Алешка! Не люби Ивана! Не люби – у него глаза подозрительные!», а через минуту уже обнимать того же Ивана и покрывать его искренними отеческими поцелуями. Его «колбасит», как выражаются нынче люди, обретающие духовный, мистический опыт. И мы можем на основании всего вышесказанного сказать, что Федор Карамазов – стихийный мистик, духовный искатель. Качество для человека Новой эпохи наипервейшее.

Федор Карамазов эксцентричен. Он Игрок, балансирующий в состоянии неустойчивого равновесия. Здесь он сродни Джокеру, срывающему с людей все и всяческие маски и личины. Он жизнелюб – любит саму Жизнь во всех ее проявлениях. Это очень ценно. Современный, знакомый нам повсеместно человек перестал любить Жизнь. Он уныл и депрессивен, погружен в свои личные страхи и надежды, ищет повсюду иллюзорные гарантии собственной безопасности, закрыт от Жизни. Не таков Федор Карамазов, проживающий обнаженными нервами каждое мгновение жизни, открытый ей во всех ее проявлениях, умеющий наслаждаться и радоваться по мелочам и по крупному.

Наконец, Федора Палыча Карамазова можно по праву назвать авантюристом. А ведь дух авантюры – это, в наше переходное время – единственное, что позволяет человеку оставаться взрослым, не искать спасения в удобных иллюзиях и не цепляться за липовые гарантии безопасности. Дух авантюры позволяет человеку осознавать и глубоко проживать такие категории, как риск, удача и поражение. Это позиция очень зрелого, взрослого человека, отчетливо осознающего, что в этом мире нет гарантий, что бесполезно прятать голову в песок, как страус, занимая позицию инфантилизма. Он рискует, рискует сознательно, ставя на карту все, что у него есть, готовый равно к удаче и к поражению, не прячась ни от того, ни от другого. В своем знаменитом трактате «Феноменология Духа», Гегель вводит диалектику отношений господина и раба. Господин – тот, кто готов поставить на кон собственную жизнь. Он рискует, и не важно уже, ждет его удача или поражение, - он на острие Духа. Таков наш герой!

Здесь уместно вспомнить рассуждения об авантюрном сознании выдающегося русского философа и литературоведа Михаила Михайловича Бахтина: «Где жизненный процесс ценностно осознается и наполняется содержанием, там мы имеем фабулизм как ценностно утвержденный ряд жизненных свершений, содержательной данности жизненного становления. В этом ценностном плане сознания и жизненная борьба (биологическое самосохранение и приспособление организма) в определенных условиях ценностно утвержденного мира - этого мира с этим солнцем и проч.- становится авантюрною ценностью (она почти совершенно чиста от объективных смысловых значимостей - это игра чистой жизнью как фабулической ценностью, освобожденной от всякой ответственности в едином и единственном событии бытия)» (М.М.Бахтин «Автор и герой в эстетической деятельности»).

4.

Федор Карамазов замечателен тем, что ему удалось преодолеть давление Супер-Эго, что для человека новой эпохи крайне важно, потому как он живет по ту сторону категорий добра и зла. Именно таким видел свой идеал Фридрих Ницше. Вспомним поведение Федора Палыча в скиту старца Зосимы. Как задорно, дерзко и, главное, метко отчитывает он иеромонахов, перед которыми трепещут обыкновенные миряне. Для Карамазова же не существует авторитетов ни на Земле, ни на небе. Он сам себе компас и закон. Для него, как для просветленного буддиста нет ничего святого, но при этом он любит людей, он открыт миру, имея опору в себе и «звездное небо над головой», как говаривал Иммануил Кант.

Мы не можем назвать Федора Карамазова религиозным человеком, и это замечательно, так как предвосхищаемый нами человек Новой эпохи не прячется в религиозных догматах и иллюзиях, а переживает себя причастным Бытию во всей его Целостности и противоречивости. Но Карамазов и не атеист в смысле религиозной индифферентности. Его живо занимает все, что связано с духом и нуминозными вопросами. Особенно отчетливо проявлена эта его страсть к Истине в сцене с Иваном и Алешей. Он вольнодумец и как вольнодумец позволяет себе высшие дерзновения духа. Он прозревает то, что почти через век после него прозрел Хорхе Луис Борхес в своем «Отрывке их Апокрифического Евангелия»: «Ничто не строится на камне, все на песке, но долг человеческий строить так, как если бы камнем был песок». Именно в этой фразе я вижу (хотя герой ее не произносит) все сентенции Карамазова-философа, Карамазова-мистика. И он не только мыслит, но и живет так, готовый и открытый всему.

5.

Отвлечемся на минуту, дабы припасть к живительным строкам шедевра мировой культуры и философии – диалогу «Тимей» Платона. Вот как Платон описывает процесс эволюции: «Вот мы, кажется, и покончили с той задачей, которую взяли на себя в самом начале: довести рассказ о Вселенной до возникновения человека. Что касается вопроса о том, как возникли прочие живые существа, его можно рассмотреть вкратце, не вдаваясь без особой нужды в многословие, чтобы сохранить в этих наших речах должную меру. Вот что скажем мы об этом: среди произошедших на свет мужей были и такие, которые оказывались трусами или проводили свою жизнь в неправде, и мы не отступим от правдоподобия, если предположим, что они при следующем рождении сменили свою природу на женскую, между тем как боги, воспользовавшись этим, Как раз тогда создали влекущий к соитию эрос и образовали по одному одушевленному существу внутри наших и женских тел, построив каждое из них следующим образом...

Итак, вот откуда пошли женщины и все, что принадлежит к женскому полу. Растить на себе перья вместо волос и дать начало племени птиц пришлось мужам незлобивым, однако легкомысленным, а именно таким, которые любили умствовать о том, что находится над землей, но в простоте душевной полагали, будто наивысшая достоверность в таких вопросах принадлежит зрению. А вот племя сухопутных животных произошло из тех, кто был вовсе чужд философии и не помышлял о небесном, поскольку утратил потребность в присущих голове круговращениях и предоставил руководительство над собой тем частям души, которые обитают в груди. За то, что они вели себя так, их передние конечности и головы протянулись к сродной им земле и уперлись в нее, а череп вытянулся или исказил свой облик каким-либо иным способом, в зависимости от того насколько совершающиеся в черепе круговращения сплющились под действием праздности. Вот причина, почему род их имеет по четыре ноги или даже более того: чем неразумнее существо, тем щедрее бог давал ему опоры, ибо его сильнее тянуло к земле. Те, которые были еще неразумнее и всем телом прямо-таки распластывались по земле, уже не имели нужды в ногах, и потому бог породил их безногими и пресмыкающимися. Четвертый, или водный, род существ произошел от самых скудоумных неучен, души которых были так нечисты из-за всевозможных заблуждений, что ваятелям тел стало жалко для них даже чистого воздуха, и потому их отправили в глубины - вдыхать мутную воду, позабыв о тонком и чистом воздушном дыхании. Отсюда ведет начало порода рыб, устриц и вообще всех водяных животных, глубинные жилища которых являют с собою возмездие за глубину их невежества».

Итак, великий Философ помещает женщину ниже мужчины в эволюционном развитии. И тут мы не можем не заметить, что Федор Палыч Карамазов идет дальше самого Платона. Он восстанавливает Женщину наряду с Мужчиной. Многие мужчины, в силу своей незрелости амбивалентны по отношению к женщинам. Они либо ставят их на пьедестал, либо опускают ниже себя. И то и другое свидетельствует о низкой стадии развития, а именно о том, что, выражаясь языком аналитической психологии К.Г.Юнга, Анима такого мужчины находится во власти так называемого Материнского комплекса. Но не таков Федор Карамазов. Для него женщина не стоит на пьедестале, не пугает, не стоит ниже – все это явные признаки зрелого преодоления Материнского комплекса.

В сцене с сыном Иваном Федор Палыч произносит такие слова: «Слушай, Иван. Поедешь в Чермошню – там есть одна девчонка. Я ее давно насмотрел! Она еще босоножка, но ты, брат, не пугайся босоножек, не презирай их! Это, брат, перлы! Ох, детки мои милые, для меня во всю мою жизнь не было ни одной безобразной женщины, потому что, по моему правилу, во всякой женщине можно найти, черт возьми, такое, такое интересное, чего ни в одной другой-то не найдешь! Только надобно уметь находить – вот в чем штука!» (!!!) Тут мы видим не только удивительное жизнелюбие Федора Палыча, но редчайшее качество, присущее только очень продвинутым людям – умение переносить доминанту восприятия на Другого! Это то, о чем так истово писал в своих духовных дневниках академик физиолог Алексей Алексеевич Ухтомский, открыватель принципа Доминанты: «Одной основной мелодией заполнена моя жизнь. Мне представляется тревожным, опасным и вредным для человека то состояние, когда сбываются мысли. Эта болезненная мелодия мучительно объясняет, почему в моих глазах так исключительно драгоценно человеческое лицо и влияние на человека другого лица. Когда у человека все сбывается по его мыслям, это ведет его к самоудовлетворению, к покою, к глухоте относительно тех голосов, которые рядом с ним. Самоудовлетворенный и довольный своими мыслями человек солипсичен. Этим он довел себя до конца. Хорош человек тогда, когда он в борении, и прежде всего в борении с самим собою, когда он в творчестве готов принять реальность и новую, вопреки своим излюбленным теориям и покою. Но где наименее выдуманная мною самим, наиболее безусловная, наиболее конкретная и непрестанная новая реальность, как не в живом человеческом лице вне меня? Что же более, нового непрестанно обновляющегося, чем человеческое лицо рядом и около меня. Поставить доминанту на человеческое лицо, то есть на реальнейшую из реальностей, то, что дано тебе сейчас и в ближайшем встречном человеке — это значит уметь заранее приветствовать и принимать все то новое, постоянно вновь заявляющее о себе бытие другого, независимо от моих ожиданий и теорий о нем. Категория лица должна быть принята в качестве вполне самостоятельного, исключительного фактора опыта и жизни наравне с такими категориями, как причина, бытие, единство, множество, цель, - и человеческая деятельность, культура, исторический подвиг является поистине «звенящей медью и бряцающим кимвалом», пока человек не внес в свой обиход категорию лица, пока доминанта его не поставлена решительно на лицо вне его. Любимое человеческое лицо лучше всего символизирует то, что представляет для человеческого мышления и поведения истина, предчувствуемая и проектируемая, но не дающаяся в руки, влекущая за собой все далее вперед. Она всегда нова и всегда впереди. Для натуралиста именно такова истина. Жизнь, история и культура будут бесконечно новы и содержательны, когда они будут направлены на лицо».

И это высочайшее качество присуще Федору Карамазову!

Уже одного этого было бы достаточно с избытком, чтобы по праву считать Федора Палыча образчиком для Нового поколения людей. Но и это не все! Последуем далее и откроем новые горизонты в жизни и смерти нашего героя.

6.

Ну, а коли речь у нас зашла не только о жизни, но и о смерти, то вот еще один важнейший факт: Федор Карамазов – человек убиваемый! То есть, если увидеть в этой детали (по сути основной в рома не) сакральную суть, то нам откроется, что наш герой – человек 13-го Аркана Таро – Смерть-Возрождение. Это символ алхимической переплавки, трансформации, - вот, оказывается, что за символ представляет собой этот и без того замечательный человек. Об этом сказано много на страницах серьезных эзотерических фолиантов. В этом наш Карамазов подобен Гамлету. Ну, а коль так, то Федор Карамазов, символ алхимической трансформации, является предвестником экзистенциальной философии свободы Жан Поля Сартра! Здесь тоже можно было бы сказать очень много. Даже развить из этой темы диссертацию… Линия Гамлет – Карамазов – Сартр ждет еще своего исследователя, и это исследование может серьезно взорвать бытующее мировоззрение общества потребления.

Но и это не все. Федор Карамазов - не просто убиваемый герой, но убиваемый Отец (своим незаконнорожденным сыном Смердяковым – что тоже - отдельная тема, ибо Смердяков также не прост, это тоже «наш человек»). Таким образом, убиваемый своим сыном – отец – Федор Карамазов становится предвестником фундаментального поворота в философской мысли, который произошел в конце 20 столетия в контексте постмодернистской мысли: он - символ Анти-Эдипа, чье появление, благодаря гению Жиля Делеза перевернуло (вернее еще только начало переворачивать – последствия грядут фантастические по масштабам и скажутся не сразу) всю картину мира передового человечества (Ж.Делез, Ф.Гваттари «Капитализм и шизофрения»), расшатывая самый фундамент «общества потребления». Мы все живем в обществе потребления, скрытая идеология которого проникает в мозги еще глубже, чем идеологии тоталитарных обществ из прошлого. Сейчас все превращается в предмет потребления. Даже «срок жизни», например. Как его можно растянуть? Да понятно как - внося свой вклад в дальнейшее обогащение монструозных фармацевтических компаний, торговых сетей, индустрии платной медицины, а также другой индустрии, состоящей из разного рода гуру-шарлатанов (от гомеопатии, психотерапии, «восточных практик», носителей «мистических откровений» и т.п.), или вампирам-паразитам от политики, которые любят проталкивать популистские программы, типа «здоровье нации». То есть, процветает иллюзия, что здоровье и длинную жизнь можно купить (точнее - потребляется просто этот образ-симулякр). Купить либо банально за деньги, либо как бы отдав свое независимое мышление в обмен за присоединение к какой-нибудь секте, ну или к самой большой секте - к государству («оно о нас позаботится»). И тут также неявно проталкивается дискриминационно-расистская идеология, которая выражена в рекламном слогане «хорошая больница - для хороших людей». Кто в этом обществе удостаивается ярлыка (кода) «хороший человек» расшифровывать не имеет смысла. Но они не понимают, что ни здоровье, ни длинную жизнь, ни тем более - счастье - нельзя купить-потребить-приобрести. И, наверное, хорошо, что не понимают. Здоровье, срок жизни, счастье - все эти понятия уже не референциальны, они стали просто кодом, они играют роль социальных различий (такую роль ранее играли «кровь», «род», «сословие»). Люди живут в мире симулякров. Появился потребительский рай – «счастье» сейчас тоже потребляют. Счастье, качество жизни, общение, рост, самореализация - все это тоже превратилось в образы, которые можно потреблять, в симулякры.

Зачем человеку нужна длинная жизнь (которую, якобы, можно купить, потребить) - да чтобы он больше успел потребить. То есть, определенный социальный порядок просто воспроизводит самого себя, как бы самоклонируясь, разрастаясь как опухоль, а человек просто низведен до состояния винтика-клеточки этой системы. Ситуация-то почти как в культовом фильме «Матрица».

Но существует, однако, мощная контрпозиция, исходящая из глубин бессознательного. И именно Анти-Эдип, предвестником которого является Федор Карамазов, является этой контрпозицией. Именно его я увидел, как символ Нового человека и теперь ты, читатель, видишь, что не зря мой выбор пал именно на него.

7.

Отвергая церковь и ее права на управление душой человека, Федор Карамазов оказывается прогрессивнейшим мыслителем, опередившим свое время, понявшим за несколько лет до самого Ницше, что не только Бог – умер, но и церковь – симулякр. Я уже употребил слово симулякр несколько раз, поэтому поясню, что в философии постмодернизма симулякр – это копия с несуществующего или непоправимо утерянного оригинала. Хотим мы или нет, но пора взглянуть правде в глаза и признать, что «оригинал» в данном случае был утерян безвозвратно, первый раз на Голгофе, затем терялись копии: фундаментальная потеря копии с оригинала произошла после так называемого Никейского Собора в 325 году н.э. И, наконец, окончательное превращение церкви в симулякр произошло в конце 19 века. Тому предшествовало два ведущих обстоятельства. Первое – социальное: фаза расцвета капитализма, обнищание дворянства. и предреволюционные настроения. Второе обстоятельство связано с развитием науки и несколькими революционными открытиями. Это прогресс физики и возникновение теории атома и атомного ядра, теория Дарвина, психоанализ Фрейда и философия Ницше.

Оба этих обстоятельства привели к появлению трещины в массовом религиозном мировосприятии. И этот раскол растет, несмотря ни на какие попытки эту трещину залатать. Пути назад действительно нет. Противоречие обнажено и глаза на него не закрыть. Отдельные люди, группы людей еще могут пытаться находить защиту в религиозном мировоззрении, но общечеловеческая ситуация уже иная. На этот факт можно было бы посмотреть с пессимизмом, но по сути он как раз прогрессивен! Именно крушение массового религиозного мировоззрения дает возможность данному сюжету развиваться в сторону пути индивидуализации для все большего и большего количества людей. Пути от массового религиозного сознания к индивидуальному Объемному[1][1] сознанию, то есть, к переживанию единства с Целым, оставаясь при этом самим собой и не теряя индивидуальность. К этому вел и продолжает вести прогрессивное человечество образ Федора Палыча Карамазова.

Выдающиеся философы 20 века Жиль Делез, Мишель Фуко и Жан Бодрийяр, вдохновляемые, вероятно, ни чем иным, как Архетипом Федора Карамазова, пошли еще дальше. Они поняли, что и любая, не только религиозная, а вообще власть как таковая – является симулякром – фикцией. Тут мы видим еще одну выдающуюся заслугу Карамазова-старшего перед грядущей эпохой. Вот цитата из статьи Жана Бодрийяра «Власть как симулякр» из книги «Забыть Фуко»: «Сама власть никогда не воображала себя властью, и тайна великих политиков заключалась в том, чтобы знать, что власть не существует. Знать, что она только перспективное пространство симуляции, каким является и живописное пространство Ренессанса, и если власть совращает, то именно потому (чего наивные реалисты в политике никогда не поймут), что она — симулякр, и потому что она превращается в знаки и измышляет себя, исходя из знаков (вот почему пародия, обращение знаков или их ложное раздувание может затронуть ее глубже, чем любое отношение сил). Этой тайной несуществования власти, тайной великих политиков, также владеют и великие банкиры, которые знают, что деньги — это ничто, что денег не существует, и великие теологи и инквизиторы, которые знали, что Бог не существует, что Бог мертв. Это дает им невероятное превосходство. Когда власть улавливает эту тайну и бросает себе свой собственный вызов, тогда она воистину является высшей властью. Когда она перестает это делать и стремится найти истину, субстанцию, репрезентацию (в воле народа и т.д.), тогда она теряет свое могущество, и тогда другие бросают ей ответный вызов не на жизнь, а на смерть, пока она действительно не умрет от самовлюбленности, от воображаемого образа себя, от суеверной веры в себя как в субстанцию, умрет, потому что перестанет признавать себя как пустоту, как обратимую в смерть. Когда-то вождей убивали, если они теряли эту тайну.

Когда столько говорят о власти, это значит, что ее больше нигде нет. То же самое можно сказать о Боге: фаза его повсеместного присутствия только ненамного опередила ту, когда он уже был мертв. Хотя смерть Бога, без сомнения, предшествовала фазе его вездесущности. То же относится и к власти: о ней так много говорится только потому, что она преставилась, потому что она фантом, марионетка — таков смысл слов Кафки: мессия, являющийся на следующий день, это только воскрешенный из мертвых Бог, зомби. Тонкость и микроскопичность анализа — это своего рода следствие ностальгии. И так мы везде видим власть, спаренную с совращением (это почти что необходимость в наше время) ради того, чтобы наделить ее вторым существованием. Свежую кровь власть получает от желания. И она сама уже не более чем эффект желания на границе социального, некий эффект стратегии у границ истории. Вот здесь и вступают в игру «виды» власти Фуко: привитая к интимности тел, к движению дискурса, пролаганию пути жестов самая вкрадчивая, самая изощренная, самая дискурсивная стратегия, которая отдаляет власть от истории и сближает ее с совращением. Это универсальное обаяние власти в ее практике и ее теории столь интенсивно, потому что это очарование власти мертвой, характеризуемой эффектом воскрешения всех уже виденных форм власти непристойным и пародийным образом — точно так же, как это происходит с сексом в порнографии. Неизбежность смерти всех великих референтов (религиозного, сексуального, политического и т.д.) выражается в усилении характеризовавших их форм насилия и репрезентации».

Здесь уже и добавить нечего.

8.

Это еще не все, хотя я внутренне охрип, подобно Остапу Бендеру, произносящему десятый или двадцатый монолог по поводу автопробега по бездорожью и разгильдяйству. Преодолевая усталость, я с восхищением замечу, что Федор Карамазов - подлинный дионисиец в том смысле как это имел в виду Ницше. Вослед за Фаустом, Федор Палыч мог бы произнести бессмертные строки Гете:

«Отныне с головой нырну

в страстей клокочущих горнило,

со всей безудержностью пыла

в горнило их, на глубину!

В горячку времени стремглав,

в разгар случайностей с разбегу!

В живую боль, в живую негу,

в вихрь огорчений и забав!

Пусть чередуются весь век

счастливый рок и рок несчастный,

в неутомимости всечасной

себя находит человек».

Ученик К.Г. Юнга Том Мур так пишет о Дионисе, и, следовательно, о Федоре Карамазове: «Утверждать дионисийское начало – значит признавать и понимать ту роль, которую играют в жизни боль и смерть, приветствовать весь спектр ощущений от жизни до смерти, от боли до экстаза, включая травматический опыт, когда человек рождается из лона постылого и отупляющего соответствия культурным и семейным ожиданиям».

Ему вторят и средневековые мистики, в лице Аль-Фарида – суфийского поэта 12 века:

Вот вино! Пей его! Если хочешь, смешай

С поцелуем любви, - пусть течет через край!

Пей и пой, не теряя священных минут,

Ведь вино и забота друг друга бегут.

Охмелевший от жизни поймет, что судьба -

Не хозяйка его, а всего лишь раба.

Трезвый вовсе не жил - смысл вселенский протек

Мимо губ у того, кто напиться не мог.

Пусть оплачет себя обнесенный вином -

Он остался без доли на пире земном.

Герман Гессе в своей статье «Закат Европы. Карамазовская Азия», говоря о русском человеке, имеет в виду, как я полагаю, именно Федора Карамазова: «Мы уяснили себе существо русского человека. Это человек, который рвется прочь от противоположностей, от определенных свойств, от морали, это человек, который намерен раствориться, вернувшись вспять, в principium individuationis. Этот человек ничего не любит и любит все, он ничего не боится и боится всего, он ничего не делает и делает все. Этот человек - снова праматериал, неоформленный материал душевной плазмы». (Выделено мной В.Л.)

9.

Мой любимый герой не Федор Карамазов. Мой любимый герой Остап Бендер. Но Остап – уникален, неповторим, а Федор Палыч – прообраз человека будущего в его большинстве, жизнеутверждающим большинстве, большинстве Карамазовых – всех четверых. И хоть Федор Карамазов как раз один из многих, он, тем не менее, стоит в одном ряду с такими литературными архетипами, как Тиль Уленшпигель, Остап Бендер, Фауст, Гамлет, Лир, Кихот, объединяя в себе их лучшие (с точки зрения Новой эпохи) качества. Он (как сказал Шекспир) – «Собранье качеств, в каждом из которых печать какого-нибудь божества, дающих право называться Человеком».

И, наконец – цитата из великого мистика и авантюриста (в лучшем смысле этого слова) Алистера Кроули: «Всех, кто видит сущность мира, можно отличить по чувству юмора. Только невежественные люди убийственно серьезны и полностью идентифицированы со своими мыслями и действиями».

Примечательно, что именно Алистеру Кроули был посвящен последний концерт непревзойденной «Поп-Механики» Сергея Курехина, концерт, оказавшийся скандальным, так как «культурное» большинство так и не поняло и не приняло тезис Кроули, которому всю жизнь следовал Сергей Курехин…

[1][1] Термин Объемное сознание предложен Александром Павловичем Марьяненко (см. «Хроники российской саньясы» т 2. Глава «Александр Марьяненко»