|
|
В каждом из нас - часть Другого. или. Изгой.Автор статьи: Милютина Елена Валерьевна
 Автор: Милютина Елена Валерьевна, кандидат психологических наук.
«В каждом из нас - часть Другого». или. Изгой.
Аннотация: автор статьи исследует тему стигматизации, изгойства, как явления сопровождающего развитие человечества с ранних времен. Актуализирует вопросы человека – «другого» в нашем обществе. Выявляет причины и потребность социума и индивидуума в клеймировании. Ключевые слова: другой, сумасшедший, изгой, стигма, травма, жертва, ребенок. Abstract: the author of the article investigates the topic of stigmatization, pariah as a phenomenon accompanying the development of mankind since early times. Actualizes the issues of the "other" person in our society. Identifies the causes and the need of society and the individual in branding. Keywords: other, crazy, outcast, stigma, trauma, victim, child. Статья посвящена актуализации темы «психической нестандартности», вопросам человека - «другого» в нашем обществе. Основной мотив направлен на повышение уровня толерантности (терпимости - приятия) общества: отношения каждого «условно здорового» человека к человеку, находящемуся в «статусе», т.е. имеющего психическое заболевание, на уменьшение отстраненности, отрешенности и сокращение пропасти коммуникации «условно здорового» человека и «статусного». Одна из самых важных задач работы – это обличение страха и невроза общества здоровых людей по отношению к человеку с душевным заболеванием. Мы испытываем как внешний, так и внутренний страх, сталкиваясь с этой темой или ситуацией, это зона табу, территория, где каждый «сам по себе». Страх внешнего характера, как правило, выражается во фразах и установках: «чего ожидать от психов?» «я боюсь их», «они могут причинить мне вред», «а вдруг это заразно, я брезгую», «в моей истории нет и не должно быть таких пятен». Внутренний страх перед психическим статусом также достаточно часто, сопровождает каждого из нас в моменты неоднозначных, кризисных ситуаций и обстоятельств. Сомневаясь в «правильности» и «допустимости» своих чувств, мыслей, действий, мы нередко внутри себя слышим такие фразы: «может быть, «я сошел с ума?», «я такой же, как они?», «я сумасшедший?», «вдруг я потеряю, или уже потерял адекватность?», «что со мной происходит?». Страх стать изгоем, все потерять и быть выброшенным из общества, лишиться любви и заботы – это равносильно смерти, это и есть сама смерть - один из базовых страхов человечества. Человек, отвергнутый «своим обществом», в большинстве случаев обречен, как минимум, на одиночество и «невидимость». В нашей культуре проблема дискриминации стоит намного острее, чем, например, на данный момент, в европейской культуре. В российском менталитете не сформировано, скорее, утрачено благодаря периоду советской идеологии, умение выносить «Другого», жить рядом с ним (если он и не до конца приятен), воспринимать его как равного, искать компромиссы, находить связи-соотнесения. Возможно, причина в том, что мы с трудом признаем право человека быть «Другим». Разрушена способность безусловного уважения, сохранения границ и содержания индивидуального, «Своего» и «Другого». Опасно как быть «другим», так и быть рядом с «другим», тень общественного невроза, в зависимости от интенсивности тревоги способна выходить за рамки одной социальной единицы, «другим» может стать семья, коллектив, народность... Стоит признать, что у каждого из нас свои диагнозы и статусы, которые в чем-либо, но ограничивают свободу самовыражения, реализации возможностей «жить так, как хочется, и быть тем, кем мы себя видим». Лишь в некоторых случаях это заболевания - реальные физические и психические диагнозы. В большинстве же вариантов личным и социальным диагнозом становятся «несовершенные родственники», «неумение справляться с эмоциями», «неуправляемые дети», «социальное положение», «необразованность», «комплексы и страхи», «пресыщенность», «талант», «равнодушие» и мн.др. Не столько важна природа нашего диагноза, сколько отношение общества к тому, что делает нас «Другим». В негласном общественном списке «допущений» есть пункты, к которым человечество относится с снисхождением, принятием или даже восхищением, и те, что вызывают пренебрежение, отторжение и клеймирование. Приписывание ярлыка становиться способом самозащиты условно нормального человека от носителя клейма и самооправданием от необходимости думать самостоятельно и развивать душевные качества. Тонкая работа души начинается с понимания, что я тоже «Другой» и мой «диагноз» - гневливость, «бедные родители», равнодушие, хамство и т.д. - это лишь фасад, за которым я как и все «Другие» прячу что-то более уязвимое, то, что действительно нуждается во внимании. Когда мы способны изменить фокус внимания с фасада в глубину, на месте пугающего и отталкивающего гнева мы видим беспомощность и уязвимость человека, вместо хамства, видим страх унижения, неуверенность и одиночество. Именно это ясно-видение позволяет нам прочувствовать не свою или чужую отдельность, а то, что нас всех связывает. Когда мы можем увидеть природу «несовершенного» в себе, нам легче допустить и принять это в Другом. Наши «диагнозы» перестают быть тем, что отчуждает нас друг от друга, но позволяют быть терпимым и свободным от штампов, общественной истерии. Ведь за фасадом любого «диагноза» своя трагедия, свои уроки и обстоятельства, которые порой бывают жизненно необходимы, для того чтобы найти, понять свое «Я» и научиться уважать границы и историю «Другого». Исторически обусловленная необходимость российского человека быть «как все», не высовываться и не иметь мнения отличающегося от общественного, привела к тому, что уникальность стала восприниматься как агрессия, а уникальность психического состояния как порок и даже позор. «Сумасшедших», «помешанных», «полоумных», «чокнутых», выделили в особую группу людей, от которых стоило бы держаться подальше». Эссеистка Сьюзен Сонтаг писала: «Кажется, что любому обществу необходима болезнь, которую можно было бы отождествить со злом, а её жертв воспринимать как позор». Психическое заболевание для этой цели вполне подходит – так же, как СПИД или как раньше проказа, так называемые болезни дурной славы. Это приносит страдание не только человеку «статуса», но и его родственникам. Таким образом, общество уже провело грань, социально изолировав семью больного, создав чувство неловкости и стыда у родных и близких перед окружающими за то, что член их семьи страдает психическим заболеванием. Часто, это приводит к тому, что данный факт скрывается семьями, вследствие чего они вынуждены жить в постоянном напряжении, страхе и оправдании, что не может не сказаться как на болящем, так и на всей системе семьи в целом. В результате пациенты и их семьи начинают чувствовать себя «не такими как все», «плохими», постоянно испытывая чувство вины, опасаясь «разоблачения», начинают приписывать себя к «людям второго сорта», происходит процесс самоклеймирования.[2] Подобные «притеснения» и их последствия называются стигматизацией и самостигматизацией, и это нечто большее, чем простое навешивание ярлыков. Стигма (stigma) по-латыни означает "признак, клеймо позора, открытая рана", происходит от греческого "укол", "ожог", "клеймо". В древности существовал обычай клеймить рабов и преступников, выжигая на их теле клеймо, тем самым отмечая какое либо дурное качество человека или «сортируя» его в системе социальной иерархии. В настоящее время понятие стигмы, более всего, обозначает приписывание людям социальной идентичности на основе стереотипов. (словарь справочник по социальной работе). Основная причина стигматизации все тот же страх, потребность в упорядочивании, попытка формировать и удерживать правила «нормальности» общества, это обусловлено как исторической необходимостью, так и генезисом человечества. Общественные стереотипы призваны подкреплять определенные допустимые модели поведения и табуировать неприемлемые. Ритуалы отвержения, провокации чувства вины у тех, чье поведение неприемлемо, призваны обеспечить безопасность всего общества. Необходимо понимать, что практически любой стереотип содержит как "полезную" информационную часть, которая должна регулировать отношения окружающих с клейменным человеком или ситуацией, так и опасность искажения и доведения до абсурда. В стремлении к безопасности, путем создания норм, стереотипов способно ли общество и каждый отдельный индивид не обезличивать, но видеть «другого», с его чувствами и жизненной историей? Где эта грань, регулируется ли она, а главное мы ее определяем как часть общества или она определяет нас? Стереотипы восприятия «безумия», нетерпимость складываются с детства и постепенно закрепляются, часто неосознанно, в процессе повседневных социальных взаимодействий. Слова, обозначающие лиц с различными психическими расстройствами, или производные от них («дебил», «шизо», «идиот», «кретин», «олигофрен», «психопат» и т. п.), прочно вошли в лексикон большей части населения и часто используются в моменты эмоциональных срывов в качестве ругательств и оскорблений. Интернет – ресурс наполнен ужасающими историями, фотографиями и картинками из жизни клиента психиатрического статуса. Как будь-то вся остальная жизнь «статусного» человека, его чувства, события, действия перечеркнуты, обезображены диагнозом, и не имеют больше ценности, наполненности и красоты человеческой жизни. Наши стигматизованные представления о человеке со статусом «душевнобольной» мешают познать и понять не только его, но и себя. Категория «Другого» дает нам возможность самопознания, указывая: «Вот это Другой!», и одновременно задаваться вопросом: «А кто же тогда Я?». «Другой» позволяет нам почувствовать собственную уникальность, но понимание этого невозможно без определенной культурной, возможно ментальной «прививки», утверждения права «Другого» на его бытие. Как было сказано ранее, стигма это некий социальный способ формировать безопасность со-бытия, путем создания условных норм и стереотипов общества для каждого из членов. Но существуют еще более архаичные мотивы стигматизации, основанные на страхе изгнания и смерти. Изгойство и стигматизация, понятия определяющие суть одного и того же процесса. Как только человек выходит за рамки определенного обществом формата, он рискует стать изгоем и лишь в некоторых случаях обожествленным, как вариант, гением, лидером. В современном русском языке слово «изгой» не имеет терминологического значения и означает человека, иногда и общественную единицу, вплоть до государства - изгоя, лишённого каких-то прав в ряду себе подобных, преследуемого или игнорируемого «чужака». Изгой (от из-жити, праславянский корень go-i/gi 'жить', гоити — «живить», ср. былинную формулу гой еси) — древнерусский социальный термин, означавший человека, выпавшего, «выжитого» из своей социальной среды. Определяя изгоя, накладывая клеймо «другого», человек утоляет экзистенциальную тревогу страха смерти. Каждый из живущих «помнит» свое первое изгнание, положившее начало тревоги, страху и ощущению неминуемости конца, а также глубочайшее переживание поиска своей вины и порочности, которые могли послужить поводом для изгнания из изначальной социальной среды материнского чрева и символом вечного проклятия. Подобное описание и метафоры, по мнению Станислова Грофа, соответствуют прохождению плода в процессе рождения, второй базовой перинатальной матрице. В религиозном аспекте, это сюжет падение ангелов и изгнание из рая. БПМ-II хранит память о первой клинической стадии родов, когда плод периодически сжимается маточными спазмами, но шейка матки еще закрыта, выхода нет, есть обреченность и жертва. С открытием шейки матки следует БПМ-III, она соответствует второй клинической стадии родов: схватки продолжаются и плод получает возможность движения по родовому каналу. Религиозный символизм БПМ-III, как правило, связывается с религиями, использующими и прославляющими кровавые жертвы как важную часть своих церемоний. Особенно часты образы из различных доколумбовых культур, делающих ударение на жертвах и самопожертвовании, подобных тем, что обнаружены в церемониях ацтеков, майя или ольмеков. Ритуальный каннибализм также, очевидно, лежит своими корнями в этой матрице переживания. Иногда субъекты описывали подробные сцены поклонения жаждущим крови божествам, напоминающим Кали, Молоха, Гекату, Астарту, Хуитцилопатчли или Лилит».[1] Тело матери, пространство матки и за ее пределами воспринимается ребенком, как нечто большее, чем он сам, нечто имеющее власть и волю питать, давать среду, карать – эту во много раз превосходящую нас силу, человек определяет как Бог, так как не способен осмыслить пространства за гранью своего условного маленького мира. Тело помнит как оно было извергнуто «высшими силами», и впредь для того чтобы не допустить этого, «чтобы боги не разгневались», архаичные защитные механизмы психики научились находить «виновника», «жертву» во вне. В первобытнообщинном строе количество людей в племени было ограничено. От того какая численность и возрастной состав племени, зависела выживаемость и качество жизни. Принося жертву высшим силам перед охотой, сезоном, событием племя не могло позволить себе приношение жертвы от каждого участника, например охоты, это бы сказалось на силе и численности группы, на безопасности в целом. Сложился ритуал коллективного выбора жертвы, призванной задобрить богов. Так мы видим, что потребность общества создавать изгоев была и всегда будет, и в древности она выражалась в ритуалах жертвоприношения, в современном мире она реализуется в разных аспектах жизни человека, но методы остаются те же. Наблюдая за детьми младшего и среднего школьного возраста можно отметить следующую модель поведения: власть и сила в группе детей скорее будет принадлежать тому, кто способен вольно раздавать ярлыки другим, нежели тому, кто умен и деликатен. Со временем эти приоритеты могут меняться, но это свойственно культуре, обществу с более высоким уровнем образованности. До сих пор в современном мире действует негласный закон: кто первый сказал другому дурак, тот как будь то бы становится автоматически умнее, в позиции «над», другой может лишь оправдываться, находить достойные способы выйти из подобной ситуации, но фактически сила у первого. Соперничество является частью инстинкта выживания и механизма естественного отбора. В нашем случае, выбрав того, кто будет носить позорный ярлык, мы как будь то бы автоматически освобождаемся, снимаем с себя риск стать жертвой. Изгой выбран, я не изгой, я тот, кто имеет право на выбор, я выше, я как Бог или избран Богом. Ритуал жертвоприношения требует регулярности, более того, чем выше уровень социальной тревоги, тем больше жертвоприношений она требует. На данный момент существуют страны-изгои, нации … Холокост, геноцид, буллинг и прочие понятия и явления очень явно объясняют потребность общества в клеймировании и изживании другого, ради сохранения, а также формирования устойчивости и безопасности собственной жизни. Клеймя «другого», я приношу жертву богам и автоматически получаю право на жизнь и власть. Стоит также отметить, что высшим силам, как части нашего архаического сознания мы всегда отдаем право требующей и принимающей стороны, деля или снимая с себя ответственность за осознанность по отношению к другому и себе. Но стоит понимать, изгоем становится тот, в ком большая часть окружающих людей начинает видеть то, что они отвергают в себе, это обыкновенная психология толпы.[3] Непросто осознать, что каждый из нас является другим по отношению к кому-то и «Другой» вовсе не означает «Плохой». Более того, привычка вытеснять те свои качества (желания, поступки, мысли, эмоции), которые не одобряются окружением, социумом, очень часто играет с нами злую шутку: Во-первых, мы проживаем «одобренные», но чужие жизни; во-вторых, оказываемся не способными взглянуть на себя, признать свое несовершенство и необходимость меняться; в-третьих, начинаем погружаться в психосамотические страдания, так как вовремя не позволили увидеть в себе и проявить «другого» – кричащего, страждущего, не соглашающегося быть таким, как «надо». Наши внутренние демоны требуют еще большего внимания, душевных и духовных сил, а в некоторых случаях – подвигов, чем например, развитие талантов и способностей. Каждая сущность стремиться к развитию, экспансии и трансформации. Именно демоны охраняют и высвечивают темную сторону жизни человека, провоцируя ситуации, которые способны обнажить истинные пороки и несовершенства. Когда «порок» понят, демон получает признание и возможность трансформации. Это наиважнейшая часть духовно-нравственного содержания и развития человека. Подобное же объяснение Карл Густав Юнг описал в архетипе тени. Тень (тёмный попутчик) — архетипическая форма, состоящая из материала, подавленного сознанием. Тень содержит в себе все негативные тенденции, которые человек хочет отвергнуть, включая животные инстинкты, а также неразвитые позитивные и негативные черты. У тени имеются и положительные свойства.[4] Юнгианство рассматривает тень как источник жизненной силы, спонтанности и творческого начала в жизни индивидуума. Согласно Карлу Юнгу функция эго состоит в том, чтобы направлять в нужное русло энергию тени, признать и обуздывать пагубную сторону нашей натуры до такой степени, чтобы мы могли жить в гармонии с другими, но в то же время открыто выражать свои импульсы и наслаждаться здоровой и творческой жизнью. В смысле коллективного бессознательного Тень — это природный, инстинктивный человек. Возможно увидев и признав теневую часть себя, ту часть, что мы пытаемся изжить, скрыть из социально одобряемого образа – Я, уровень принятия себя и «другого» изменится. Без способности выносить «другого» мы можем потерять и в какой-то момент не вынести себя. Сменив позицию энергичной самозащиты от «опасности», на стремление понять душевнобольного человека и суть происходящих с ним явлений, общество и каждый в отдельности сделают огромный шаг навстречу, в первую очередь, себе и истинным гуманистическим ценностям человечества. В психотерапии достаточно эффективно используется метод писем. До активного развития компьютерных технологий, интернета и соц.сетей письмо было основным источником поддержания связи с близким человеком, с друзьями и добрыми знакомыми. Письмо это символ чего-то очень личного, особой взаимосвязи адресата и автора. В письме мы можем сказать то, что не просто произнести, находясь рядом. Письма призывают к откровенности, доверию. Письмо носит очень личный характер – пишущий вкладывает не только усилия пера, руки это продолжение сердца, пишущий несет ответственность за каждое написанное слово. Не мало в русском народном языке пословиц и поговорок отражающих особую силу написанного слова и самого факта работы с листом и воспроизведением мыслей на бумаге: «что написано пером, не вырубишь и топором», «бумага все терпит», «начать с чистого листа», «даже у листа бумаги есть и лицевая и оборотная сторона», «в чернилах крещен, в гербовой бумаге повит, концом пера вскормлен», «на кончике пера – сила меча» и прочее. Пеннебейкер в своих исследованиях писал, что «письмо влияет на целостный организм человека, письменная речь задействует одновременно все основные модальности восприятия - визуальную, кинестетическую, аудиальную, дигитальную - и способствует синхронизации мозговых ритмов». Когда пациент пишет письмо Богу, он уже устанавливает отношения между собой и тем, кто, безусловно, Больше. Это как признание существования Большего, чем я сам. Признание, после периода отчужденности, извергнутости и боли, через условное покаяние и принятие ресурса, того, кто больше, дает нам возможность самим стать больше, выйти за пределы внутреннего ребенка в позицию дающего взрослого, обрести опоры и стать причастным к безусловному ресурсу. Контекст письма предусматривает интимный откровенный разговор, о том, что не всегда возможно произнести вслух, но, то, что захватывает порой целиком и подчиняет все мысли и ожидания лишь одному вопросу, просьбе, желанию, не позволяя сосредоточиться на чем-то еще. Так реализуется возможность вывести те сегменты личностной значимости, которые являясь собственными, находясь внутри, остаются на дистанции и не осознаются человеком, но несут в себе значительную энергетическую затрату и истощение. Попадая на бумагу «чрезмерно значимые» истории и переживания переходят из внутреннего диалога на внешний носитель, благодаря чему, организму уже не требуется затрачивать силы на их удерживание и контейнирование, что безусловно, снижает градус внутреннего напряжения. Стоит также подчеркнуть, что «статусный человек» находится в режиме двойной изоляции: 1. социальная изоляция «Я не такой как все»; 2. Личная изоляция – «Я не такой как Я», испытывая глубокое и часто не разрешимое (как сама болезнь) чувство одиночества. К этому присоединяется стигматизированное отношение общества к «статусным» людям – «Он не такой как МЫ». Все это создает психологически невыносимые ощущения – не возможность быть понятым, принятым, отсутствие доверия и отсутствие друга. В этот момент душа человека как бы переходит в стадию заморозки. Эмоциональное развитие и психические процессы замораживаются в точке, где жизнь изменила привычное направление. Подобное мы можем наблюдать у детей, воспитанников детских домов. Эмоциональное развитие ребенка приостанавливается на точке травмы (отлучение от родителей или травматичный сюжет личной истории). Далее развитие эмоционального потенциала и эмоционального интеллекта идет весьма сдержанно, а во многих случаях замирает. Письмо Богу по ту сторону создает собеседника, которым ты точно будешь принят, понят именно таким, каким ты сейчас являешься. Подсознание включается в работу и начинает создавать исцеляющий образ совершенного друга. Методологически техника «Письмо Богу» опирается на структуру: Время. Пространство, Опора. Для написания необходимо выделить не только определенное время, но и некий временной период, в течение которого человек будет выстраивать свой диалог с богом, терапевтически это промежуток от трех до девяти, а возможно и более писем. Пространство является очень важной составляющей процесса, оно должно располагать к сакральному процессу. Позиция опоры реализуется в предварительной подготовке, настройке, обсуждении с человеком темы, внутренних вопросов, потребности в помощи и т.д., а также в возможности через письмо, как обращение найти опору в Большем. Существующий метод Дженет Коннер «письма души» наиболее полно и тонко описывает процесс написания письма, и безусловно может дополнить и расширить понимание, как подготовительного этапа, так и методологического содержания процесса написания писем. Джанет определила четыре "шага", как опоры в написании письма: Явиться. Открыться. Вслушаться. Следовать. Письма «статусных» людей далеко не всегда имеют какую либо структуру или методологически грамотны. Это скорее просто письма, где строки складывались настолько, насколько это позволяло состояние души, глубина травмы, возможность сосредоточиться…Главное здесь – это обращение, возможность встречи, пусть в условиях письма, но порой и этого бывает достаточно, чтобы сделать шаг из состояния небытия, созданного травмой или диагнозом в пространство «Быть». Порой травма настолько токсична, что защитные механизмы организма будут компенсировать ее наличие способами, которые мы можем назвать крайне пограничными. В современной детской и молодежной культуре это различные виды самоповреждений: глотание стекол, придушивание, порезы, полное сбривание волос и прочее. Данное поведение далеко не всегда является эпизодом заболевания, требующего «статуса», но очень часто это способ проживания травмы, попытка найти и собрать свои границы, свое – Я. Самоклеймирование, самостигматизация, потребность быть гипертрофированно другим, очень актуальна в среде новых поколений. Возможно, это способ и потребность общества научиться расширять, трансформировать отжившие стереотипы, принятием и признанием другого в себе, другого в других.
Список литературы и использованных источников.
Категория: СТАТЬИ » Статьи по психологии Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|