№ 8 «Этот смутный объект желания»

«А я ее хочу… Я не могу без нее жить», — монотонно повторяет молодой человек 19 лет, нервно расхаживающий по моему рабочему кабинету. Он обратился ко мне за помощью с вполне типичной для последних лет проблемой: от него ушла девушка.

Разумеется, он пришел ко мне не вполне самостоятельно. К врачу-психиатру его привели насмерть перепуганные родители.

Девушка ушла от него 2 месяца тому назад. До ее ухода никаких патологических отклонений в его жизни не наблюдалось. Он нормально рос и развивался, закончил школу, поступил в престижный ВУЗ. Родители молодого человека — небогатые по нынешним меркам, но вполне обеспеченные люди с высшим образованием и ответственными должностями. Во время учебы в ВУЗе он даже подрабатывал по выходным, чтобы иметь «собственные карманные деньги». Ничто не предвещало грозы. Однако, после разрыва с любимой «остро» возникло неожиданное для родителей болезненное состояние:

Миша (давайте назовем пациента так) заперся у себя в комнате и практически перестал оттуда выходить. Он бросил учебу, отказался сдавать важную летнюю сессию, почти прекратил общаться с родителями. По их утверждению, почти ничего не ел, на много часов запирался в ванной комнате, мешая всем домашним. Родители, по крайней мере дважды, ломали дверь, опасаясь, что Миша совершит самоубийство. Но, как оказывалось, он просто лежал в горячей воде, глядя в потолок.

При попытках родителей поговорить с ним, выяснить, что происходит, Миша начинал кричать, грубо выталкивал маму из комнаты и членораздельно требовал только одного: «Позвоните Лене (назовем Ее Леной) и скажите, что без нее я умираю».

Что может сказать по поводу состояния Миши врач-психиатр, получивший в нашей стране классическое для этой специальности образование?

Он уже сказал (родители были на приеме перед обращением ко мне), что у молодого человека «ажитированная депрессия в рамках серьезного психического заболевания».

Не знаю, захотел ли коллега выяснить, что по ночам из холодильника «таинственно» исчезают продукты (Миша все-таки ест тайком от близких), а когда Мишу заходят навестить однокурсники, он с ними общаться отказывается, но ведет себя абсолютно спокойно, «с достоинством»? Кроме того, лежа в ванной, Миша говорит родителям: «Чем меня успокаивать, купили бы лучше новый компьютер с интернетом — так легче отвлечься». Возможно, эти подробности позволили бы доктору использовать термин «истерическое развитие».

Но, даже если он подумал об истерии, то не сказал этого вслух. Скорее всего он счел про себя, что депрессия протекает «атипично», а истерическая реакция «не соответствует раздражителю». В итоге он, похоже, привычно решил для себя, что разрыв с девушкой спровоцировал у молодого человека первый приступ болезни, которая носит загадочное название «шизофрения» («…серьезное психическое заболевание»). Впрочем, довольно домыслов…

Для человека, не искушенного в психиатрии (а может быть и для самого психиатра), все перечисленные термины — лишь набор умных слов, которые позволяют специалисту назначить психоактивные препараты (антидепрессанты или нейролептики), а родителям успокоить свою тревогу. Ведь они могут считать свою функцию выполненной: ребенок заболел; он доставлен к врачу; врач назначил лечение…Все просто…

Но если мы пытаемся рассматривать все происходящее с принятой в наших лекциях психодинамической точки зрения, у нас появляется огромное количество вопросов:

Поведение молодого человека имеет явную цель. Находясь в «болезненном» состоянии, он пытается заставить родителей шантажировать им Лену. Все его поведение направлено на то, чтобы они вернули ему объект его притязаний. Более того, однокурсников и даже врача он пытается использовать в тех же целях: «Доктор, может быть Вы, зная, что со мной творится, позвоните Лене, ведь я же хочу покончить с собой…»

Откуда у Миши берется чувство, что он имеет «права» на Лену как на собственность? Как на вещь? Почему вернуть ее должны другие люди, а не он сам? И, наконец, что обозначает фраза: «Я не могу без нее жить»? Во всяком случае, именно в этом я и пытаюсь разобраться, когда начинаю беседу с конкретным пациентом:

«Я не могу сходить в магазин за хлебом, — говорю я Мише, — фактически, только в одном случае в жизни — в случае, если у меня парализованы ноги, или их просто нет, а лестничные пролеты наших домов устроены так, что по ним не проходит инвалидная коляска.

Даже в тех случаях, когда у меня высокая температура: мне трудно сходить за хлебом, но я это сделать могу. Во всех остальных случаях я не хочу этого делать.

Ты что-то перепутал, Миша…»

Не только Миша. Наши дети, да и мы сами, давно и прочно перепутали понятие «не хочу» и «не могу».

«Не хочу» делать чего-либо — это всего лишь эмоциональная оценка, она обозначает, что то, что я должен сделать, вызывает у меня неприятные эмоции.

«Не могу» — это уже оценка реальности, она значит, что тело или душа не соответствует физическим параметрам задачи, которая стоит перед человеком..

Разница между «не хочу» и «не могу» заключена в слове трудно, она скрыта в страдании.

«Не хочу» превращается в «не могу», если поход за хлебом вызывает физическую или душевную муку… или хотя бы элементарные трудности.

Когда Миша говорит: «Я не могу без нее жить», он на самом деле имеет в виду, что он без Лены страдает.

Следовательно, страдание для Миши — вещь абсолютно немыслимая и невозможная. Мучиться могут только другие, но не он, Миша. Именно несовместимостью Мишиных представлений о самом себе с ощущением страдания и объясняется Мишино: «Я не могу…». Значит Лена, в Мишиных мыслях, может быть лишь источником удовольствий, а отнюдь не трудностей.

Если бы это «не могу» мне встречалось только в случае потерянной любви, эти лекция, возможно, и была бы именно ей посвящена. Но за годы работы я слышал эту фразу тысячу раз и менялись в ней только существительное:

«Я не могу жить… без Гриши… Компьютера… Нового автомобиля… Музыки…Моего видео, — ну и конечно, — без выпивки и без кайфа (наркотиков)».

Причем, во всех перечисленных случаях, рассказанные родителями истории будут пугающе похожи друг на друга. Разве что длительность депрессий будет несколько различаться, да и явность компонента шантажа в поведении молодого человека будут зависеть от выраженности его «актерского» дара…

Если некий Миша хочет (Лену, компьютер или героин), то для него это автоматически обозначает, что его желание должно быть немедленно удовлетворено…. Иначе он может умереть. Причем удовлетворить желание должны другие люди, неважно кто они — родители, друзья, врачи или сама Лена. Ведь удовлетворять желание самому — значит пойти на некоторое страдание, вызвать в себе ущерб чувства, которое мы называем самолюбием. Но почему бы, собственно, и нет? Ведь если объект настолько ценен, что в его отсутствии можно умереть, то почему бы не снять телефонную трубку и не позвонить? Однако, как выяснилось, Миша так ни разу и не сделал этого…

До своих двадцати лет наш пациент, в общем, не знал отказа в своих значимых желаниях. Следовательно и «уверенный» жизненный рисунок (успешное окончание школы, поступление в институт, «подработка») Миша создавал не сам. Его вели по жизни окружающие люди, в первую очередь, разумеется, родители.

Вы говорите о банальной «гиперопеке», радостно скажет мне подготовленный слушатель. Несомненно. Я говорю о ней, но проблема заключается в том, что родители конкретного Миши вполне образованные люди и их вариант «гиперопеки» на самом деле являлся почти образцом, нормой традиционного для нашей страны воспитания. Они, конечно, помогали Мише поступать в институт (но разве сегодня может быть по-другому?), они покупали сыну одежду и магнитофоны, но при этом это были недорогие вещи, и каждую из них он должен был «заслужить», выполняя учебную или домашнюю работу. Миша был абсолютно самостоятельным в области досуга, а при появлении Лены родители сказали, что финансировать двоих они не будут, и Миша начал подрабатывать.

Если такое воспитание мы будем считать гиперопекой, то тогда что же считать нормальным воспитанием в нашей стране? То, что происходит на улицах и внутри учебных заведений — преступность, наркотики, вымогательство и взяточничество со стороны милиции, призванной защищать наших детей и т.д. — имеет массу незаметных на первый взгляд последствий, формирующих психологию подрастающего поколения. В частности, это социально вынужденная гиперопека семьи — до сих пор, по-моему, неизвестный педагогике феномен.

Но мне все-таки кажется, что суть проблемы лежит еще глубже: образцовые и всепонимающие родители, выросшие в условиях определенной культуры, сами не имели, а потому и не могли сообщить своему сыну никаких иных реальных ценностей, помимо желания обладать.

Давайте задумаемся, например, о том, как мы создаем нашим детям мотивацию поступления в ВУЗ: «Не поступишь в институт — пойдешь в армию», в лучшем случае: «Не поступишь в институт — будешь дворником работать»…

Получение знаний, говорим мы, необходимо лишь для адаптации в обществе. Обладание знаниями превращается лишь в обладание «ярлычком» диплома, который является вещью, имеющей самодостаточную ценность: она позволяет избежать трудностей армейской жизни с одной стороны и помогает определить социальный статус и круг общения с другой… Но и не более того.

Знания как главный инструмент творчества больше никому не нужны.

Интересно, что наркотики тоже позволяют избежать службы в армии (поставленный диагноз является освобождением от призыва) и определить круг общения (в ночном клубе, например).

Каковы реальные цели (мотивации) нашей «взрослой» жизни?

Ее смыслом является обладание «достойной» квартирой, престижной маркой автомобиля, «современным» компьютером или опять-таки «достойной» дачей… продолжите список сами. Для всего этого нужны деньги — желание, кристаллизованное на бумаге. О них и именно о них большая часть вечерних разговоров в семье… на протяжении всей жизни наших детей.

Бесчисленное количество раз я слышал от родителей своих пациентов: «Нам в жизни все доставалось с большим трудом. Пусть хотя бы им будет легче». Но то, что мы имеем в виду под словом «легко» — это лишь легкость обладания предметами или их символическим эквивалентом.

Если обладание вещами или людьми кажется большинству единственным способом достижения чувства комфортности бытия, то мы, похоже, говорим о новом понимании смысла жизни нашей культурой, о достижении личностной идентичности посредством вещей. В сущности, мы продолжаем говорить о «гиперопеке». Но это уже не гиперопека семьи — это «гиперопека» всего окружающей молодого человека социума.

Вы, наверное, уже поняли, что я пытаюсь пояснить знакомую схему:

При отсутствии иерархии ценностей (и создаваемого ею ощущения осмысленности бытия) невозможно оценить и значимость внешних идей и предметов. Человек (в данном случае Лена) в нем неотличим от компьютера, так как и компьютер, и окружающие люди служат лишь для удовлетворения желаний и избегания страдания. Отсутствие иного жизненного смысла превращает желание обладания кем- или чем-либо в главное свойство личности, ее главную мотивацию к жизни и деятельности. Хаос «металлических опилок» — множество «Я» — образуется центробежной силой желания обладать.

Именно желание обладания, как главный смысл бытия, придает вещам свойства людей, а человека делает вещью, которую можно использовать для достижения своих целей. Человек рядом нужен только для того, что бы с его помощью приобрести очередную вещь, это значит, что вещь важнее.

Эти процессы очень ярко видны при анализе внутреннего мира людей, «страдающих» зависимым поведением особого рода, — коллекционеров. «Больной» коллекционер превращает собираемые им предметы в фетиш, и все окружающие его люди, включая сюда и самых близких, становятся средством либо помогающим приобретению «коллекционных единиц» (марок, спичечных этикеток, антиквариата и т. д.), либо препятствующим ему. В результате человек, собирающий коллекцию, быстро становится одиноким… Обратите внимание: предметы, которые накапливает каждый отдельный коллекционер, объединяются неким набором формальных — «внешних» признаков.

Раз смыслом нашей жизни стало обладание вещами, похоже мы все стали… коллекционерами. Мы накапливаем предметы, которые создают или повышают уровень комфортности нашего существования — это и есть формальный признак нашей «коллекции».

Возможно, Миша «хочет Лену» как средство для повышения комфортности собственной жизни. Ничего необычного в этом утверждении нет. Но в нашей лекции появляется новая категория, ведь «коллекционирование» женщин для нас ассоциируется со словом секс-половое влечение.

Однако, как выяснилось, для Миши это не совсем так. Во время разговора оказывается, что сексом молодым людям удавалось заниматься всего несколько раз. Более того, у Миши, оказывается, есть другая постоянная партнерша (!!!), которая «предназначена для секса» (это собственные его слова, характеризующие вторую подругу, которую зовут Катя), интимные отношения с этой девушкой нравятся ему «гораздо больше», чем с Леной и, находясь в невменяемом состоянии после разрыва, он… «вызывал» ее несколько раз к себе во время отсутствия родителей.

Что хочет приобрести Миша, если Лена не является главным объектом его полового влечения?

Чего он хочет на самом деле?

Давайте немного отвлечемся.

Если мы с вами являемся специалистами в области аддиктивного (зависимого) поведения, то вопрос о том, что такое человеческое желание (влечение) становится для нас важнейшим вопросом нашей профессиональной деятельности.

В этих лекциях мы нигде не обсуждали принятых в психологической науке представлений о «нормальных» или естественных человеческих потребностях. Давайте скажем об этом хотя бы несколько слов.

Человек, как отдельная личность или как общество, существует в среде обитания, или в некоем наборе объективных условий, от которых он зависит. Для своего оптимального существования в этой внешней среде он должен найти способы поддерживать физиологический баланс организма (есть и пить), он должен поддерживать существование своего вида с помощью размножения, защищаться от агрессивных для него воздействий внешней среды, отгораживаясь от нее одеждой и стенами своего жилища и т. д.

Потребности, позволяющие человеку взаимодействовать с внешней средой и выживать в ней, психология называет базовыми или основными.

Неудовлетворенная базовая потребность вызывает напряжение, создает возбужденное психологическое состояние, которое влечет нас к подавлению напряжения или удовлетворению конкретной потребности. Цель подавления того или иного влечения — в достижении внутренней стабильности, которую физиологи называют гомеостазом (это слово буквально переводиться как «оставаться таким же»). Если напряжение в нас вызвано, например, голодом, то мы подавляем это напряжение принимая пищу.

В каждый отдельный момент времени некоторые наши потребности становятся важнее других. В настоящий момент наши с вами потребности в воздухе и в пище относительно удовлетворены. Вы удовлетворяете свою потребность в знании. Но если в этом помещении внезапно исчезнет воздух для нормального дыхания, ваша потребность в знании уйдет далеко на задний план мотивационной сферы.

Абрахам Маслоу в 1970 году впервые попытался расставить мотивационные приоритеты в единую иерархию потребностей. Надо сказать, что сам Маслоу многократно указывал, что его пирамида потребностей в большой мере является произвольной и что приведенный порядок не является универсальным. Люди, например, могут самостоятельно обречь себя на голодовку с целью достижения каких-нибудь политических или социальных целей. Тем не менее, условная «пирамида» Маслоу до сих пор является общепринятой.

Рис. №1 Пирамида потребностей Маслоу.

Главной потребностью «пирамиды» является потребность в комфорте. Более того, понятия «комфорт» и «гомеостаз» в данном контексте являются почти синонимами. Создавая свой дом, мы удовлетворяем потребность в безопасности. Накапливая престижные вещи, мы пытаемся удовлетворить то, что Маслоу называет потребностью в уважении и самоуважении (накопление вещей как способ идентификации в обществе). «Коллекционирование» женщин, в частности, является как общеизвестным методом достижения «самоуважения» мужчиной, так и методом достижения уважения в мужском коллективе.

Легкие степени опьянения, как мы видели это в предыдущих лекциях, облегчая груз ответственности, несомненно повышают «меру комфорта». Преодолевая с помощью алкоголя, наркотиков или лекарств стресс, человек пытается вернуться к некоторому исходному (дострессовому) уровню гомеостаза (комфорта).

Но вот опьянение, достигающее уровня утраты сознания, не может быть объяснено в рамках «гомеостатической» теории влечений. Такое состояние является чем-то прямо противоположным самой идее нормы как выживания (адаптации к внешней среде). Ведь неумеренное употребление алкоголя или наркотиков вне всякого сомнения способствует опаснейшему нарушению гомеостаза, который является исходной точкой физиологической теории потребностей. Более того! Эти вещества имеют «летальную дозу», то есть человек, выпивая алкоголь, изначально знает, что данное вещество способно его убить(!).

Отсюда впервые в качестве необходимого объяснения подобных состояний появляется понятие «психическая болезнь». Все просто: раз мы не можем объяснить подобных потребностей с точки зрения теории адаптации, значит они больны! Они — маргиналы, выпадающие из нормального общества.

Пациент Миша, пытаясь удовлетворить (подавить) свою потребность в обладании объектом любви оказывается, как и наркоман, в состоянии патологически нарушенного душевного гомеостаза. Миша переживает депрессию, своего рода «синдром отмены»,отличие только в том, что в качестве «психоактивного вещества» выступает… Лена.

Ведь Миша утверждает: 

Объект любви, без которого человек (Миша, например) «не может жить», — это объект деструктивный, ведь, по мнению Миши, в случае отсутствия Лены он умрет. Значит, Лена изначально опасна для Мишиного здоровья (для психического здоровья опасна наверняка!).

Какая же потребность оказывается для Миши важнее физиологического желания «оставаться таким же?»

На первый взгляд, это очевидно: это потребность в продолжении рода.

Все было бы просто… Если бы не Катя! Половое влечение существующее как базовое, первичное влечение, похоже, в случае с Леной вытесняется чем-то другим.

Во время разговора мы с Мишей пытаемся разбираться. Через некоторое время Мише удается сформулировать следующее: Катю Миша «хочет», но «не любит» в связи с тем, что Катя «слишком сильно влюблена» в самого Мишу: «Она смотрит мне в рот, — говорит Миша, — и готова сделать все, что я скажу…». Лена же оказывается совершенно другим человеком. Пытаясь ее охарактеризовать, Миша долго молчит, а потом формулирует главное: «… Лена — она сильная». Больше ничего внятного про Лену Миша сформулировать не смог.

Но мы с вами даже из одной этой фразы можем понять главное. Миша нуждается в «Лениной силе». Это значит, Миша чувствует себя слабым. Он не уверен в своей мужской идентификации. Ему нужна точка опоры, в данном случае — внешний человек, который будет вести его по жизни примерно так же, как делали это родители.

Пользуясь нашей предыдущей терминологией, Миша создал себе из Лены… «теорию спасения».

Именно поэтому он без нее «не может жить» — символически умирает (например, в ванной) во время своего «синдрома отмены». В присутствии Лены (точно так же, как и во время легкого опьянения) пространство становится сильным (ориентированным) , а время — священным (время свиданий сливается в непрерывное «время любви», точно так же, как у алкоголика «время запоя» с годами становится непрерывным).

Обозначив в своих грезах Лену как «сильную», Миша перенес на нее ответственность за ряд аспектов своего существования. В первую очередь, это ощущение полноты (цельности) своего бытия. Как только Лена ушла, эти аспекты «ушли» вместе с ней, и Миша… временно «умер».

С другой стороны, если бы я смог побеседовать с Мишиной «девушкой для секса» Катей, я бы наверняка выяснил (как выяснял это десятки раз в других «историях любви»), что для Кати секс сам по себе еще менее важен, чем для Миши, но он является единственным способом, который позволяет Кате удержать рядом с собой Мишу, который для Кати является такой же «теорией спасения», какой для Миши является Лена.

Миша издевается над Катей, абсолютно не задумываясь об этом. Он говорит мне в ответ на вопрос о Катиных чувствах: «Но человеку же нужно заниматься сексом, вот мы и удовлетворяем друг друга…».

Лена должна защитить мужчину (!) Мишу. Но и она на самом-то деле вовсе не так сильна, как это кажется Мише. В конце концов, она — всего лишь 19-ти летняя девушка, для которой ее «уверенное» поведение является, всего-навсего, способом самозащиты, гиперкомпенсацией собственной неуверенности… Оказавшись спустя достаточно длительный срок у меня в кабинете, Лена скажет: «На самом деле на свете нет менее уверенного в себе человека, чем я». Она ушла от Миши просто потому, что не в силах постоянно быть «точкой опоры» для мужчины. Она нуждается в подобной опоре сама… «Почему я должна была все время вытирать ему сопли?» — говорит мне девушка.

Зацепившись за это предположение, мне, задолго до нашей встречи с Леной, и удалось «вылечить» Мишу. Я просто «переключил» тему нашего разговора с переживаний самого Миши на обсуждение характера реальной Лены и на возможные стратегии поведения Миши в связи с его задачей восстановить их отношения. Я убедил его в том, что для того, чтобы девушка «вернулась», необходимо дать ей возможность почувствовать, что Миша может стать опорой для нее. По словам Мишиных родителей наша двухчасовая беседа имела потрясающий результат — «шизофрения» закончилась.

Но я рассказываю эту историю вовсе не для того, чтобы поговорить о превратностях любви. «Я ее хочу», — говорит Миша. Он «хочет», а не любит. И это значит, что и наша лекция о влечении, а не о любви.

Главным в ней, возможно, является малозаметная на первый взгляд странность нашего разговора с Мишей: при моем предложении обсудить черты характера Лены Миша… абсолютно искренно удивляется и теряется. Он как будто натыкается на какую-то внутреннюю стену. Оказывается, он никогда, собственно говоря, и не думал, что Лена (не говоря уже о Кате) является самостоятельной личностью, которая обладает «какими-то там» собственными чертами характера и потребностями. Выясняется, что Миша в абсолютно прямом смысле этого слова не знает человека, вместе с которым хочет жить:

Он не знает, какие книги она читает, какое кино любит. Он не может рассказать об ее отношениях с родителями и так далее до бесконечности.

Черты характера Лены, ее и проблемы и взгляды на жизнь до нашего разговора ему были абсолютно неинтересны! Оказывается, не только Катя — обе девушки воспринимаются Мишей, как существа неодушевленные.

Но из-за чего же тогда он до такой степени расстраивается, потеряв подругу? Что ему нужно от нее? Ведь даже для того, чтобы судить о ее силе или слабости, недостаточно чисто внешнего ощущения…

Или достаточно?

«Каждый юноша должен иметь стильную подругу», — отвечает Миша на мое удивление. Обратите внимание: словом «стильная»он естественно подменяет свое предыдущее определение девушки — перед этим она была «сильной». Незаметная разница всего лишь в одну букву… полностью меняет смысл произнесенной фразы.

«Сильная» — это характеристика сущности, главного содержания Лениного характера. «Стильная» — это характеристика Лениной «внешней формы»: манеры держаться, одежды, косметики и т. д.

Похоже, что Миша абсолютно не интересовался «содержанием» своего «объекта притязаний». Ему было достаточно обладания лишь внешней формой.

Наркоман тоже никогда не интересуется процессами взаимодействия химического вещества с клетками своего организма и собственной психикой. Он интуитивно чувствует, что знания могут лишить его удовольствия. Его интересует лишь эффект — «кайф», внешняя «эмоциональная» оболочка сложного процесса действия психоактивного вещества.

Средний пользователь компьютера не интересуется ни устройством железа, ни программным обеспечением; не интересует его и осмысленность приобретения процессора последнего поколения и гигантского, сверхъестественно дорогого монитора для игры в очередную «ходилку» или «стрелялку». Его влечет престиж разрекламированной внешней формы прибора.

Именно внешняя оболочка, «форма» предмета стала для нас единственным критерием его содержания. Художник больше не занимается живописью. Он превратился в специалиста по дизайну. Он стал создателем оболочек — «видимостей», которые скорее прячут сущность предмета, чем помогают выявить ее.

Магическая притягательность «высокой моды» и дорогой косметики в сущности своей и являются «симптомами» культуры демонстрирующими преобладание в ней формы над содержанием.

Может быть, именно этим и объясняется тот факт, что наши дети в вузах больше не учатся, а получают дипломы. Ведь знания могут лишить их удовольствия от процесса приобретения и потребления ненужных предметов.

Может ли «поколение пепси» или «поколение ригли-сперминта» являться носителем знаний, если сама культура «торговой демократии» их не поощряет?

Давайте задумаемся. Миша хочет использовать Лену в качестве своей защиты от внешнего мира, точно так же, как другие «Миши» используют наркотики или компьютерные игры. И это значит, что знания о ней откровенно вредны для удовлетворения его подлинного желания. Ведь знания о Лене — это знание в том числе ее трудностей и проблем, наличие такого знания автоматически предполагает, что Миша помогает Лене справляться с ее трудностями. Но он не этого хочет!

Знания полученные Мишей о Лене в кабинете врача прекращают его «шизофрению» не из-за того, что под моим влиянием ему «вдруг» становится интересна реальная Лена.

Нет! Просто Миша начинает смутно понимать, что «всего этого» ему никогда и не было нужно. Он хочет «побега» из сферы детерминизма (ответственности), а я (врач) незаметно предлагаю ему принять на себя дополнительную ответственность… Интерес к Лене, а вместе с ним и «болезнь отмены», исчезает.

Дизайн автомобиля, высокая мода или косметика — это игра формами.

Во время секса эта игра должна заканчиваться. В постели смазывается и обнажает частицу сущности любая дорогая косметика.

Секс — продолжение рода — является на самом деле единственной доступной материалисту истиной теорией спасения. Мы можем продолжить себя только в детях, мы можем обрести опору (защиту или силу) только в близких. Именно это и имел в виду классический психоанализ, осознавая «либидо» как главный двигатель человеческой души. Обсуждая метаморфозы полового влечения конкретного пациента, мы с вами просто не имеем права обойти стороной титаническую фигуру создателя психоанализа.

В понимании раннего Фрейда, бессознательные желания получают свою энергию от базисного — сексуального влечения или «либидо». Фрейд обозначил первичное стремление человека к исполнению собственных желаний термином «принцип удовольствия».

Рассудок контролирует принцип удовольствия. Контроль и рассудок характерны для областей человеческой психики, которые Фрейд обозначил как «сознательное» и «предсознательное». Эти области принимают во внимание требования реальности и терпят отсрочку удовлетворения желания за счет создаваемого ими «принципа реальности».

Мишин «невроз» Фрейд определили бы как конфликт бессознательного «принципа удовольствия» с «принципом реальности».

Парадокс, по-прежнему, заключается в существовании Кати. Она полностью удовлетворяет Мишин «принцип удовольствия». Мы по-прежнему не можем понять, почему невротический конфликт возникает именно из-за Лены.

Скорей всего Фрейд того же периода творчества объяснил бы, что Лена представляет из себя объект переноса, связанный с эдиповым комплексом. Миша бессознательно влюблен в свою мать и конкурирует за обладание ей со своим отцом. Так как инцест является вещью, полностью запрещенной «принципом реальности», Миша подыскивает в окружающем его мире девушку, внешне или по манере поведения схожую со своей матерью. Так как родители осуществляли по отношению к нему гиперопеку, то в образе его «идеального» объекта желания должны присутствовать сильные, «опекающие» черты.

Однако инцестуозный объект — это объект сексуальный. А мы знаем, что Лена вызывает у Миши минимальный сексуальный интерес.

Происходит нечто другое: перед Мишей больше не стоит проблема конфликта между «принципом реальности» и «принципом удовольствия». Он просто разделяет объект полового влечения на две части: Катя — для секса, Лена — для любви (?).

«Любовь», в данном случае, обозначает, что Лена должна взять на себя роль (стать живой проекцией) той части Мишиной психики, которая преодолевает неприятности и конфликты, связанные со столкновением влечения к чувственному удовольствию с «принципом реальности». Это и обеспечивает Мише чувство «комфорта». Сильная (стильная) Лена должна обезопасить, защитить его от трудностей, оставив Мише только удовольствия…

Но… На самом деле ни тот, ни другой объект для него не значим. Ни Катины, ни Ленины чувства его не интересуют. Обе девушки существуют только выступая в роли желаний самого Миши. Значит ли это, что на самом деле Миша любит…только самого себя?

Поздний Фрейд описывал такое состояние влечений с помощью древнегреческой легенды о Нарциссе — прекрасном юноше, который влюбился в свое отражение: в тщетном желании слиться с ним, он таял и чах, пока Боги не сжалились и не превратили его в цветок.

Нарциссизм является нормальной стадией развития ребенка. При становлении эго («я» или сознания) ребенок ищет в своих близких зеркальный образ самого себя. Он пытается определить себя через них.

В норме мы свое инфантильное нарцисстическое либидо переносим на объекты, то есть на своих близких и партнеров. Фрейд писал, что «во всякой зрелой любви имеется определенная доля любви к себе». С его точки зрения, это не столько любовь к себе, сколько попытка сохранить образ того, каким человек хотел бы быть. Этот образ Фрейд назвал «эго-идеалом». «Эго-идеал» у взрослого человека замещает утерянный нарцисстизм ребенка, идеалом которого было его собственное «я».

По Фрейду, сильное Эго предохраняет нас от психических болезней, но в конце концов, для того, чтобы не заболеть, мы должны любить. Более того, мы станем психически больными людьми, если утратим способность к любви.

Мы рискуем тогда «провалиться» внутрь самого себя.

Если либидо полностью отворачивается от мира и направляется обратно на самого себя, возникают так называемые большие психозы. Шизофрения, психотическая депрессия, ипохондрия, бред и мания величия представляют из себя нарцисстические образования. Классический психоанализ считает, что в этих случаях не возникает спасительный трансфер — перенос эротических привязанностей детства на взрослые объекты любви. Более того, именно как разделение объекта либидо у нарцисстической личности на две равнозначные части и описывал главное расстройство (схизис) «шизофрении» автор самого этого термина психоаналитик Е. Блейер.

Получается, что мы закономерно возвращаемся к тому, с чего начали лекцию. Мишино желание на самом деле является психическим заболеванием, которое возникает по нарцисстическому механизму. Во всяком случае, его «я хочу» — это желание Нарцисса, который настолько занят самолюбованием, что не замечает никого вокруг. Значит, Мишин случай относится к психозам, то есть к ситуациям, когда, по мнению Фрейда, анализ пациента невозможен.

Но почему же тогда его «психоз» заканчивается после первой беседы с врачом?

С психоаналитической точки зрения подобное возможно только в том случае, если Миша все-таки способен осуществить переноссвоего инфантильного принципа удовольствия. Он осуществил трансфер (создал «модель» невроза) на приеме у врача. Этот факт показывает, что дело не только в нарциссизме.

Видимо, обе девушки не являются для Миши главными объектами, на которые направлено либидо. В своей реальной жизни он осуществляет трансфер «принципа удовольствия» не на своих половых партнеров — реальных девушек, а на что-то другое.

Это другое должно существовать в окружающей Мишу реальности, в его культуре. И о нем мы уже говорили: Миша растет в мире, в котором престиж (значимость личности) определяется посредством накопленных ею вещей или их символических эквивалентов. Похоже, что Мишин «принцип удовольствия», его либидо направлено на обладание вещами (вспомните компьютер, который Миша просил у родителей, чтобы «отвлечься»), а не женщинами. Именно поэтому сами женщины для него становятся вещами.

«Коллекционирование» как одну из возможных метаморфоз полового влечения впервые описал тоже Фрейд. Он связывал этот феномен с «регрессом» — возвращением принципа удовольствия к ранним стадиям развития человека.

Младенец получает чувственное удовольствие от стимуляции любой части тела. Для овладения подлинным объектом сексуального удовольствия требуется опыт. Для получения опыта нужен процесс обучения. На первой «оральной» стадии психосексуального развития ребенок получает удовлетворение от пищи, а максимальное удовольствие — от сосания материнской груди.

Вторую стадию психосексуального развития Фрейд назвал «анальной». На этой стадии максимум чувственного удовольствия ребенка переносится на процесс выделения испражнений из тела. Ребенок учится произвольно контролировать собственный стул, и это — первая форма его произвольной деятельности. «Удерживание» фекалий внутри организма или их отправление наружу приносит ребенку чувство удовольствия. Фекалии — это первый предмет — продукт его «творчества». Как говорил Фрейд, это первый подарок ребенка миру. Двухлетний ребенок, конечно, не осознает, что из себя представляют его фекалии по содержанию. Удовольствие доставляет ощущение их формы, сначала проходящей сквозь анальный сфинктер, а потом становящейся одной из форм окружающей реальности.

На этой же стадии ребенок сталкивается с принципом реальности в виде социальных представлений о порядке, чистоте и о прощении. Носителем принципа реальности становятся родители, которые внедряют в сознание ребенка принцип реальности с помощью похвалы и наказания.

К трем-четырем годам внимание ребенка отворачивается от фекалий. На своем теле дети обоих полов обнаруживают предмет для получения удовольствия: начинается «генитальная» стадия чувственного развития. Около 5-6 лет ребенок проходит фазы эдипова комплекса, в период которого должно сформироваться верное представление о естественных и запретных объектах полового влечения.

В возрасте около 6-ти лет начинается «латентная» стадия развития сексуальности. Сексуальное влечение как бы впадает в спячку. Человек в ходе этой стадии полностью забывает свои ранние чувственные удовольствия. Однако, идеи и импульсы, связанные с оральной и анальной стадиями развития, сохраняются в бессознательном. Они хранятся там в скрытом виде некоторой либидозной структуры. От этой структуры зависит, от каких именно ощущений человек будет в дальнейшем получать чувственное удовольствие. «Сохраняющиеся импульсы влечения…(рассматривание, ощупывание, показывание и т. д.) являются активными компонентами процесса обучения», — писал Фрейд. Мы сказали бы сейчас, что удовольствие является подкреплением в обучающем процессе.

Во время латентной стадии человек должен научиться получать удовольствие от принципа реальности. Поэтому чувственные ощущение в ней временно (до подросткового возраста) вытесняются получением знаний.

Все это нисколько не противоречит представлениям, о которых мы говорили выше. Для того, чтобы человек научился получать удовольствие от «принципа реальности», он должен «сложить» полученные знания в некоторую цельную структуру, которой в дальнейшем он сможет пользоваться, чтобы определить свои взаимоотношения с миром. Он должен сформировать иерархию знаний (ценностей). Без этого реальность станет «неуправляемой» — непонятной и угрожающей.

Следовательно, структура и содержание знаний, которые человек получит начиная с 6-7 летнего возраста, будет взаимодействовать с чувственным опытом, который человек получил до 6-ти лет.

К 13-14 годам они вместе будут определять, завершилось ли становление нормальной человеческой сексуальности.

Возникновение невротических проблем Фрейд относил к детскому периоду. На пути чувственного и интеллектуального научения семья и школа могут исказить нормальный процесс развития принципа удовольствия.

За счет недостаточного или наоборот чрезмерного внимания родителей к чувствам ребенка могут возникнуть фиксации — остановки развития либидо на различных стадиях.

Социальные и личные проблемы и конфликты, связанные с процессом получения чувственного удовольствия у взрослых людей, приводят к регрессу (возврату) к детским стадиям развития либидо. Регресс, как правило, происходит к той стадии, на которой в детском возрасте возникла фиксация, которая и определяет картину невроза взрослого человека.

Чаще всего к регрессу приводит социальное табуирование сексуальной жизни. Тотальный запрет как бы отбрасывает удовольствие к более раннему периоду развития.

Анальная фиксация, например, будет проявляться в навязчивой страсти к чистоте и порядку или скупости. «Скупой рыцарь», или коллекционер, охвачен страстью сохранить накопленные им ценности, но бессознательно он на самом деле держится за символическую ценность, связанную с попыткой матери отнять… у него экскременты на анальной стадии детства.

Незавершенное развитие сексуальной цели (представления об объекте полового влечения) может привести к зафиксированным желаниям…частей сексуального объекта. В области клиники — для фетишиста, туфли или какая- нибудь другая часть одежды могут полностью заменить межличностные отношения. В «психопатологии обыденной жизни» тот же самый процесс незавершенности развития представлений о сексуальном объекте может привести к ограничению интимных отношений… разглядыванием внешнего вида друг друга

Если для Миши сексуально значимыми («ценными») стали не люди, а «престижные» объекты, «единицы» коллекции комфорта, то это обозначает, что «нарцисстическая», эгоистическая направленность его удовольствий есть признак глубокого чувственногоинфантилизма — регресса либидо к ранней генитальной и анальной стадиям психосексуального развития.

Но откуда взялся этот регресс? Ведь если Мишины родители воспитывались в условиях тотального сексуального запрета, то развитие Мишиного сознания проходило во время самого «сексуального» периода отечественной культуры (в 1990 году ему исполнилось 7 лет). В это время формирование «образа сексуальной цели» уже не составляло никаких проблем. Эти образы уже во всю завертелись на экранах и в печати, а школа пришла к выводу, что ей нужно заниматься «половым воспитанием». Если мы исходим из того, что Мишины родители воспитывали его нормально и в его детстве не было никаких неординарных «чувственных» катастроф, то столь выраженный регресс становится и вовсе необъясним. Более того, я думаю, все мои слушатели понимают, что я анализирую историю Миши, главным образом потому, что считаю ее типичной для молодого человека нашего времени.

Если оральная, анальная и генитальная стадии развития Мишиной сексуальности протекали относительно нормально, то может быть корень проблемы надо искать в латентной стадии, на которую Фрейд и его последователи обращали так мало внимания.

Может быть, дело именно в том, что 7 лет Мише исполнилось в 1990 году, в тех знаниях, которые могла ему дать окружающая его потребительская культура и родители, которые после краха «социализма», стали отрицать любые идеологии (ценностные иерархии), кроме идеологии личного комфорта?

Не только Миша, все мы сегодня «коллекционируем» средства для достижения комфорта… Большинство из нас, правда, не доверяет «этим сексуальным теориям Фрейда». Но комфорт, к которому мы так стремимся, всегда сексуален: стремление к комфорту и стремление к чувственному удовольствию — это ведь одно и тоже.

Терминами психоанализа желание комфорта проще всего описать, как регресс либидо к редко вспоминаемой ныне (может быть мы «забыли» ее не случайно?) «нулевой» стадии развития детской сексуальности, которую Фрейд называл «полиморфно-перверзной». В первый месяц жизни младенец получает чувственное удовольствие от стимуляции любой части тела. Даже удовольствию от сосания материнской груди ему еще надо учиться.

Как еще можно охарактеризовать наше удовольствие от приобретения «ну очень удобного кресла» (вместо старого — не менее удобного), разваливаясь в котором мы, как младенцы, можем наблюдать реальность сквозь щелочку телевизора, чувствуя себя при этом надежно спрятанными в «пеленках» собственной квартиры под защитой наших жен (кто они теперь — жены или по- прежнему матери?). Большинству наших мужчин это состояние стало гораздо приятнее и нужнее секса. Секс — это произвольное действие, которое порождает страдание уже хотя бы тем, что нужно осмысленно двигаться, младенцу это дискомфортно. Он этому еще не научился.

Лена и Катя — слишком сложные объекты для достижения комфорта и гомеостаза. У них есть своя собственная воля и свои желания, которые вполне могут не совпадать с Мишиными. Гораздо проще вернуться в рай инфантильных удовольствий с помощью «послушных» предметов. Помните, когда мы были маленькими, мы отбрасывали или ломали игрушки, которые «не хотели слушаться» — они были слишком сложными для нашего возраста.

Теория Фрейда позволяет это понять. Может быть поэтому наша современная культура так стремится «утилизировать» психоанализ, свести его к анекдоту — лишить нас одного из методов понимания. Да кроме Фрейда существовали еще Юнг и Франкл, Сартр и Камю, Бердяев и Ильин и многие, многие другие, пытавшиеся понять его величество человека.

Но достойны ли мы, сегодняшние, такого анализа, если наше бегство от реальности в мир послушных предметов есть бегство от собственного духа и разума в мир инстинктов, бегство от «принципа реальности» — к «принципу удовольствия». Даже сформулированная Фрейдом сексуальная «теория спасения» в сущности является врагом современного массового сознания: если главным жизненным смыслом человека является секс и продолжение рода, то его очень трудно заставить желать (а стало быть приобретать) ненужные, бессмысленные с точки зрения продолжения рода вещи.

Ну каким способом, кроме фрейдова «регресса» к оральной стадии получения удовольствий, можно объяснить великий феномен… жевательной резинки!

Может быть поэтому современная цивилизация так стремится развоплотить половое влечение?

«Вы не правы, все наоборот, — скажет мне читатель, — придание вещам сексуальной окраски — вот главный „бренд“ современной рекламы и главный принцип дизайна. Полуголая красотка, сидящая на мешке с цементом, — несомненно самая лучшая реклама качества строительной смеси, а обтекаемые формы автомобиля соблазняют, напоминая собой женское тело».

Да, но не могут же создатели рекламы не понимать, что на самом деле общее количество «красоток», сидящих на всевозможных «мешках», приводит к прямо противоположному результату?

Почему, например, для Миши сексуальные отношения значат так мало? Казалось бы, все должно быть наоборот, ведь он только-только миновал гормональную границу подросткового возраста, и половое влечение должно быть максимально напряженным?

Задумываемся ли мы о том, как «сексуальное просвещение» влияет на половое влечение? Я говорю не про «разврат» — этот термин требует особого обсуждения. Я не имею в виду «порнографию» — она отныне является неизменным фактом, данностью нашей культуры. Я говорю о том, каким образом постоянное информирование ребенка об особенностях анатомии и физиологии противоположного пола может повлиять на структуру его влечений.

Мы живем в мире их непрерывной и навязчивой рекламы. Мальчик получает информацию о циклических особенностях женского организма с того возраста, в котором его восприятие становится сознательным. Женское тело в любых ситуациях непрерывно доступно рассматриванию. Его можно непрерывно наблюдать в кино, на витринах магазинов, на уличных плакатах, в журналах и газетах. Абсолютно необходимая реклама безопасного секса одновременно является и рекламой «непрерывного секса».

Предложение заняться сексом, протянув руку в окно автомобиля или просто показав девушке презерватив, уже давно стало чем-то естественным и повседневным. Секс как основной соблазн рекламы стал очевидной и утомительной истиной.

Секс больше не является ценностью для Миши (причем настолько явно, что об этом пора задуматься даже создателям рекламы). Он стал для него одной из элементарных, а потому не интересных, физиологических потребностей.

Нам нужно ходить в туалет — это очевидно, но какой в этом соблазн?

Когда я пытаюсь заговорить об отношениях Миши с Катей, он пренебрежительно говорит: «А что Катька, это так, приятная подстилка». Причем говорит он это не цинично, а небрежно, как будто рассчитывая, что я легко с этим соглашусь — ведь я же мужчина… Миша позволяет себе «вызывать» Катю как будто она инструмент для отправления некой естественной «сексуальной нужды», что-то вроде унитаза…

Миша и хочет на самом деле продолжения игры с собственными фекалиями, которые были для него приятной формой, лишенной всякого содержания. А это гораздо проще делать с помощью компьютера, чем с помощью живой Лены.

В середине 80-х годов мне пришлось столкнуться с проблемами полового влечения у артистов балета. Мне кажется, что именно профессиональный балет является своего рода моделью того, что сегодня происходит с сексуальными желаниями подрастающего поколения. Дело в том, что артист с очень раннего возраста находится в тесном контакте с партнерами противоположного пола. Непрерывные совместные выступления и репетиции — это привычный постоянный почти интимный контакт с телом партнера по танцу. Тела разделяют лишь тоненькие перегородки трико. Запахи, все те же анатомические очертания, таинство прикосновения становятся привычной части повседневного быта и тяжелой работы.

«Я знаю, чем они пахнут в обычные дни и во время месячных, я знаю какими лекарствами они пользуются. Я с детства обязан уметь держаться за каждую ложбинку на их телах, — рассказывал мне танцор, ставший гомосексуалом, — их тела не интереснымне до тошноты. Я  — нормальный мужчина, и я могу заниматься сексом с женщинами, но я абсолютно не хочу, мне не интересно этого делать».

Информированность, получаемая с помощью самых разных органов чувств, порождает привычку, а она лишает половое влечение того, без чего оно, как оказывается, в наши дни и не может существовать в привычном нам виде.

Классический психоанализ звал к «сексуальной революции», к осознанию полового влечения как главной смыслообразующей силы нашей жизни.

«Сексуальная революция совершилась…»

Похоже, что она лишила нас секса (точно так же, как революция социалистическая лишила нас социализма).

Секс невозможен без тайны. В скрытости половой жизни человека от посторонних глаз таится ее соблазн. А именно соблазн является неуловимым корнем любого желания.

Знание лишает удовольствия. В результате:

Новый автомобиль — в лучшем случае — так же соблазнителен как секс.

По Фрейду: регресс к «полиморфно-перверзной» стадии либидо (как и мягкое кресло).

Алкоголь и наркотики гораздо соблазнительнее секса.

По Фрейду: регресс, соответственно к «оральной» и «анальной» стадиям чувственных удовольствий. В книжке «Как спасти детей от наркотиков» нами приведена клинические доказательства связи наркотиков с анальной фиксацией.

Компьютерные игры несравненно соблазнительнее секса.

По Фрейду: регресс к ранне-генитальной стадии развития либидо. Джойстик — «продолжение гениталий» в абсолютно управляемое, «послушное» виртуальное пространство — своеобразный «виртуальный онанизм». Недаром мальчики-подростки рассказывают, что во время игры испытывают сильное половое возбуждение, вплоть до эякуляции. Многие говорят, что возбуждение это несравнимо сильнее, чем прикосновение к женскому телу.

Виртуальный секс в «интернете» — это попытка создать «цифровую модель»… вовсе не секса, но соблазна. «Партнеры» не видят и не слышат друг друга. Секса нет, но зато обсуждение онлайн чувственных ощущений возвращает утерянную реальностью тайнупартнера, в которой и скрыт эротический соблазн. Именно поэтому «секс» в интернете так часто становится для некоторых ребят более значимым, чем реальные сексуальные отношения.

Если женщина не олицетворяет собой тайну, а ее анатомия привычна и выставлена на показ, то она не несет в себе соблазна, она становится для Миши сущностью, абсолютно равной вещи: компьютеру, автомобилю или наркотику.

Через год в моем кабинете снова появляются испуганные Мишины родители. Они не чувствуют никакой закономерности в своем рассказе о том, что Миша… начал употреблять героин…

Мы просто не можем привыкнуть жить в мире где единственную ценность представляет обладание «этим смутным объектом желания». Старшее поколение считает само собой разумеющимся, что комфорт нужен «для чего-то еще», но связно объяснить, что это такое своим детям, мы уже не в состоянии…

Осталось только понять каковы общие характеристики наркотиков и вещей, на которые Миша может осуществлять перенос своих чувственных влечений.

Простой и привычный нам рабочий инструмент, например, такую симуляцию вызвать не может, поскольку сам является прекрасным объектом для концентрации и контакта с «бесконечной индивидуальностью».

Многие из нас отдыхают от трудностей и городской суеты, работая с молотком или топором на даче. Мы делаем это для того, чтобы с помощью молотка остаться наедине с самим собой. Недаром кузнец в русских сказках всегда одновременно был волшебником или знахарем, а земным отцом Спасителя был плотник Иосиф. Кузнец, плотник и строитель, а вовсе не проституция, как нас пытается убедить массовая культура, являются древнейшими священными профессиями нашего мира.

Это люди, которые способны обратить первозданный хаос природы в организованную материю, предметы, позволяющие человеку существовать. В их руках простой молоток наполняется божественным Логосом. И вовсе недаром масоны во время обряда посвящения держат в руках простые строительные инструменты.

Вещи, которые способны вызвать у человека зависимость, должны обладать радикально иными характеристиками. Они должны стать объектом сексуального влечения. У подобного предмета должна быть способность симулировать священное пространство и время, давать иллюзию «транса», заполняя ее чужим, готовым содержанием. Такой объект должен превратиться… в объект любви.

Объект этот должен иметь (во всяком случае, с точки зрения наблюдателя-непрофессионала) уровень сложности, сходный со сложностью… самого наблюдателя.

Почему, например, хозяева часто дают своим автомобилям личные имена?

Примерно до середины ХХ века требуемым уровнем сложности обладали только сами люди (и их идеи), кокаин, опиум и… кино. Интерактивные компьютерные технологии сделали число подобных предметов почти бесконечным…

Вот образованная женщина, мать-одиночка искренне рыдает у меня в кабинете:

«Весной, — отвечает она на мой вопрос, — я влюбилась в мобильный телефон, не могу Вам объяснить, он такой маленький, симпатичный и умный… Летом на отпускные деньги я его наконец купила. А сегодня утром по дороге на работу его выхватили у меня из руки. Ну почему я такая растяпа… Целый день успокоиться не могу».

«Вам для работы нужен мобильный телефон?» — интересуюсь я.

«Да нет, я и так вся телефонами обвешана, разве что сыну с дороги иногда позвонить… Вообще-то я его купила, чтобы чувствовать себя уверенно, ну чем я хуже других?»

Обратите внимание: женщина считает телефон… умнее себя. Предмет должен быть сложным и обладать внутренним динамизмом, это несомненно.

Но главное: механизм его действия для большинства «пользователей» должен быть загадочным. Только тогда человек не может постичь разумом механизм его работы, он начинает интуитивно и суеверно подозревать в таких вещах… независимую волю. Смутное чувство одушевленности вещи, которое испытывает ее владелец, позволяет перенести на нее свой «принцип удовольствия» — свое половое влечение — придать ей свойства наркотика.

Вторым обязательным свойством «наркотической вещи» является ее управляемость. Интерфейс должен быть предельно простым. Тогда человек овладевает неизвестным ему сложнейшим механизмом работы предмета своего вожделения, и это дает ему ощущение «возвращения в рай» детских чувственных удовольствий (в предыдущей лекции мы анализировали этот процесс на примере компьютерных игр). «Одушевленный» предмет подчиняется владельцу так же легко, как подчинялись ему собственные фекалии или постепенно заменяющие их в процессе социализации первые игрушки.

Более того, если игру с фекалиями категорически запрещали родители, стремящиеся проявить навыки чистоты и порядка, то игра с «новыми экскрементами» активно поощряется окружающей человека социальной средой. Они являются знаками социального престижа.

Третьей характеристикой подобного предмета становится его… ненужность с точки зрения реальных, повседневных (базовых) потребностей личности. Как мы уже видели, предметы, которые человек использует в процессе работы, и «объекты любви» — эторазные объекты. Автомобиль, вне всякого сомнения является средством передвижения, но регулярное приобретение новых моделей «иномарок» никакого функционального смысла иметь не может. Это действие направлено на удовлетворение «принципа удовольствия». Средство передвижения превращается в объект переноса сексуального влечения… как и мобильный телефон моей пациентки.

В середине 60-х годов А. Баталов создал «Трех толстяков» — сказку по роману Ю. Олеши, один из любимых фильмов нашего детства. В нем юный «Наследник Тутти» отказывается от механической куклы и проходит через боль и революцию ради дружбы с живой девочкой (своей сестрой)…

В середине 80-х Феллини ставит «продолжение» «Трех толстяков». В его «Казанове» главный герой после длительных поисков, в последних кадрах картины обретает, наконец, свой идеал женщины. Им оказывается механическая женская кукла «в натуральную величину»… ну чем не ожившая вновь «кукла Наследника Тутти».

«Шестидесятнику» Тутти в фильме Баталова недостаточно обладания «внешней формой» девочки. Он стремится к ее «содержанию» (сущности), живому человеческому теплу.

Казанова у Феллини — как будто тот же «Тутти», только состарившийся и разочаровавшийся в своих поисках женской сущности. Он обретает успокоение в объятиях искусственной «внешней формы»… куклы своего детства. Лишь кукла подчиняется ему полностью, безо всякого предела. Только куклу он может наделять теми свойствами, которые он хочет в ней увидеть. А он хочет увидеть существо, защищающее от равнодушного и опасного внешнего мира и других людей, ничуть не в меньшей степени опасных и равнодушных.

Существо или вещество… так ли велика разница?

В чем соблазн наркотиков?

Прежде всего, в отсутствии знаний о них. Мы не боимся лишать соблазна секс, занимаясь в школе «половым воспитанием», но мы смертельно боимся вовремя говорить в школе о наркотиках, оставляя, тем самым, чувственный соблазн за ними.

Мы постоянно усиливаем соблазнительную завесу «тайны» вокруг этих веществ, запрещая не только их, но и ту часть информации об их действии, которая больше всего интересует подростка. Мы говорим, пишем, снимаем бесконечные, похожие друг на друга, как две капли воды, фильмы о вреде и страшной опасности наркотиков. Но во всем этом нет ни грамма информации о эффекте действия тех или иных наркотических веществ. Мы «суеверно» боимся даже упоминать о том, что чувствуют люди, принимающие наркотики… как бы не соблазнить детей.

Зато мы считаем, что бесконечные разговоры о том, что чувствуют люди во время полового акта повышают сексуальное влечение. На самом деле наши разговоры и фильмы о сексе уничтожают интерес к последней подлинной теории спасения и повышают соблазн остающихся «загадочными» наркотиков. Точно так же «эротическое кино» помогает продавцам автомобилей, компьютерных игр и мягких кресел.

Стоит задуматься о происходящем: знание обо всех мыслимых и не мыслимых «эффектах» секса лишает подростка интереса к интимным отношениям — биологически, инстинктивно обусловленного влечения к продолжению рода!.

Казанова Феллини выбирает куклу потому, что считает: все, что можно знать о женщинах или чувствовать вместе с ними, ему уже ведомо. В механической жизни куклы он чувствует загадку, которую не в силах постичь и… склоняет голову перед ее соблазном.

Может быть, именно знание продуманное и в нужном возрасте правильно преподнесенное детям способно избавить их от соблазна наркотиков. Ведь сделать это гораздо проще, чем избавить Мишу от интереса к своим партнершам.

Но пока мы поступаем наоборот. Медицина, а следом за ней и пропаганда массовой культуры, рассматривает желание принимать эти вещества не в контексте других влечений и желаний, а как… тяжкую и неизлечимую психическую болезнь.

Болезнь — это то, что существует в человеке независимо от его воли. Это то, за что он не несет ответственности. Болезнь это то, что, пусть временно, управляет человеком. Вот и наркотик, в нашем массовом бессознательном — это то, что управляет человеком, а никак не наоборот. Именно из-за суеверного страха, что наркотик некая самостоятельная духовная сущность, «бес», который может нас «попутать» или объект, способный вызвать к себе половое влечение. Обратите внимание: мы, порой, так и говорим: «наркотики (наркоманы) его соблазнили»…

В Мишином неврозе тогда виновата… Лена. Легче всего сказать: «Вот гадина, она соблазнила такого хорошего мальчика…». Именно этого Миша и ждет.

Мы выяснили Миша «хочет» вовсе не Лену. Он хочет спрятаться за ее спиной от жизненных неприятностей и уйти без остатка в мир инфантильных чувственных удовольствий.

Что произойдет, если врач у себя в кабинете признает Мишино «хочу» болезнью?

Он выполнит его скрытое желание. Если Лена не в состоянии спрятать его от реальности, то это вместо нее сделает доктор. Он, не заметив этого, объявит Мише, что тот не несет ответственности за свое поведение по отношению к Лене. Более того, доктор назначит таблетки, которые помогут Мише не решая конфликта с Леной… достичь требуемого уровня комфорта — «нормализовать душевный гомеостаз». Доктор предложит… свою химическую «теорию спасения» от реальности.

Нейролептики и антидепрессанты помогут Мише придти в состояние «душевной анестезии», то самое состояние «человека в мягком кресле», в котором так приятно ни о чем не думать и можно избавившись от взрослой ответственности «сосать палец на левой ноге», всем своим видом демонстрируя регресс к младенческой «полиморфно-перверзной» стадии развития сексуальности.

В психологическом смысле назначенные доктором лекарства ничем не будут отличаться от наркотиков. Наркотик — «приход», это же простейший способ оказаться в стадии «недифференцированного» или «нарцисстического» либидо. Героин — прямая модель оргаистических ощущений, не связанная с половыми органами. Кокаин — способ сохранить любование самим собой, независимо от обстоятельств…

Но теми же таблетками мы «лечим» и наркоманов, удовлетворяя их подлинное желание спрятаться от реальности в химическое вещество с помощью… других химических веществ. Так замыкается круг.

Фрейд в свое время попытался с помощью кокаина лечить зависимость от морфия у своего друга физиолога Эрнста фон Флейшеля-Марксова. Фон Флейшель пристрастился к кокаину и погиб от передозировки. Чувство вины преследовало Фрейда всю оставшуюся жизнь. Давно известно, что мы не умеем учиться на чужих ошибках, но очень хочется верить, что мы способны еще испытывать чувство вины.

Удивительную схожесть ролей женщины и химического вещества очень легко увидеть на примере семей алкоголиков. В этих семьях женщина очевидно играет мужскую роль, принимая на себя все контакты с «досаждающей» реальностью. В результате, во время присутствия жены в доме пациент способен не пить достаточно долгий срок. Но если женщина не выдерживает такой нагрузки и уходит или хотя бы временно уезжает (чаще всего «к маме», чтобы хотя бы временно найти защиту для самой себя), мужчина почти мгновенно возобновляет алкоголизацию.

Если женская «теория спасения» хотя бы временно лишает инфантильную личность «защиты», она немедленно прибегает к другой — химической «сотериологии». Мишина «болезнь» представляет из себя начало точно такого же процесса. Поэтому и то, что Миша, так ничему и не научившись, начал «эксперименты» с героином, в сущности абсолютно закономерно.

Порочный круг из болезни желания и желания болезни размыкается только в одном месте. Влечение к комфорту — регресс к самым ранним, младенческим формам чувственных удовольствий — сущностно равен стремлению к полному угасанию сознания, исчезновению вместе с ответственностью самого человеческого «Я». Удовольствие незаметно становится смертью.

Я отнюдь не случайно в качестве названия лекции вспоминаю знаменитый фильм сюрреалиста Л. Бунуэля. Мне кажется, он именно о том, что само желание обладания несет в себе зародыш гибели.

В объятиях куклы, перенося на нее свои желания, отдавая ей без остатка свое человеческое тепло, сам Казанова умирает — превращается в куклу…

Не только Миша. Мы все, давно и прочно, что-то перепутали.