№ 4.Детерминизм, случайность, интенциональность.

В предыдущих лекциях мы с вами провели аналитическую работу, которая в экзистенциальном анализе называется реконструкцией внутренних миров пациента. Мы выяснили, что каждый человек имеет свой способ переживания времени, измерений пространства и материи, из которых, собственно, и состоит наша реальность.

Кроме этого, мы сформулировали предположение, что бессознательной причиной стремления человека к «внутреннему пространству», которое создают наркотики, является существование «метафизической потребности». Это потребность встречи с бесконечностью, которая является трансцендентным аспектом души каждого человека, внутри которой он может обрести ощущение осмысленности собственного существования.

Однако мы с вами понимаем также, что рационалистическая ментальность и рационально-потребительски ориентированная культура не поощряют религиозный способ реализации этой потребности и не предоставляют личности социально-приемлемых способов ее реализации.

Метафизическая потребность вытесняется в бессознательное по чисто социальному механизму: подавляющее большинство реального социального окружения пациента просто-напросто считает веру человеческой «причудой» или «странностью», хотя сегодня явно ее уже не осуждает. Длительное, на протяжении нескольких поколений, существование социального запрета и потребительская ориентированность культуры приводит к тому, что человек утрачивает даже языковые способы объяснениятого глубинного дискомфорта, который приводит его к употреблению психоактивных веществ.

Вдумайтесь, такие слова, как любовь, истина, смысл жизни и многие другие понятия, которые отражали когда-то главные свойства человека, постепенно выходят из моды и подменяются гораздо более функциональными понятиями: «секс» (подмена любви), «выгода» (подмена истины) и «карьера» (подмена смысла жизни).

Даже в том случае, если потребность в определенном состоянии сознания вытеснена социально, человек не может существовать, не пытаясь каким-то образом объяснить самому себе причины происходящего с ним.

Каждая отдельная личность будет воспринимать события под влиянием того, как человек понимает их причину.

Именно причинность и станет энергией, которая должна организовывать иерархию внутреннего пространства человека, то, как мы понимаем причину происходящих событий, определяет, какие предметы и люди из окружающего мира для нас значимы, а какие нет.

Поэтому сегодня мы попытаемся рассмотреть четвертую и важнейшую для нас категорию структурного анализа, которая так и называется:

4. Причинность.

Экзистенциальный анализ выделяет следующие категории понимания человеком причины происходящих событий:

Как правило, такое состояние причинности тесно связано с понятием судьба (но не заменяет его). В психиатрической клинике абсолютный детерминизм характерен для паранойяльных расстройств и для депрессивных пациентов.

Меланхолик принимает на себя слишком большой, невыносимый для личности груз ответственности за поступки и действия, которые он совершил в прошлом. Такой пациент чувствует свою виновность в любых происходящих вокруг событиях.

То, что происходит в настоящем полностью определяется прошлым. Меланхолик чувствует, что ничего не может изменить, так как за счет его вины во внутреннем пространстве больше нет места для произвольных действий, каждое из них является следствием неумолимой и не ведающей жалости «программы», его поступки в прошлом полностью определяют (детерминируют) будущее. В настоящем лучше не поступать никак, замереть в неподвижности, так как любое действие только ухудшит будущее, вызовет еще более печальные последствия.

Здоровый человек называет отзвук подобных чувств в своей душе несчастьем. Несчастье для нас с Вами — точка максимального детерминизма. В его мгновения мы чувствуем максимальную вину за свои поступки в прошлом и максимальную ответственность за будущее. Когда умирает близкий человек, мы искренне клянем себя за то, что «были невнимательны к нему», «не смогли его уберечь» или за то, что «не слушали, что он говорил»… В эти мгновения мы обещаем себе быть внимательными к тем близким, которые еще живы и заботиться о них. Мы проникаемся к ним «родственными чувствами»… Но эти понятия — лишь синонимы слова ответственность, чувства, которого мы так стремимся избежать, поэтому надолго нашей «заботы» чаще всего не хватает.

Паранойяльный пациент даже в совершенно случайных и незначимых событиях может усматривать чье-то и, как правило, злое или недоброе намерение. Параноик детерминирует свои поступки внешней по отношению к личности силой и объясняет с ее помощью причину своих действий.

Но и нормальный человек часто реагирует подобным же способом. В жизни каждого из нас бывают моменты, когда ответственность становится невыносимой. Человек в такой ситуации начинает искать внешнюю причину, по которой «все эти несчастья на него свалились».

«Чем я провинился, за что мне такое несчастье?» — спрашивают родители наших пациентов-наркоманов, обращаясь к судьбе, «сглазу» или неведомому Богу. Груз вины и ответственности за собственного, погибающего на глазах ребенка настолько тяжел, что человек пытается привлечь внешнюю силу, с которой можно разделить ответственность, на плечи которой можно переложитьхотя бы часть причины несчастья.

Такая попытка создания внешнего двойника, отвечающего за события в личной жизни человека, превратившись в главный способ защиты от невыносимого детерминизма ситуации, может перейти в самый настоящий бред (паранойю).

В фильме Ларса фон Триера «Breaking the Waves» («Рассекая волны») главная героиня Бэсси, которую блестяще играет Эмили Уотсон, разговаривает в церкви с Богом. Она задает Богу вопросы своим высоким женским голосом и сама же отвечает на них глухим и низким мужским басом…

Вы можете лучше узнать этот процесс, если вспомните повесть «Двойник» Достоевского или роман Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн».

Карл Ясперс писал, что «маниакальный пациент перестает выделять значимые и не значимые для себя объекты; все явления окружающего пространства становятся равно бессмысленными или полными равного приятного смысла, что сущностно одно и тоже… Такое восприятие и становится причиной приподнятого настроения».

Многие из слушателей вздохнут с завистью и скажут про себя: «Эх, счастливые они люди!»

Давайте сразу попробуем глубже понять это ощущение, ведь такое состояние сферы причинности характерно не только для мании, к нему стремятся и все наши пациенты.

Если ситуацию максимального детерминизма мы обозначили словом «несчастье», то в качестве характеристики чувства абсолютной случайности событий само собой напрашивается слово «счастье».

Действительно, мы можем характеризовать состояние счастья как конец всякой ответственности:

Мы приезжаем в санаторий на берегу моря с трудом вырвавшись из бесконечной паутины обязанностей и забот; стоя на берегу мы испытываем счастье — освобождение от ответственности.

Мы удачно завершили сложнейшую работу, мы больше не отвечаем за нее, мы счастливы.

Наша влюбленность, налагавшая на нас массу ответственности за чувства другого человека, завершилась ответным чувством, в счастье нашего соединения мы уже не чувствуем ответственности за развитие чувств и еще не ощущаем ответственности за семью…

Вспомните! Во всех этих случаях мир, как целое, становится для нас праздничным. Все объекты реальности как будто участвуют в нашей радости, становятся равнозначно приятными, исполненными красоты и добра.

Но то же самое ощущение испытывает человек, принимающий наркотик. Ответственность -ненадолго  — растворяется в случайности и равнозначности объектов и людей окружающего нас мира…

Ощущение равнозначности предметов, людей и явлений окружающего мира, возникающее в состоянии опьянения, я уже описывал подробно в книге «LSD…». Равная наполненность внешних объектов смыслом (равная значимость для личности) и их равная бессмысленность — это одно и тоже. Человек все равно не в состоянии уловить смысл всех предметов, одинаково значимых для него.

Где тогда пролегает граница между истинным счастьем и его подменой; между счастьем «натуральным» и «химическим»? Может быть, наркотик или психоактивное лекарство — это и есть «универсальная формула счастья», которую относительно недорого можно купить на каждом перекрестке?

Вы, наверное, уже поняли, что мгновения счастья представляют из себя то, что мы в предыдущих лекциях называли ощущением присутствия. То есть «счастье» это своеобразный «транс», в сильное пространство которого включен весь доступный человеческим органам чувств окружающий мир.

Никто из Вас не обращал внимания, что счастье имеет внутреннее наполнение?

Когда мы счастливы, мы незаметно для себя наполняемся мудростью. Мы вдруг становимся способны увидеть со стороны, понять и принять поступки окружающих нас людей. Мы прощаем их, находясь на высоте нашего чувства. Мы как будто способны проникнуть внутрь предметов, которые ощущаем как часть окружающей нас гармонии. Пространство становится сильным, а материя наполняется внутренним светом. Время замирает и будто соприкасается, сливается в единый континуум с мгновениями счастья, которое мы испытывали в прошедшие времена нашей жизни.

Кроме того, в «нормальном счастье» всегда зреет зерно нового уровня ответственности. Это зерно — залог нашего дальнейшего развития или достижения следующего счастливого мига. Счастье в любви — это зерно счастья семьи и счастья рождения ребенка. В этом зерне находится предощущение бесконечно трудной ответственности, но в миг счастья любви вся эта будущая ответственность видится в свете уже достигнутого счастья, и ответственность видится преодолимой, а следующий успех — достижимым.

Хочется еще раз повторить, находясь в миге счастья, мы соприкасаемся с бесконечностью нашей индивидуальности. Счастье — это «перекресток» нашей внутренней бесконечности. Такие моменты присутствия — это самое главное, те «точки Розанова», которые случаются в нашей жизни.

Именно здесь пролегает граница между счастьем, болезненной манией и искусственной эйфорией.

Эта граница известна со времен написания «Апокалипсиса» Святого Иоанна Богослова. В «Бесах», пророческом романе Достоевского, меня поразил когда-то диалог Ставрогина и Кириллова:

— В Апокалипсисе Ангел клянется, что времени больше не будет.

— Знаю. Это очень там верно, отчетливо и точно. Когда весь человек счастья достигнет, времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная мысль.

— Куда ж его спрячут?

— Никуда не спрячут. Время — не предмет, а идея. Погаснет в уме.

Неожиданно для себя я встретил эту цитату в книге Андрея Тарковского «Запечатленное время». Не только цитату, но и абсолютно необходимый для нас комментарий к ней:

«Время — это условие существования нашего «Я». Наша питательная атмосфера, которая разрушается за ненадобностью только в результате разрыва связей личности с условиями ее существования. Когда наступает смерть. И смерть индивидуального времени тоже — в результате чего жизнь человеческого существа становится недоступной для чувств, остающихся в живых. Мертвой для окружающих».

Счастье — это момент «осуществления личности в пространстве и времени». Глубина этого «транса» прямо пропорциональна количеству потраченных на его обретение времени и усилий. Мужчина не может испытать подлинного счастья в сексе, если он купил себе женщину, а не добился ее. Купив, он получает лишь физиологический суррогат счастья, а не само это чувство.

Прием наркотика — это искусственный «разрыв связей личности с условиями ее существования» — побег из реальности, в результате которого жизнь сбежавшего «становится недоступной для чувств, остающихся в живых». Пользуясь словами Тарковского, «мертвой для окружающих».

Искусственное счастье и временная смерть — коматозное состояние — становятся сущностно равны друг другу.

Но на плоскости причин, которая описывает лишь форму, а не содержание счастья, главный признак «счастья» сохраняется и в мании, и в любом наркотическом опьянении — ощущение ответственности временно исчезает.

Для того, чтобы устраниться от ответственности, необязательно даже достижение эйфории, то есть приподнятого настроения. Не только наркотик — главным механизмом действия любого вещества, сужающего поле сознания — от паров растворителей до лекарственных веществ — нейролептиков, антидепресантов и транквилизаторов, будет временное освобождение от чувства ответственности — принудительное медицинское «осчастливливание» пациента.

Опытные психиатры знают, что у пожилых больных после длительного приема самого первого из открытых психиатрией лекарственных препаратов аминазина возникает своеобразная зависимость. Они ходят за врачом и просят назначить препарат снова…

Но он не вызывает никакой эйфории! В инструкциях по его применению написано прямо противоположное — он вызывает депрессию, угнетенное и подавленное настроение. Пациенты хотят продолжить его прием потому, что, суживая поле сознания, аминазин сохраняет главное свойство любого «наркотического» лекарства — освобождает от груза ответственности.

Складывается впечатление, что чувство ответственности, то есть взаимозависимой связи личности с условиями, с реальностью становится одним из главных, если не единственным критерием описания того, что мы называем «ясным сознанием» вообще. Мы бессознательно привыкли понимать сознание как «луч» или «поле» внимания: человек «осознает» то, что удерживает в луче восприятия. Для того, чтобы понять феномен наркотизма, нам придется ввести критерий ответственности.

Сознание — это поле ответственного внимания личности.

«Поле ответственности» описывается в категориальном анализе с помощью термина «интенциональность».

Интенциональная личность способна отдифференцировать, различить значимые для себя объекты и события, т. е. те события, за которые она несет ответственность (в которых индивид выступает в качестве причины) и события случайные, которые несомненно оказывают на нее влияние, но тем не менее не входят в сферу личного детерминизма (не вызывают чувства вины).

Например, меланхолик, попавший в опасную близость с извержением вулкана, может счесть, что «во всем виновата его невезучесть», то есть он будет иметь в виду, что извержение вулкана не началось бы, если бы сам меланхолик не оказался поблизости. Именно поэтому он не будет ничего предпринимать и спасаться, он положится на «судьбу», которая должна облегчить ему чувство ответственности. Интенциональный человек априори будет считать извержение случайностью, и предпринимать некие действия, чтобы избежать опасности самому и помочь сделать это окружающим (за которых он чувствует ответственность). Маниакальный пациент вообще не обратит внимание на извержение и будет продолжать вести себя так же, как вел до этого, а суета людей вокруг скорее всего усилит его радостное возбуждение.

Интенциональную личность (нас с вами) по-прежнему считает нормальной современная психология и культура.

Почему я говорю по-прежнему? Да потому, что в современной культуре понятие «нормальность» все более и более «расплывается». Интенциональная личность, с точки зрения восприятия причин происходящих событий, испытывает все большую и большую угрозу «скатывания» в детерминизм или в случайность. Сегодня мы хотим считать нормальным как человека, который пытается снять с себя ответственность с помощью паранояльного реагирования (например, объясняя свои неприятности «сглазом колдуна соседа»), так и человека, который пытается освободиться от ответственности, создавая себе «искусственную манию» с помощью легких наркотиков.

Как можно видеть из этой простейшей схемы, «нормальная» или «интенциональная» личность оказывается чрезвычайно неустойчивым образованием, поскольку ее иерархическая система (система ценностей), позволяющая отличить случайные события от детерминированных, испытывает постоянный «соблазн» облегчить себе существование, сняв с себя ответственность за поток происходящих событий, или наоборот, водрузить на свои плечи всю ответственность за происходящее в видимой вселенной — ответственность Бога.

Как мы можем характеризовать сферу причинности у аддиктивных пациентов?

Как мы уже отметили, это личность, которая стремится к сфере случайности. Теперь мы понимаем, что опьянение всегда является способом бегства от ответственности.

Однако это лишь тенденция — устремление личности. На самом деле ее интенциональность сохраняется, иначе мы не смогли бы даже надеяться помочь такому пациенту, поскольку достижение выраженного маниакального состояния — сферы случайности — подразумевает, что человек не в состоянии принимать никаких самостоятельных (интенциональных) решений. Даже более того, синдром отмены психоактивного препарата часто сопровождается «падением» в противоположную крайность, в меланхолию с сопутствующим ей чувством вины и непреодолимой ответственности за прошлое.

«Чем же тогда отличается сфера причинности пациента, страдающего зависимостью от химических веществ, от сферы причинности нормального человека? — спросит меня внимательный слушатель, — ведь всем нам свойственны колебания настроения от меланхолии к мании и обратно, все мы хотим хотя бы на время оказаться в состоянии, в котором груз ответственности перестает давить на наши плечи?».

В том-то все и дело, что сфера причинности у наркомана, с точки зрения классического экзистенциального анализа, ровно ничем не отличается от нашей.

«Позвольте, — спросит меня тот же слушатель, — но ведь наркоман — больной человек… а само понятие «нормальное» у вас появилось только в этой лекции, когда мы начали обсуждать сферу причинности. Вы что, хотите сказать, что наркоман — нормальный человек?».

«Да, именно это я и хочу сказать. Для окружающей нас сегодня цивилизации и культуры это именно так».

Действительно, каждый из нас постоянно испытывает «качку» собственных побуждений между детерминизмом и случайностью. С человеком, страдающим зависимостью от химических веществ, происходит то же самое. Он пытается выбраться из состояния отягощающей ответственности и перебраться в своеобразную позицию «вненаходимости» для чувства ответственности, то есть перебраться во внутреннюю ситуацию, в которой он ни за что не отвечает. Это единственная ситуация, в которой он может избежать страданий — состояние эйфории.

Как мы выяснили, химическая эйфория — это «растительное» или даже «минеральное» сужение сознания, временная «смерть человеческого»: человек становится «мертв для окружающих», лишается связи с миром.

Но добиться такого сужения сознания можно отнюдь не только химическими веществами. Можно, например, влюбиться в собственный автомобиль и жить «только в гараже», не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. Можно заняться собственным здоровьем и отметать весь тот мир, который с такой точки зрения пытается здоровью навредить. Ведь ответственность — это «трата собственных нервов» в пользу другого человека или дела, а «тратить нервы» — это наносить страшный вред собственному здоровью. Можно стать «скупым рыцарем» и начать «коллекционировать деньги» с целью приобретения нового светящегося унитаза или мраморного бассейна. Приобретение вожделенного бассейна приведет к ощущению того, что сам по себе он недостаточен. На его берегу не хватает мраморной беседки и так далее, и тому подобное, до бесконечности.

Мы говорим о сущности процесса, а не о его внешней форме. Ведь, человек, собирающий деньги на мраморный бассейн, будет так же «мертв» для окружающих, как и наркоман…

Но «строителя мраморного бассейна» культура считает «нормальным» человеком, а наркомана -больным.

Можно, конечно, сказать, что у наркомана «степень интенциональности» — стойкость, устойчивость его личности — меньшая, чем у «нормального человека». Но это не так. Ребята, которые прекратили прием наркотиков, сталкиваются с огромными трудностями, иногда прямым давлением и шантажом наркотической среды, однако умудряются выдержать психологическую нагрузку, через которую способен пройти далеко не каждый нарколог-профессионал. Феномен спившихся и начавших употреблять наркотики врачей широко известен в профессиональной среде (жаль только, что он редко обсуждается публично).

Даже более того, объявляя наркомана хронически и неизлечимо больным человеком, мы тем самым помогаем ему… оставаться наркоманом.

Что представляет из себя стереотип, вызываемый словом «болезнь» в нашем бессознательном? Пользуясь терминами причинности, можно сказать, что болезнь — это нечто, лежащее вне сферы интенциональности, находящееся в сфере детерминизма судьбы, рока — обреченности.

Человек не в состоянии решить, болеть ему гриппом или раком или нет. Болезнь возникает вне сферы его сознательных усилий. Называя прием наркотиков болезнью, мы выводим ее из сферы интенциональности в сферу детерминизма. Мы делаем произвольное поведение непроизвольным… Мы как бы обязываем наркомана колоться. Говоря ему: «Ты болен», мы объявляем приговор, сутью которого является невозможность человека отказаться от выбранного пути. Казалось бы, очевидно, что, если человек пытается сбежать от ответственности в растительную эйфорию, мы должны учить его испытывать счастье человеческим способом: повышая уровень ответственности и обучая достижению «точки Розанова» или мгновениям присутствия.

Мы же поступаем прямо противоположным образом, объявляя подростку, что отныне его поведение детерминировано неким психическим заболеванием (причем «неизлечимым»), и он больше не имеет возможности сознательного выбора.

Для того, чтобы усугубить эффект наших слов, мы назначаем пациенту свои собственные вещества, позволяющие ему избегать ответственности, все те же нейролептики и транквилизаторы.

Практически, мы разрешаем ему непрерывно находиться в растительно-суженном состоянии сознания, считая, что его поступками отныне должен управлять не он сам, а внешняя и более разумная, чем он сила: врачи, родители или работники исправительных учреждений и колоний.

С одной стороны, врачи-психиатры в целом согласны с тем, что любое состояние опьянения, не зависимо от рода химического вещества и продолжительности периода опьянения, есть состояние патологическое, то есть болезненное.

М. М. Ракитин, пользуясь классической терминологией, доказывает, что опьянение — это органический психоз. Главной характеристикой любого психотического состояния является частичная или полная потеря способности к контролю своих произвольных действий, то есть снижение или утрата ответственности за свои поступки, и, следовательно, снижение уровня интенциональности. Это кажется очевидным, так почему же мы продолжаем лечить больного веществами, которые по-своему продолжают этот процесс, усугубляя и без того выраженную склонность снимать с себя ответственность?

Нет никаких сомнений в том, что если пациент уже принял психоактивное вещество, он находится в психотическом состоянии. И это состояние должно быть «вылечено», то есть прервано теми или иными классическими медицинскими способами. То же самое можно сказать в отношении выраженного синдрома отмены. Период абстинентного синдрома выражен даже в самых тяжелых случаях на протяжении 10-14 дней.

Однако и после прекращения явлений отмены мы пытаемся ограничить произвольность человеческих поступков назначением психоактивных препаратов, хотя каждый из нас внутренне согласен с тем, что для прекращения приема наркотиков (принятия важного решения) человек должен сохранять «нормальный» уровень интенциональности.

Получается, что современная психиатрия осознанно или неосознанно заинтересована в том, чтобы пациент не выздоравливал… Наркология и психиатрия заинтересованы в формировании зависимости пациента от самих себя.

Возможно, такая позиция связана с отсутствием в нашей науке ясных представлений о норме или о структуре интенциональности.

Норма все время ускользает от понимания. В обществе тоталитарном «нормальное» поведение — это поведение, не отличающееся от поведения большинства. Отклонение поведения от такой нормы, как известно, либо вело в психиатрические больницы, либо благополучно «излечивалось» пенитенциарными учреждениями.

Обратите внимание: пьянство в этой ситуации в целом попадало в раздел нормального поведения. Психиатрия лечила алкогольные психозы и очень небольшой процент явно десоциализированых алкоголиков. Наркоманов «не существовало». Наркология как отдельная специальность сформировалась на заре перестройки. Вполне возможно, что ее появление было одним из социальных предвестников перемены политического строя.

Вместе с нарождающейся демократией представление о психической норме исчезло окончательно. Лозунг «Нормальный человек — это человек, который не обращается за помощью к психиатру» явно не выдерживает никакой критики. Да и как быть с теми 87% взрослого населения Америки, которые регулярно общаются с частным психоаналитиком?

Однако с моей точки зрения, скрытое представление о норме в классической феноменологической психиатрии все-таки есть. Точнее говоря, оно должно существовать как «изнанка» представления о патологии.

Главным инструментом определения патологии, то есть формирование диагноза и назначения лечения, является понятие «психический статус».

Психический статус — это художественное (без кавычек) описание душевного состояния пациента на момент его осмотра врачом. Художественным я его называю потому, что при его написании нельзя пользоваться никакой специальной терминологией. Психический статус должен включать все характеристики душевного состояния человека, который пришел на прием. Врач должен описать позу, мимику, манеру выражаться, эмоциональное состояние и другие кажущиеся ему значимыми душевные движения пациента. Из описания, как требует того классическая психиатрия, должен «вытекать», логически следовать диагноз. Психический статус для психиатра — вещь абсолютно самодостаточная. Для начала лечения пациента ему не нужны никакие другие объективные данные: ему не нужно собирать анализы или проводить какие-либо другие клинические исследования.

Еще в 20-е годы Карла Ясперса, впервые сформулировавшего представления о психическом статусе, очень много критиковали в связи с невыполнимостью задачи, которую он ставил перед клиницистами.

Действительно, Ясперс предполагал, что психиатр, который описывает статус, не имеет никакой исходной точки зрения на пациента. Он просто пытается эмпатически почувствовать состояние человека, а уже потом группирует написанное в отдельные симптомы и синдромы. Как выяснилось достаточно быстро, эту задачу легче выполнить не эмпатическим путем, который требует как присутствия терапевта, так и его неопределимого профпригодностью таланта к восприятию другого человека, а гораздо более простым индуктивным способом. А именно: взглянув на пациента, изначально «поставить» ему диагноз, а потом подтянуть, в описании, к своему предположению подтверждающие догадку черты характера. Многие молодые психиатры пытались описывать психический статус, избегая «предваряющей внутренней концепции». Из этих попыток ничего не выходило… или их не хотели воспринимать наши учителя.

В советские времена оказалось, например, что в любом человеке, который не согласен с мнением большинства, можно обнаружить черты психического статуса шизофреника… Сегодня мы не имеем возможности рассматривать эти проблемы глубже.

На мой взгляд, десятилетия работы с понятием «психического статуса» неопровержимо доказали лишь одно: психический мир душевнобольного человека проще, чем мир человека, которого мы интуитивно считаем «нормальным».

Действительно! Когда врач общается с пациентом, чье сознание целиком заполнено неким актуальным и болезненным психическим переживанием, описать на бумаге его психическое состояние достаточно легко. Например сообщает, что «… на крыше здания, расположенного напротив дома, в котором живет пациент, находится невидимая «установка», предназначенная для телепатического слежения за пациентом и управляющая его сознанием». Предполагает, что им пытаются управлять космические пришельцы. Во время беседы подозрителен, оглядывается, явно пытаясь понять, не принадлежит ли врач к группе «пришельцев», которые пытаются им управлять».

В принципе, подобного описания достаточно, чтобы назвать синдром и сформулировать диагноз. Можно утверждать, что степень выраженности — острота психического расстройства — уменьшает количество присутствующих в психическом мире переживаний и реакций на них. Весь психический мир пациента, фрагмент статуса которого мы привели, определяется ощущением «психического автоматизма» и страхом как реакцией на это ощущение.

Однако все становится гораздо сложнее, если психиатр поставит перед собой задачу описать психический статус нормального человека, о котором он имеет достаточное количество информации. Например, попытка написания «психического статуса» любимой женщины у многих авторов выливалась в создание поэм или романов-эпопей.

Находясь под впечатлением идей Ясперса, Жан Поль Сартр предпринял попытку объективного описания «психического статуса» Флобера. Сартр поставил перед собой задачу собрать в одном произведении всю информацию о свойствах души великого драматурга.

В результате получился гигантский, составивший три тома, роман «Жизнь идиота», который Сартр так и не сумел закончить в связи с собственной смертью.

Получается, что чем более «нормален» человек, тем большее число его душевных движений, реакций, вариантов поведения, мыслей и эмоций должно включаться в описание психического статуса.

Мы с вами знаем, что не существует абсолютной, качественной разницы между «нормальными» и «болезненными» психическими переживаниями. Любой нормальный человек может какое-то время интерпретировать свои переживания «бредовым» способом, пытаясь составить логически приемлемое (теоретическое) объяснение происходящих с ним неприятностей.

В жизни каждого из нас случаются обманы восприятия, которые психиатр может описать как иллюзии, галлюцинации, идеи воздействия и так далее. Я уже не говорю о том, что без подобной терминологии психиатр не сможет подойти к описанию жизни и творчества большинства поэтов и писателей, не говоря уже о пророках, мистиках и визионерах. Если смотреть на понятие психического статуса с такой точки зрения, то довольно быстро выяснится, что разница между «болезненным» и «нормальным» станет не качественной, но чисто количественной. «Психический статус» нормального человека превратится в почти бесконечный континуум свойств души, в который будут входить и те свойства, которые психиатрия описывает как патологические симптомы и синдромы. Однако эти свойства будут располагаться в «дальних», удаленных от актуальной личностной сущности, «зонах» континуума.

Для того, чтобы одно или несколько таких свойств не заполнили все содержание сознания, внутри континуума должен действовать некоторый закон гармонического распределения или иерархии душевных свойств, который мы и называем интенциональностью…

Норма — это бесконечный континуум свойств и реакций личности, находящихся в гармонических взаимоотношениях друг с другом.

Бесконечный континуум свойств, не поддающийся предельному словесному описанию.

Нормальный человек — это Бог!?!

Какое еще понятие мы можем ввести в качестве гармонического закона, поддерживающего целостность бесконечности, континуума, который удерживает в гармоническом состоянии в том числе и все то, что психиатрия считает патологией: голоса пророков, судьбу, мистические явления, любовь и смысл человеческого существования?

Кроме слова Бог, разве что понятие «мудрец» или «святой» способны как-то описать сущность душевного состояния человека, которую мы хотим считать нормальной, создавая действующее учение о патологии.

Какой же гармонический закон создает свойственную нам интенциональность? Какие человеческие свойства мы считаем нормальными?

Давайте попробуем провести простейший эксперимент.

Я попрошу вас взять свои блокноты и написать в них не менее 10-ти свойств или качеств, описывающих характер человека, которого Вы сможете назвать «хорошим человеком».

Вы, наверное, уже поняли, что «хороший человек» — это понятие, описывающее наше представление о личностном идеале, то есть понятие, максимально приближающееся к тому, что мы с вами называем «нормальностью».

Обратите внимание, все свойства, которые вы только что записали, легко объединяются в две группы:

Вы хотите показать, что «хороший человек» должен с любовью и ответственностью относиться к другому и, вместе с тем, сохранять самостоятельность, иметь собственную индивидуальность.

То, что мы сейчас формулируем — это уже некий гармонический закон существования интенциональности. Даже осознавая два этих базовых свойства, можно попытаться выстроить некоторую иерархию качеств, которыми должна обладать «нормальная», с нашей точки зрения, личность.

Но откуда берутся эти свойства? Во все ли времена человеческой истории в понятии «хороший» или «нормальный» человек ощущались эти принципы?

Нет, это далеко не так. Согласно Клоду Леви-Стросу или Люсьену Леви Брюлю, первобытный человек вообще не имел представления об индивидуальности, принятой в нынешнем смысле этого слова. За человеческие поступки отвечал поток безличной божественной силы, которая концентрировалась в племенном тотеме. Не сам человек, а водовороты и сплетения «маны» (так называли эту силу индейцы Северной Америки) несли ответственность за человеческие поступки. Любой из них, включая сюда и преступления, мог быть объяснен действием подобной силы. Судить, оценивать значение поступка могла только особенная («элитная» по сегодняшней терминологии) группа или каста жрецов.

В ветхозаветные времена вся человеческая жизнь определялась законом — Талмудом. «Хороший» или «нормальный» человек определялся как человек, выполнявший свод законов, который регламентировал абсолютно все стороны и сферы человеческой жизнедеятельности. Люди внешнего мира, которые следовали другим законам, попадали в категорию «не людей» и, стало быть, вообще не оценивались как равные существа.

Отчасти этот принцип сохранялся и в классической древности — в античности. «Людьми» считались только граждане городов-республик. Все остальные, рабы, например, были «не людьми». Да и ответственность человека за свои поступки понималась даже среди граждан совершенно по-иному. В человеческую жизнь в любой момент могли вмешаться многочисленные и капризные олимпийские Боги, и тогда первичное право предусматривало совершенно другие формы ответственности.

Обратите внимание, человек первобытного общества жил, если пользоваться нашей схемой, «в сфере случайности». Ведь он не ведал законов «маны», стало быть, не нес ответственности за происходящее с ним самим и с другими. Ветхозаветный человек, наоборот, жил в «сфере детерминизма», поскольку закон принимал ответственность за поступки на себя, и человеку не нужно было знать причин, по которым закон предписывает тот или иной поступок. Высшей добродетелью было просто следование закону.

Случайность и детерминизм оказывались с точки зрения отдельного человека абсолютно равны друг другу. Они не требовали ответственности, отправляя ее в область силы, недоступной человеческому пониманию.

Наше представление о нормальном человеке возникло вместе с проповедью Христа, и то, что мы смутно ощущаем как нормальность или главные положительные качества личности, лишь отзвук двух Его Заповедей.

Как это было?

Давайте попробуем это вообразить.

Пусть вновь… все ваше внимание… все ваше существо сосредоточится на огоньках горящей свечи.

…Глаза закрываются… И мы вместе с вами… переносимся на две тысячи лет назад в Палестину времен правления всадника… Понтия Пилата… Жарко… полдень… пыльный город… состоящий из глиняных мазанных домиков… площадь, занесенная песком из пустыни… на площади лежит большой плоский камень… на камне, задумавшись о чем-то… сидит человек в пыльном хитоне и сандалиях… каждый из вас сможет, наверное… увидеть его лицо, скрытое традиционной бородкой и волосами… он о чем-то задумался… и что-то рисует прутиком на песке… никто и никогда не видел этих рисунков… вы, сейчас, можете попробовать их разглядеть… …Тишина… из одной из улиц на другом краю площади появляется возбужденная толпа… теперь можно разглядеть… толпа волочет человека… женщину с окровавленным лицом… в разорванном платье из холста… ее почти волоком тащат люди в черной одежде… толпа приближается к камню, на котором сидит человек… и замирает… глаза людей в черном злорадно поблескивают…они знают… они ждут… женщина, которую они привели… изменила мужу… фарисеи знают… по закону она должна быть предана страшной смерти…ее должны прилюдно побить камнями… до смерти… фарисеи ждут… человек, сидящий на камне, объявил себя учителем… он ведет свой род от библейских пророков…… но он учит любви… сейчас он отпустит женщину… и нарушит закон… а, нарушив его, перестанет быть учителем в глазах иудеев… человек принимает глаза от рисунка… какие удивительные это были глаза… и говорит фразу… которую мы хорошо помним… и совсем забыли…

«…Пусть тот из вас, кто без греха… первым кинет в нее камень…» люди вокруг женщины задумываются… вокруг нее и каждого из них, как будто образовывается пустота…они внезапно для себя из толпы… становятся индивидуальностями… они остаются один на один с грехом и Богом… становятся отдельными людьми… они начинают отходить от женщины по одному…толпа теряет своих членов… она растворяется… люди отходят… остается только женщина и человек… рисующий прутиком фигуры на песке… он опять поднимает усталые глаза… и говорит спокойно… «иди… и не греши больше»…

Со сцены, которую вы только что видели в своем воображении, началось то, что мы сегодня называем нормальным человеком. С того мига, случившегося 2000 лет назад, человек больше не мог прятаться от ответственности ни за племенным тотемом, ни за законом, который порой освобождал его от ответственности. «Люди отходили по одному»… На нашей схеме между «инь», детерминизмом, и «янь», случайностью, начал образовываться «пунктир» ответственного сознания. Женщина стала человеком, а человек приобрел свое право на свой собственный диалог с Богом. Место закона занял процесс понимания. Понять другого — значит любить его и отвечать за то, чтобы ему не было больно.

Если бы этой и других сцен, произошедших в Палестине 2000 лет назад, не случилось, не существовало бы того, что мы называем и европейской, и русской цивилизацией.

Новый Завет можно прочесть как книгу о возможностях и пределах ответственности человека за другого и мир, который его окружает. Именно эта книга создала то, что мы назвали интенциональностью — гармоническим законом ответственности, которая распределяет свойства и реакции человека на бесконечном континууме нормы.

В рамках лекции мы можем лишь наметить разговор об этом законе.

Однако один из главных «механизмов» действия нравственного закона внутри человеческой души мы очень хорошо знаем. В нашем языке он называется еще одним немодным сегодня словом «совесть».

Когда человеческие поступки выходят за рамки внутренне допустимых нами правил или нашего представления о самих себе, мы чувствуем или слышим то, что называем «уколом совести» или «голосом совести».

Вдумайтесь, совершение нами поступка, который мы ощущаем как внутренне недопустимый, создает парадокс: с одной стороны, мы точно знаем, что мы этот поступок совершить не можем, с другой, все-таки совершаем его. В подобной ситуации попытка сознания преодолеть это противоречие между внутренним запретом и реальным поступком создает своеобразное замешательство — «транс».

Мы на мгновение оказываемся в состоянии отрешенности — «точке Розанова». В этот миг мы слышим голос Божественного закона, который создал когда-то наше «Я» таким, какое оно есть. Если вы попробуете проанализировать «уколы совести» своей собственной жизни, то поймете, что он ощущается в те моменты, когда мы, делая что-то, нарушаем заповедь любви к ближнему своему, которая автоматически обозначает ответственность за другого человека. Мы слышим голос совести тогда, когда нарушаем границу собственной интенциональности…

Я думаю, что мы смело можем говорить о том, что живем во времена, когда действие этого гармонического распределения, иерархии человеческих свойств и реакций ослабевает. Усталая человеческая совесть молчит.

Нам в этой ситуации важно обсудить, что будет происходить с человеком, если его внутренний закон — иерархия ценностей — ослабеет или исчезнет окончательно. Каков механизм, приводящий человека, фактически, к иному, языческому или ветхозаветному, состоянию сознания (детерминизму или случайности), которого он стремится достичь с помощью психоактивных веществ?

Именно это мы попытаемся понять в следующей лекции.