Куда уходит радость

Очень часто на приеме я слышу от своих клиентов о том, что жизнь их стала какой-то серой, блеклой, безрадостной, о том, что им ничего не интересно, что тяжело получать удовольствие от жизни, о том, что они не знают, чего хотят, о постоянной нехватке сил и тревоге, выражающейся  в ощущениях напряжения и скованности, поселившихся в теле. И каждый раз, когда я слышу нечто подобное, мне становится грустно.

А еще мне становится грустно каждый раз, когда я просто иду по улице и вижу маленького ребенка, очень веселого и живого, активного, подвижного, с горящими глазами, смеющегося таким естественным звонким и заливистым смехом, каким умеют смеяться только дети, переполняемые радостью и счастьем от очень простых вещей, да просто от того что они живые. И рядом с таким ребенком, как правило, всегда есть кто-то из родителей, кто непременно посмотрит на него серьезным тяжелым взглядом и скажет точно таким же серьезным тяжелым голосом: «Перестань вести себя как маленький! Веди себя прилично!» И как часто после таких слов ребенок цепенеет или скукоживается, словно воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух. И ведь подобные послания в свой адрес ребенок чаще всего слышит постоянно и со всех сторон: от родителей, от бабушек и дедушек, от воспитателей и учителей – все вокруг говорят ему, что быть таким «плохо», «стыдно», что из таких детей «никогда ничего хорошего не выйдет», и тому подобное. Из всего это для малыша ясно одно: когда он кричит или громко смеется от радости, когда он проявляет искренний интерес к чему-то новому для себя, когда он активен и подвижен – он нелюбим, не принят окружающими взрослыми, да и вообще весь «какой-то не такой, неправильный». И ребенок, разумеется, верит этим до боли серьезным взрослым, просто потому, что в его картине мира все эти большие, сильные и мудрые дяди и тети просто не могут ошибаться. И когда он поверит в это окончательно, он начинает приспосабливаться к «серьезному миру взрослых», постепенно осваивая столь необходимое для выживания в нем «искусство быть смирным» и «держать лицо»: он перестает проявлять свой интерес к окружающему его миру, всему новому и необычному в нем, перестает искренне радоваться и уж тем более выражать эту радость в движении, его смех постепенно утрачивает ту самую волшебную искрящуюся звонкость, глаза – блеск, а улыбка становится формальной. Тело дабы наверняка скрыть любые, даже самые незначительные проявления этих «стыдных» чувств превращается в сковывающий «мышечный панцирь», лишаясь тем самым природной грации. В результате сама способность чувствовать начинает постепенно притуляться и, как и все не нужное в этой жизни, постепенно утрачивается полностью, забирая с собой эмоции и желания и оставляя в замен лишь одну неясную тревогу.  Так свою чувственность, непосредственность, искренность, любознательность, активность и энергичность ребенок приносит в жертву эфемерным нормам приличия, превращаясь в «маленького взрослого». Он становится воспитанным и послушным – таких «образцовых и примерных» детей всегда очень хвалят и ставят в пример другим.

Только вот подобно тому, как из воздушного шарика вместе с воздухом выходит вся его легкость, вместе с искренней непосредственностью, радостью и интересом из ребенка выходит жизнь. И именно от этого мне становится грустно – ведь я почти наверняка знаю, что десятилетия спустя этот выросший ребенок войдет в двери моего кабинета или кабинета кого-то из моих коллег, сядет напротив меня с очень серьезным, «взрослым», почти непроницаемым для эмоций выражением лица и начнет говорить о том, что жизнь его стала какой-то серой, блеклой, безрадостной, о том, что ему ничего не интересно, что тяжело получать удовольствие от жизни, о том, что он не знают, чего хочет, о постоянной тревоге, выражающейся  в ощущениях напряжения и скованности, поселившихся в теле…